Передать тайну Nemo Inkognito, прерванная Нф-мистерия

Передать тайну Nemo Inkognito, прерванная Нф-мистерия

1.
В мире всегда не просто отыскать тех, кто хоть однажды стоял когда-нибудь на пороге великой тайны или, наклонившись, над колодцем бездонной мудрости. Я собственно сам никого и не искал, а так просто проигрывал у себя в голове – чет или нечет. Чаще всего получался чёт, а значит обрыв и концы в воду. И так во всём, к чему бы не прикасался. Я уже было даже научился болезненно крыситься по любому подобному поводу, но тут судьба преподнесла мне то ли подарок, то ли урок, от которого не могу отойди и по сей день.

В мире за каждым от самого рождения следуют особые наблюдатели, которые ко времени и решают исход человеческих судеб. Называйте их ангелами, что ли… В моем древнем народе даже существует религиозное поверье, что хорошие дела рождают новых ангелов, а вот плохие лишают их, скажем, не жизни, а права наблюдать, постепенно превращая плохих людей в черных карликов – и это ещё при жизни. А что до после смерти, то здесь я не Моуди…

Так вот и живу, вернее жил, пока мне не стали приходить по ночам странные видения, в переполосице которых наметился и выстроился сюжет, в который и вбросили самого меня странно сложившиеся обстоятельства.

Просто однажды я точно узнал, что на планете до сих пор пишутся священные книги, любую строчку из которой можно взять и прочесть. Вернее, это мне так вот запросто легко взять и прочесть священные строки, потому что у меня к этому дар. Остается только где-то эти строчки найти и актуализировать.
...

Нет, я решительно болел этим соображением, пока не увидел виденье, в котором на первом плане стоял расколотый молнией во время майской грозы семиобхватный ливанский кедр. Вы спросите – почему кедр? Ума не приложу. Видел только, что отбухало от кедра прибрежного строго по вертикальному срезу ствола ровно его половину, и что упала она прямо в горный ручей. Эту половину тщательно выдолбили и отполировали и превратили почему-то в какой-то свято почитаемый по всему Средиземноморью бювет. С него черпали воду, перед ним превозносили Всевышнего во всех его земных обличиях от Яхве и до Аллаха, от Будды и до Христа, от Посейдона и до олимпийского Зевса…

Вторая же часть ствола словно ссохлась и была местным племенем превращена в устрашающее лобное место, с которого-то всё и началось… Кедр сей стоял на морском берегу и корни его омывали воды Средиземного моря, в котором в те времена разбойничали морские пираты – грабили, насиловали, убивали и жутко терроризировали местное население.

Но море есть море, и случалось, что грабители со Штормовых островов и сами лишались своих утлых яликов. Ялос по-гречески – берег, а уж ялик – сами понимаете что: плоскодонное каботажное судно. В те далекие времена выходть в открытое море все ещё было равносильно самоубийству.

Н даже на прибрежной кромке многие пираты тонули, а немногим выжившим приходилось искать спасение, добираясь вплавь до негостеприимного для подобных молодцов берега. Их тут же вязали лианами дикого винограда и выставляли на публичное осмеяние прямо у всё ещё крепко свяленой кедровой половинки. Для этого теми же лианами дикого винограда всякого наказуемого подтягивали к самым верхним полусухим ветвям, откуда никто не смог самостоятельно вырваться и оставляли вялиться – без еды и питья под острые насмешки мальчишек и хлёст плетей, которые мог взять в руки всякий – и захлестать обречённого до смерти.

2.
Мальчишки были особенно злы и крайне жестоки. У полудерева, тут же на небольших козлах всегда лежали плети для бичевания. Их обычно клали старейшины, изготовив по рецептам предков – благородных, но беспощадных. О какой пощаде разбойникам могла идти речь, когда они лишали прибрежный народ уловов, сетей, баркасов и даже жизни…

До самой смерти на стволе ливанского кедра обреченного было велено бичевать всякому, кто бы не проходил мимо. Взрослые обычно проходили на должном отдалении, а вот мальчишки – сперва из любопытства и страха проходили тайком, но затем, осмелев, брали в руки приготовленные взрослыми плети. И начинали полосовать жертву хлестко – наотмашь.

Раз, два, три… Достаточно… Нет! Ещё раз, два… И опять раз два, три… А ты, черт, сорвалась рука, плеть падает и исчезает в песке. Распятый криво улыбается. Тут подлетает мальчишка постарше, обмокает плеть в соленой воде и опять – вжик, вжик, вжик! Вот и лопнула кожа до кости… Тело начало кровоточить… Младшие подносят в небольших кувшинчиках морскую воду и тщательно обливают страдальца. Соленая вода струиться по ранам. Больше не бьют, а только медленно поливают. И ждут, пока кровь закипит, и рана почернеет на солнце. Затем снова бьют. Не так больно, как взрослые рыбаки, но назойливо с самого рассвета до полночи… В промежутках между экзекуциями весело купаются и собираю прибрежных крабов, иногда ловят бычков…

Ночью приходят гиены. И воют от обиды. На их долю остается проклятая солонина. Вырвав для годиться клок солёной свежатины, тут же отбрасывают, срыгивая её прямиком в соленую морскую воду. И тогда эту окровавленную солонину пожирают прибрежные крабы…

Если на следующее утро окажется, что узник еще жив, к его кровоточащим ранам мальчишки примотают куски рваной мешковины. Впрочем, в этом уже не забота, а особо садизм. Мешковина пропитана солью все той же морской воды… Распятый просит, чтобы мальчики его добили, вырвали из него сердце и дали скорей умереть, но теперь мальчишки только кровожадно сидят на корточках и даже пытаются кормить распятого свежее пойманной рыбой… Рыбий жир заливает жертве растрескавшееся лицо, проникает в глаза, и несчастный слепнет. Затем мальчишки уходят. Время прилетать чайкам и выклевывать очередному распятому уже разъеденные гноящиеся глазницы. Морской орлан может выклевать сердце, но шакал больше не станет обгрызать ноги, ранее обгрызенные, а устремиться в пах и выгрызет из него кишки. Тем и кончиться казнь.