Паучиха

Паучиха

У дочери красильщика путь заранее проложен к труду. Красильщик хоть и почётен и нужен, а всё же весь прибыток его в его же руках да глазах. Подведут руки или забелеет в глазах и уже не так прокрашены ткани, и нет в них яркости и стойкости, и пало мастерство и нет больше дохода.

Одному с таким делом не справиться. Для прокраски одного хлопкового холста нужно много истолочь травы, коры, цветов да кореньев. Много должно перебродить залитого уксусом мха, и много придётся перебрать листьев, отделяя начавшие желтеет от целых, никакой болезнью не тронутых, от того и шум кипит на улицах, где живут красильщики с семьями, чтобы от работы не отвлекаться, от того нескончаемая там суета.

Кто прокрашивает, кто просушивает, кто отдаёт на простирку… это потом все эти ткани – пурпурные, белоснежные, фиолетовые, синие, зелёные и жёлтые станут чьей-то одеждой, а пока до того далеко, и в одном котле бродят мховые листья, выделяя едкую зелень; в другом котле бурлит синева, от коры отделяясь. Чудно даже, сколько цветов сокрыто вокруг, и сколько можно получить из простых, будто бы незаметных цветов, окраски!

Надо знать, надо уметь, надо точно следовать выверенным рецептам друг друга. Если попала под дождь срезанная кора жёлтого дерева, если не укрыли её хорошенько, то нет этой коры – к вывариванию цвета она уже непригодна.

Красятся ткани, красятся нитки, кипит работа. Жарко от котлов, за каждым внимание, за каждым строгий надзор. Вовремя вытащить, а что-то и перевернут, что-то разложить по гладким камням под власть Гелиоса…

–Идмон! Идмон! – в суматохе пересмешек и переругивания, в окриках друг другу, чтобы поглядывали да за всем поспевали, новый глас.

Идмон отвлекается от варева, но поглядывает в котёл – ещё немного синевы, но главное, чтоб не зачернелось, а то эти плоды очень нежные, проглядишь, съёжатся, начнут травит свои же краски.

–Чего тебе, Симос? – Идмон весел и молод. В красильщиках он от рождения. Ещё ребёнком помогал он отцу собирать нужные травы да коренья, с такими же мальчишками шёл, с почтенными сынами своих отцов, призванных перенимать все знания.

Идмон весел и молод. В его руках уже залегла желтизна от постоянной работы с травами и цветами, и самая едкая – жёлтая краска да оранжевая, въедались в руки первее всего.

–У тебя родилась дочь! Меня послали к тебе, чтобы передать тебе эту весть. Возблагодари же богов, да не скупись на вино!

Простые слова. Но сколько же радости вызывают они в молодом ещё сердце Идмона. Дочь! Да, конечно, сын бы вскоре стал помощником ему, но и дочь – это дар богов! Сколько же жили они без ребёнка, и сколько же молили о нём небеса. Ответили боги, сжалились над их праведной жизнью, и отблагодарить их надо за это, ни на что не скупясь.

Дочь… для Идмона это что-то ещё совсем непонятное, что-то странное, но вызывающее мгновенный отклик во всей душе. Дочь! У него родилась дочь. На кого она похожа? Какой она будет? Конечно же, красавицей! Да, ведь иначе не бывает – его жена такая красивая!

–А как…– у Идмона много мыслей и каждая из них так важна, что выразить хоть одну из них он не может.

–Отдыхает! – смеётся Симос. – Отдыхает, а дочь в порядке. Моя жена там, сказала, что дочка у тебя родилась здоровой.

Идмону хочется бежать, скорее, домой, увидеть их, но труд?.. как же его работа? Как же его сегодняшняя плата? И сегодняшнее дело, и как же вываривающееся плоды, над которыми он поставлен?

Подходит Орест – старик совсем, один из первых красильщиков, поселившихся в этом городе, старше их по знанию и опыту. Слышит, конечно, всё, видит и растерянность Идмона, и желание его дома скорее оказаться и всё понимает.

–Ступай, Идмон, – советует Орест, – ступай без оглядки на нас, посвяти этот день жене и дочке, но не забудь богов и милость их, а сюда приходи завтра, мы управимся.

Знает Орест как долго был пуст дом Идмона. Здесь все семьями живут, на этой улице, и от того все как одна семья.

Идмон сердечно благодарит старика, на бегу прощается со всеми и счастливый спешит, наконец, домой…

***

–Да, Идмон… такая красота! Да в такую юность! – какое одинаковое восхищение со всех сторон. Идмон среди них счастливый. Каждый день его в счастье уже не первый год. С тех пор, как родилась у него дочь – Арахна – так счастье его и не отпускает.

Боги сжалились над его семьёй, да не просто послали ему дитя, а ещё наделили щедро! Уже с третьей весны Арахна, ещё не умея толком идти, схватилась за оставленные матерью нитки и начала что-то вывязывать.

Гипепа долго смеялась, рассказывая о проделке дочери соседкам:

–Видимо, ткачихой будет!

А Идмон призадумался. У его дочери и впрямь очень скоро проявился интерес к ниткам, да такой, что она даже платье своё распустила, бережно матерью сшитое. На ниточки разобрала и что-то там мастерила, пока Гипепа не знала: браниться ей или смеяться? Ткань дорогая, и время потрачено на неё впустую. И вроде не хочется зла иметь, а всё же прибыток красильщика труден и мал. К тому же, на окраине их города поселились ещё красильщики, но уже из-за моря прибывшие, и привезли с собой секрет нового цвета. А ну как угаснет работа прежних цветов?

Новый цвет и редок, и чуден, и дорог. Но всё же прежним красильщикам подлость делает: не такие богатые люди хотят в чём-то походить на богатых и иметь цвет хот чуть-чуть приближённый к тому, дорогому…

Так что заботы хватает. А тут Арахна чудит...

Но Идмон решил тогда иначе и принёс собранные остатки и обрезки неровно прокрашенных тканей, мотки плохой, негодящейся пряжи.

Арахна в счастье, Гипепа же не в восторг:

–К чему всё это?

–Дар богов, – Идмон никогда не умел побеждать Гипепу в бытовых вопросах, но мгновенно научился, когда речь зашла об Арахне, – если так решили они, пусть она учится понемногу, если дар это…

Смолчала Гипепа, правоту признавая. И что же? сплелись годы в полотно событий, немного прошло, Арахне семь лет и вокруг – восхищение!