Печорина

Глава 5. Разворот на 360

Рыдания доносились отовсюду. Казалось, что из них теперь состоит вся жизнь юной княжны Юлии Нарышевой, ставшей теперь притчей во языцех всего Санкт-Петербурга. Ее имя произносилось вслух в каждой гостиной, щекоча язычки завистливых сплетниц, за которых ни один мужчина еще не сражался на дуэле. Но сейчас ей было не до тщеславных мыслей, что дразнили ее чутье своими броскими запахами порока – стоять на похоронах было не весело. Ноги словно штыки, впились в сырую от дождя землю. Казалось, невиданно, чтобы за такой быстрый период погода переменилась так быстро – снежные сугробы кое-где подтаяли, так как вышло солнце, но потом на небо набежали тучи и пошел дождь!

Мысли о погоде, черном своем наряде и атласной ленте, зачем-то повязанной на руке, о красном опухшем лице Китти и таком же, только чуть поужаснее, лице Татьяны, занимали Жюли все время похорон доблестного Сергея Озерцова, павшего на дуэли за честь благоразумной княжны Нарышевой-младшей. Жуткий выскочка Василь Соколов домогался ее любви, тогда как она этому напористо противостояла, когда в комнату вошел Серж… Этот нахал Василий воспользовался позором в семье Нарышевых, который развязала Татьяна, теперь поминутно жалеющая о своей истерике на улице столицы.

Конечно, каждый из нас знает свою правду. Но та правда, что расползлась по городу, не очень нравилась петербуржцам, так что те решили ее немного изменить. И так теперь Жюли Нарышева – отнюдь не драматический персонаж, а злодейка, своими руками убившая Сержа, а ведь тот так ее любил и ни разу даже не выдал себя взглядом, тогда как она кокетничала со всем Петербургом подряд!

Мама Жюли и Таты тоже была здесь. Бледная Елена Васильевна стояла под дубом, опустив глаза в пол. Обе дочери ее полностью опозорили и знала ведь она, что Озерцовой нельзя доверять. Эта дама когда-то в юности пыталась отбить у нее, красавицы Елены, мужа, что ей почти удалось… Сейчас громкое дело о разводе княжеской четы и переезде Ирэн к Илье Ильичу Филиппову заглушилось позором семьи Нарышевых, к которым весь свет повернулся спиной.

Муж Елены остался дома, в Мимозе. Эти его нескончаемые дела казались сущим адом для нее, чье сердце было еще к нему пока не безразлично…

Жюли стояла вдали от матери, не чувствуя как ледяной ветер проникает к ней под воротник, перебирает черный мех на ее темно-изумрудном салопе и как шелестит накрахмаленными юбками ее строгого черного платья из ситца и крепа. Черный. Она его ненавидит.

Китти время от времени бросала на Жюли невыразительные взгляды, наверное, пытаясь ее пристыдить, но Жюли, - какой ужас! – не было стыдно ни секунды. Она не слышала, поглощенная в свои мысли, как дождь задребезжал по надгробным плиткам, по раскрывшимся зонтикам стоявших у могилы усопшего, не слышала как заколачивали гроб, не знала что теперь ей делать со своею жизнью.

- Мадемуазель, вы стоите здесь и скоро совсем уже окоченеете, - сказал Печорин раскрывая свой зонт над ее головой.

- Лучше бы это я умерла, - сказала она, глядя куда-то на землю, перед собой, но видя какие-то совсем другие картины. Печорин, нахмурясь, всмотрелся в ее лицо.

- Вы так сильно переживаете утрату? - спросил он.

- Вовсе нет. Она для меня не особо ощутима – мы вернемся в Мимозу с сестрой, о нас все забудут, так же как и… - она хотела сказать “мы”, - я забуду обо всех. Просто такое ощущение, словно мне здесь нет места. Они, - она окинула глазами присутствующих, - меня не поймут. Никто не поймет, потому что я какой-то изгой своего поколения. У меня нет миссии, я будто создана разрушать, а не строить. Считаю, что такие люди бесполезны. Лучше бы умерла я, потому что Серж построил бы хорошую семью и карьеру, а я, - она подняла усталые, бесцветные глаза на Печорина, внимательно ее слушающего, и улыбнулась; но глаза ее остались неподвижны, - я ни на что из этого не способна.

Больше. Больше не способна. Когда-то была, но сейчас утратила эту функцию, но ему, Печорину, это знать не обязательно.

- Вы не пишете? – спросил Печорин, хмуря брови и глядя куда-то вдаль. Жюли удивленно на него посмотрела. Она не замечала, как шикают люди вокруг, как они злобно зыркают на них.

- Зачем? – вот так всегда – расскажешь какую-нибудь тираду, а ответят тебе какой-нибудь бредятиной из разряда “все будет хорошо”.

- У вас глубокие мысли. Думаю, вам стоит попробовать.

- Вы льстец и я уверена, что вы пробовали писать. Наверняка записывали на бумагу истории своих романов, - она улыбнулась и лукаво посмотрела на него исподлобья. Только вот он остался невесел.

Все оставшееся время они больше не разговаривали, но он неизменно следовал за ней с зонтом.

***

Печорин сидел за столом. Время было позднее, настольные часы громко тикали, содрогая спокойствие притихшего дома на окраине Петербурга. Как бы далеко не прятался он от общества, оно все равно его настигнет. Как это говорят? Если не Магомет идет к горе, то гора идет к Магомету.

Сегодняшний разговор на кладбище он решил предать бумаге. Он до сих пор писал. Те бумаги, что оставил он у Максима Максимыча, наверное, канули в Лету, но что толку о них горевать – он помнил все, что написал, как свое имя. В любой момент он может все выложить вновь, но надо ли это? Ему – нет. Пусть все остается так как есть.

Когда он, предвкушая новый роман, предложил встретиться Татьяне Нарышевой на Елагином острове, он не надеялся, что так скоро она сама предложит ему на ней жениться. Это было глубоким разочарованием, сменившимся, вскоре, скукой. Жюли была любопытным персонажем в этой историйке. Временами она вела себя не так, как женщина. Не поймите, ничего сверхъестественного – просто она скорее походила на того, у кого в голове творится невесть что. Запутанное, но сложенное в пазл. Что это?

Печорин встал. Зашагал по комнате, оставив руки на поясе. Лицо его было нахмуренно, брови сдвинуты и губы прикушенны. Ему хотелось докопаться до истины, хотелось начать за ней ухаживать, но подходящего повода не находилось. Снова бы нужно сыграть на жалости – но сегодня на похоронах она была блистательно безразлична. Может, сыграть на благодарности? О, а это уже может сработать. Не видел он еще ни одну настолько бессердечную женщину, чтоб смогла она не быть благодарной…