Переплет

Переплет

Никогда, никогда, никогда не думал, что попаду в такой переплет.

В том самом, проклятом, переносном смысле.

Но вот, попался.

И трудно теперь сказать, рад ли я этому, или все как раз наоборот. Скорее рад, пожалуй, а вовсе не наоборот. Но с одной оговоркой – если жена вернется. Ведь я ее люблю, и, если хорошенько разобраться во всем, спокойно, без нервов, сразу станет понятно, что я не так уж и виноват в разрыве. Виноват, но не так уж. Сам по натуре я, в общем-то, не особенно ревнив, но когда началась вся эта ерунда, тут, знаете, и не такой сдержанный чурбан раскололся бы на подозрения. Я же с детства натура, знаете, слишком чувствительная,  не особо утонченная, но с явным избытком фантазии. В народе таких еще называют мнительными и занудами. Солли так и сказала мне, уходя: « Хоть отдохну от твоего занудства!» Я не против. И не в обиде. Какой есть,  такой есть, и, хоть и тянусь всю жизнь к самосовершенствованию, да, видимо, ничто не поможет, каким уродился, таким и останусь до конца. И ничего пописать нельзя. Ничего, то есть, не попишешь.

Так вот, вы меня спрашиваете, как я всего этого добился? Я так понял, что вам не терпится узнать, как я стал писателем? Признаться, мне и самому  хотелось бы это знать. Произошло то, что по всем признакам и предпосылкам не должно было произойти. Все же рассказать? Не знаю… Но… Знаете, никогда не стал бы выкладывать вам свою историю, если бы ни одно обстоятельство. Какое? Позвольте об этом пока умолчать. Пока. Нет, просто я преследую свою цель, и я ею дорожу. Да. Нет, что вы, никаких меркантильных соображений. Впрочем, если вы внимательно слушали меня с самого начала, вы и сами все поймете.

Вы удобно расположились? Что же, я рад. Позвольте мне еще чашечку кофе, и приступим.

Вот, вы говорите, писатель! Да, теперь, пожалуй, с натяжкой, но так меня можно назвать. Но как, как это случилось, как дошел я до жизни такой? Чтобы понять и оценить, что мне это стоило, нужно проанализировать всю мою предшествующую жизнь. С самого ее начала и по сей день.

Родился я в самой обычной семье, глядя на которую со стороны ни за что не заподозришь, что в недрах ее может прорости литератор. Не писатель, друзья, литератор. Скажу больше, вообще творческий человек в семье нашей появиться просто не должен был. Или я чего-то не понимаю.

Отец был военным, что говорит само за себя. И о службе я сужу, как человек, сызмальства испытавший на себе ее бремя. Так вот, отец был очень сдержан, дома все больше молчал, и я не припомню ни разу, чтобы мы с ним крепко и обстоятельно поговорили по душам. Как маленький мужчина с большим мужчиной. А мы оба всегда были ими, не сомневайтесь. Быть может, отец считал, что я и так во всем разберусь, сам, со временем. Не знаю, может и так, но вот я до сих пор чувствую себя в этом обделенным. И нельзя сказать, что всеми делами  в доме заправляла мать, но, в конце концов, кто больше говорит, того и слушают. А мама, помимо прочего, была человеком властным, воспитанным в добром старом домостроевском духе, когда младшим членам семьи можно не напрягать мозги и не думать, ибо все за них уже решили старшие, когда за лишнее слово, сказанное за столом, неминуемо карала ложка в лоб… ну, и все такое подобное. Она жестко регламентировала нашу жизнь в доме, при этом главным ее желанием было уберечь нас от возможных неожиданностей, тревог и несчастий, а основным средством воспитания был крепкий шоколадный ремень. Да друзья, ремень, у отца имелось несколько подходящих, хотя роль ремня с успехом мог выполнить любой подвернувшийся под руку предмет удобной формы. Не скажу, чтобы подобная мера воздействия использовалась постоянно, но раз уж использовалась, была доходчивой вполне. Что до отца, он этим не увлекался, и пользовался редко, всего пару раз, в исключительных, так сказать, случаях, но как пользовался! Неделю после экзекуции было стыдно выходить на улицу. Да…. И так было до тех пор, пока руки мои достаточно не окрепли, чтобы противостоять руке воспитующей. Но вот беда, к тому времени я был уже тем, кем, собственно, остаюсь и по сегодняшний день.

Нет, вы меня не правильно поняли, по глазам вижу, что не правильно.

Нет, я не злюсь. И не пытаюсь очернить родителей. Нет, вовсе нет, я их люблю и глубоко уважаю. Да я просто и не смог бы к ним иначе относиться, потому что знаю, что они -  добрые, честные и бесконечно милые люди. Пусть и со своими недостатками.  Но они – мои родители, и этим все сказано. Родителей не выбирают, по крайней мере, ни о чем таком  мы не помним.

А как они, родители, переживали за нас!

Мама, например, никогда не ложилась спать, покуда все дети не соберутся дома. А чуть кто задержится подольше, тут же и слезы, и сердечные капли, и все такое. Но в молодости мы этого не понимали, нам бы воли побольше, да свободы вдоволь! Вот тогда злость была на всегдашнюю вечернюю нервотрепку, а теперь – нет. Теперь есть простое желание проанализировать все. А как же? Ведь нужно знать, что в тебе от чего и чему ты чем обязан.

Поскольку от природы я был слабым ребенком, то такие тоталитарные методы воспитания к украшению моего  «я»  не привели. И в день окончания школы на пороге жизни самостоятельной я стоял, не обладая особыми волевыми качествами и не слишком обремененный какими-либо сильными стремлениями и наклонностями, при этом само яркой чертой моего характера – что я, конечно, не осознавал – был мой эгоизм, увы. Ну, а в остальном я был вполне нормальным себе молодым человеком. Типичным молодым человеком эпохи застоя.