Пэрис

Пэрис

Пэрис

Знаете, бывают такие люди – холодные, словно зима. Словно идущий снег, который падает с неба, колко впиваясь в неготовую к морозам кожу, и оставляет на губах моментально замерзающую влагу. Он приходит неожиданно и без спроса и исчезает без следа с первыми лучами солнца. Знаете, бывают такие люди, которые врываются в твою жизнь, чтобы ранить самыми изощренными способами; они подводят тебя к краю и толкают в пропасть, ожидая, что на той стороне тебя ждет тот, кто поймает. Что тот, кто поймает, будет, словно теплое майское солнце, что тот, кто поймает, бережно согреет твои замерзшие губы. 

Но знаете, что случается с такими людьми после того, как кончики волос пропадают в темноте черной зыбкой пропасти боли? 

Они умирают.

***

Он был холодным, как последняя зима, которую я помнила. Его глаза не выражали ровно ничего, и лицо, омраченное наигранным равнодушием, казалось застывшей маской безразличия. Он владел такой степенью самоконтроля, что невозможно было прочесть его душу по абсолютно пустому взгляду. То ли он просто был без души.

Он ненавидел прикосновения и заботу, презирал любовь и нежность, с трепетом не относился ни к сочувствию, ни к состраданию. Он был замерзшим, словно бы все его чувства в миг превратились в пепел от выкуренной сигареты и разлетелись по темному асфальту, сдуваемые мощным порывом ветра. Я искала его фотографии, рассматривала абсолютно пустые глаза, пыталась всмотреться в них, пыталась вытащить на поверхность хоть грамм его души, но ее, опять же, не было. Глаза были идеальной формы стекляшками с черными опалами зрачков и словно бы наклеенными идеальной формы ресницами. Сильные черты лица, полные губы, которые никогда не трескались на морозе, длинные узловатые пальцы, еле заметная щетина, крепкие длинные ноги, облаченные в брендовые джинсы. У него не было недостатков, ровно, как и достоинств. По крайней мере, для меня. Он был стеклянным богом, с пустым надменным лицом, принимающим поклонения от обыкновенных смертных, падающих к его ногам каждый день, в любое время года, в разных городах и странах, дай Бог, если не вселенных.

А я все искала его душу, заглядывая в стеклянные шарики под широкими темными бровями. Но он только проходил мимо, не замечая меня также, как и сотни раз до этого, плотнее прижимая правой ладонью клетчатый шарф и, чуть сгорбившись, отмеряя широкими шагами темную и мокрую парковую аллею.

Иногда я даже ходила следом, пытаясь наступать в следы от его ботинок, но его душа не имела ни цвета, ни запаха и я, опять же, могла лишь сказать, что ее нет.

- Неужели и вправду не знаешь, кто такой этот Ифань? – низкорослая пухленькая китаянка из булочной скорчила мину недоверия и закинула в рот остаток недавно приготовленной выпечки.

Я только безразлично пожала плечами, скучно разглядывая скудный интерьер этой маленькой пекарни, занимавшей четверть этажа крохотного домика на краю большого парижского парка.

- Не интересуюсь знаменитостями, - и это была чистая правда, - мне, пожалуйста, горячий шоколад со сливками и карамельным топпингом.

- Но он же великий, - китаянка возвела руки к закопченному потолку комнаты, - каждый человек в мире хоть раз слышал о нем.

- И я слышала, - замерзшими руками я пыталась нащупать в кармане мелочь, - и даже видела вживую…

Меня перебил ультразвуковой визг моей знакомой, которая чуть не разлила драгоценный напиток на пол, наигранно задыхаясь от пережитого то ли восторга, то ли ужаса.

- Tian na! – она взбудоражено перешла на китайский, - счастливица! Я завидую тебе самой черной завистью из всех! – и она шмякнула стакан на прилавок, - с тебя три евро, зануда, и за что Бог только потакает таким безразличным непросвещенным неучам как ты, - она кинула мне сдачу и насупилась, став, кажется, еще пухлее.

- Он стеклянный, - кинула я ей, убирая сдачу в карман, - как будто бы и нет его вовсе.

Сумерки только сгущались над Парижем, и я неосознанно побрела совсем не в сторону дома, глотая холодный ароматный осенний воздух, скользя по замерзшему асфальту и швыряя в стороны красные мокрые листья. В темноте кто-то пел под шарманку, тявкал щенок и сильнее завывал ветер. В руках моих стыл горячий шоколад, и сердце стыло под морозный трепетный вой нашего понурого мира.

Я вовсе не была пессимисткой, скорее наоборот, просто я охотно принимала ту правду, которую мне предлагала жизнь, а не пряталась от нее за гламуром и сказками о счастливой реальности. Тем не менее, сердце мое верило в магию. Ту самую, что сводит несводимое и зажигает звезды на черном небосклоне каждую ночь.

Камеры были позади, съемки, интервью, встречи. За стеклом зажегся огонек, достаточно слабый, но тепло от него шло даже за парочку километров. Вечерний парк, тонущий в густых французских сумерках, становился немного волшебным в преддверии встречи с этим огнем, и я по инерции неспешно шагала сквозь пустынные аллеи прямо к маленькому двухэтажному дому в конце Ля Марше авеню. За стеклом и вправду горел огонь. Я приходила сюда каждый вечер, оставляла сумку с теплым кофе и разогретым обедом, который готовила после работы, писала незамысловатое письмецо что-то в роде «Хорошего вечера:)» и уходила, не забыв предварительно позвонить в звонок около хрупкой калитки. 
Так проходили мои месяцы, так прошло два года. 

Я любила этого замерзшего человека, я знала все, над чем он рдеет и что ненавидит, я знала, что ему некому готовить еду, и он обычно второпях ест что попадется, или же просто засыпает за рабочим столом, так и не поужинав. Его любимый кот Санти умер еще прошлой зимой и кошачий корм, оставшийся лишним в доме, он разбросал возле дальних домов, куда тотчас же сбежались новорожденные дворовые котята. Наверное, никто из его почитателей не знал, где живет их кумир. Ля Марше авеню, 15 - в самом конце заброшенного правительством парка. Из соседей никого, только голые деревья и бездомные псы. А летом в саду цвели кустовые розы, переливаясь красным, розовым и белым и благоухая на всю округу нежным ароматом невинности.

Я знала о нем все. Он был моим солнцем, моей музой, я видела свет в его стеклянных глазах сквозь толстое замерзшее окно. Он заставлял меня дышать и шаг за шагом преследовать его тень, ступать в оставленные им следы на промерзшем асфальте.
Я не хотела знать его лично, и я не хотела знать его ближе. Я не мечтала заговорить с ним, и я уж точно не думала о том, чтобы стать его женой (как хотела каждая третья женщина в этом городе, да и не только). Мне нравилось быть его тайным гостем, который приносил ужин каждый вечер и подбадривал глупыми письмами на разноцветной бумаге. Этого было достаточно, чтобы магия не разрушалась. Я не хотела умереть от его рук, став его женщиной, он бы растоптал меня своей ледяной холодностью, он бы сломал меня и толкнул в самую бездну бытия. Поэтому я делала свой выбор сама, оставаясь свободной, незаметной гостьей.

Теплый обед в пакете был выставлен около порога. Замерзший палец уверенно нажал на кнопку вызова и… и калитка распахнулась настежь. 
В падающем снеге было что-то мистическое, что-то по-октябрьски странное и в то же время теплое. Мне всегда нравилось его телосложение, его большие руки и сутулые плечи, сильная шея, бритый затылок и спадающая на лоб густая челка. Он был красив, и трудно было бы спорить с этим, он был даже слишком красив. Тонкий черный свитер с горлом кокетливо оттенял падающие снежинки, а синие спортивные штаны совсем пугающе смотрелись со шлепками на босую ногу, если учесть, что он успел зачерпнуть ступнями пару тройку горсточек первого снежка и теперь неосознанно поджимал замерзающие пальцы.

Я просто стояла и разглядывала его, не стесняясь своих взглядов и представляя себя героиней какой-нибудь манги, где все чудесным образом сходит героям с рук. Я просто не видела разумного выхода из сложившейся ситуации, не видел, видимо, и китаец, который темным взором из-под челки изучал мое покрытое влажным снегом лицо.

- Если вам нечего сказать, я, все же, пойду, - тихо произнесла я, грея руки о еле теплый какао.

Я даже не расстроилась, когда он не остановил меня, позволяя мне возвращаться по моим же следам по темному парку в свете падающих снежинок. Небо наполнилось белесой полосой снега, которая таяла в моих золотисто-каштановых волосах. Неуверенные шлепанья позади меня заглушили новое завывание ветра. Я обернулась еще до того, как низкий голос с хрипотцой (видимо от простуды), окликнет меня.

Вид у него был растерянный и даже слегка смущенный, пальцы на ногах активнее поджимались от холода, а нос покраснел то ли от насморка, то ли от вечернего мороза.

- Эм, - пробубнил он, кашлянув в высокий воротник свитера, - как-то неприлично получается…

Я лишь обреченно вздохнула, вертя в руках пустой стакан из-под какао. В мои планы не входило более тесное знакомство с этим стеклянным божком.

- Вы очень опрометчиво поступаете, выбегая в таком виде с простудой на мороз, - заметила я, обращая его внимание на подогнутые пальчики ног.
Кажется, я смутила его еще больше, так как он немедля распрямил пальцы и окончательно уткнулся лицом в черный вязаный воротник. Только его глаза как-то по-детски следили за моим лицом, честно не зная, что и предпринять.

- Послушайте, мне что, завести вас обратно в дом? – я уверенно (сама и не знаю откуда в такие времена у меня берется уверенность) сжала его мягкий свитер в районе локтя, и пошла вперед, таща за собой абсолютно растерянного мужчину. 

На пороге я всучила ему пакет с остывающей едой.

- Разогрейте еще раз и обязательно поешьте перед сном.

Мужчина робко принял из моих рук пакет, рассматривая то свои пальцы, то этикетку.

- Так вот оно как, - наконец-то вымолвил он, почти раня мой слух своим низким бархатным голосом, - я представлял вас совсем иначе, - он тихонько улыбнулся, слегка растягивая края своих пухлых губ.

- Даже не знаю хорошо это или плохо, - задумчиво и очень тихо произнесла я, собирая непокрытой головой снежинки, бурно падающие с почерневших небес.

Его глаза, наполненные неярким каминным светом, поймали мой взгляд. Я смотрела так, словно вижу впервые эти теплые глаза цвета расплавленного шоколада.

- Звучит глупо, но вы дарили мне ощущение семьи все эти месяцы, - он грустно улыбнулся вновь, - и, признаться честно, я даже ждал ваши незамысловатые письма.

Мы оба усмехнулись. 

- И вам никогда не приходило в голову разыскать меня, с вашими-то связями?…

- Нет, - честно ответил он, снова поджимая пальцы ног.

- Идите в дом, - мягко произнесла я, слабо отталкивая мужчину вглубь теплой комнаты.

- Послушайте, - он неловко сжал большими ладонями пакет с едой, - не слишком ли неприлично и дерзко с моей стороны будет попросить вас остаться на ночь? Тем более на улице такая метель… - совсем тихо добавил он, пряча глаза за челку.

- Достаточно дерзко, - честно призналась я, - но так как завтра суббота, то, наверное, я могу себе это позволить.

Он лишь кивнул, не выражая ни свою радость, ни свое негодование по этому поводу.

Я ступила внутрь, плотно прикрывая за собой дверь, и в нос мне отчетливо ударил запах терпких табачных духов, кофе и сиропа от температуры.
Мне хотелось укутать его любовью, это желание горело во мне с самого первого дня, как только я увидела его улыбающееся «пустое» лицо на обложке глянцевого журнала.

В доме было очень уютно и тепло, типично мужского бардака тоже не наблюдалось, хотя на первом этаже на диване была пледовая берлога, на столике рядом кипы бумаг, ноутбук, разные баночки лекарств, градусник и недопитый кофе, наверняка уже холодный. В углу горел камин, освещая теплым светом комнатку и лестницу на второй этаж.

- У вас есть носки? – самый странный вопрос, который я когда-либо задавала, едва зайдя в квартиру к мужчине.

Он остановился около ковра, все еще сжимая в руках пакетик с едой, и глаза его выражали крайнюю степень недоумения.

- О. Да, должны быть где-то, - неуверенно промолвил он.

- Наденьте их, - тихо посоветовала я, отбирая у него пакет, с которым он, казалось бы, уже почти сросся, - я разогрею вам ужин.

Он только кивнул и указал мне в сторону кухни, промямлив, что он надеется на то, что я сама во всем разберусь. Так странно, думалось мне, ни он, ни я не хотим узнать ничего друг о друге. Он даже не спросил моего имени. Я просто тут, и он просто тут, как будто бы так и должно быть.

Вскоре он спустился в синих махровых носках, ворча о том, что лучше бы он просто залез в ванную помыться, на что я лишь ответила, что мыться с простудой ему вряд ли можно, ровно как и бегать по улице в резиновых тапочках.

- Но завтра ведь суббота, - хмыкнул он, принимаясь за разогретый суп, - у меня целых два дня, чтобы еще немного поболеть.

- Какие лекарства вы пьете? Это не похоже на жаропонижающее, - я повертела в руках странный пузырек.

- Это китайские, - его низкий голос завораживал меня, хотелось, чтобы он никогда не переставал говорить.

- Я поняла. Однако не думаю, что витамины помогут вам преодолеть вирус за два дня.

- Вы понимаете китайский? – он развернул ко мне свое лицо и изучающе просканировал его.

- Надеюсь, что не только я его понимаю, но и слушающие меня китайцы тоже, - на что он абсолютно бесцеремонно расхохотался.

- Я не хочу ничего знать, - его взгляд стал тяжелым, а лицо помрачнело, - ничего знать. Просто давайте поиграем в семью один вечер, - он опустил ложку в недоеденный суп, - я заплачу вам завтра утром, оставьте мне свой счет.

Я недоверчиво покосилась на этого мужчину. Я никогда не хотела узнать его настоящего. Честно, никогда. Потому что всегда была уверена, что не выдержу его настоящего. Я знала все о его детстве, да и о его жизни в целом, и я представляла какие шрамы это могло оставить на нем. Я просто понимала, что его боль будет слишком большим грузом для меня и моего наполненного к нему любовью сердца.

- Если бы мне нужны были деньги, то я бы оставляла счет вместе с каждым принесенным ужином, - мягко намекнула я, заставляя его красивые пухлые губы расплыться в улыбке.

- Тогда как вам лучше отплатить? 

- Давайте поиграем в семью, для меня это тоже будет неплохим способом провести вечер, - я протянула ему ложку, - и доедайте уже свой суп, греть его в третий раз даже как-то неприлично.

Он только кивнул и принялся за ароматный бульон, все еще подгибая пальцы в теплых махровых носках.

- Вы мерили температуру? – руки потянулись к градуснику.

- Во всех семьях люди говорят друг с другом на вы? – слегка насмешливо поинтересовался он.

Я поджала губы и забралась с ногами на просторный мягкий диван.

- Ты… ты мерил температуру, Ифань? – его имя я добавила совсем тихо, как будто бы боясь, что он откликнется на него.

Рука с ложкой дрогнула, и на несколько секунд он даже застыл, изучая взглядом стену.

- О, ну. Да. 

- У тебя жар? 

- Да, - он кивнул, погружая ложку в тарелку в последний раз и допивая уже остывший суп.

- И ты не выпил никаких жаропонижающих?

Он даже как-то виновато осмотрел меня и потряс головой, отодвигая пустую посуду и забираясь в свою берлогу с ногами. Большой и несуразный, подумалось мне. А еще чрезмерно худой.

- В квартире пахнет сиропом от температуры, - я попыталась понять, откуда идет запах.

- Да, я купил его в аптеке, вернее мне купили, - мужчина неловко провел большой ладонью по бритому загривку, - но у меня аллергия на компоненты.

- Понятно, - я сползла с дивана, чтобы подбросить парочку поленьев в камин, - я помою посуду и сделаю тебе чай, будет хорошо, если ты оторвешься от ноутбука и просто полежишь.

Мужчина шумно вздохнул, кутаясь и путаясь в своих пледах.

- Суббота еще только завтра, - в его голосе звучали нотки оправдания, - мне нужно немного поработать с системой и письмами.

За окном мело так, будто бы был январь. Большие крупные хлопья падали словно бы они были нарисованными – слишком пушистые и слишком искрящиеся. В душе у меня тоже падал снег. Такое чувство, что внутри стоял старомодный детский стеклянный шар, в котором плавно и неспешно падали снежинки. Я улыбнулась. Мой стеклянный божок щурился от яркого отсвета экрана ноутбука и торопливо отстукивал предложение за предложением, изредка останавливаясь, чтобы потереть лоб, который, вероятнее всего, пылал огнем от температуры.

Я всегда не любила Париж, я не любила Францию, я ненавидела жить и работать здесь. Но, как говорится, воля случая привела меня в этот город и из всего здесь присутствующего я, пожалуй, тяготела только к заброшенному парку и домику в самом его конце.

- Чай с лимоном, пей осторожно – горячий, - я протянула ему большую красную кружку с логотипом какой-то компании на ней, - у тебя разве нет своей кружки?

Мужчина аккуратно принял из моих рук напиток и втянул носом его аромат, удовлетворенно погружая красивые губы внутрь, но не касаясь жидкости внутри.

- Разве эта не моя? Она в моем доме.

- Нет, ты не понимаешь, - я обхватила колени руками и снова забралась на диван с ногами – пол, все же, был холодным, - своя кружка – эта та самая большая любимая кружка с идиотским рисунком, из которой ты пьешь годы подряд и которую таскаешь с собой даже в командировки.

- У меня такой нет, - он просто констатировал факт.

- На, - я протянула ему таблетки, которые нашла в его ящичке на кухне, - выпей одну, температура невысокая, как показывает градусник, но лучше ее сбить.

Мужчина послушно принял ее из моих рук и запил, попутно обжигая язык. Камин так чудно потрескивал, шипя и донося до моего обоняния восхитительные запахи дерева.

- Можно я уберу твой ноутбук и все эти книги? – спросив, я дотронулась до его плеча. Мягкий свитер, выпирающая косточка – вроде бы ничего необычного, но ощущение совсем не такое, когда касаешься других мужчин. После короткого кивка я отодвинула стол вместе со всеми прилагающимися рабочими бумагами.

- Так странно, - в тишину, нарушаемую лишь подрагиванием камина и воем ветра за окнами, - такое чувство, будто бы мы на одной волне. Я могла бы молчать с тобой всю ночь.

И мы, правда, большую часть времени молчали, просто сидя рядом на уютном мягком диване, всматриваясь в темное ночное небо, в потоки бурлящего снега, танцующего в воздухе, в слабый блеклый и дрожащий отблеск фонаря.

- Прошлое не важно, - почти беззвучно произнес он, - будущее тоже. В принципе смысл имеет только этот момент.

И я не могла не согласиться.

- Ты даже не спрашиваешь, как меня зовут, - хотя мне было абсолютно безразлично знал ли он мое имя или нет.

- Я знаю, - он вздохнул, - в одном из писем ты ставила подпись.

- Странно, а я уже и не помню. И ты не спрашиваешь почему… так все вышло, да и вообще ничего не спрашиваешь.

- А я не хочу знать, - честно ответил мужчина, натягивая плед на руки.

В этот момент я повернулась, чтобы посмотреть в его глаза. Если честно, его глаза волновали меня больше всего. Горящее красное дерево отражалось в них. Они были настолько глубокими, а взгляд уходил винтовыми лестницами в такие бездны, что я побоялась потеряться в этой бесконечной глубине и отвела взгляд.

- Ты что-то хотела спросить? 

- Хотела, но не буду, - я лишь пожала плечами, - я тоже не желаю знать.

Он откинул голову на спинку дивана и уставился в потолок.

- Что бы ты спросила меня, если бы мы были семьей? Если бы ты была моей женщиной? – его голос был до ужасающего низким и терпким, как горький зеленый чай, расползающийся волнами мурашек по телу после каждого глотка.

- Я бы промолчала. Уложила бы тебя спать и легла бы рядом.

- Только у меня бессонница от, - он запнулся, - просто от жизни.

- Ложись, - я провела ладонью по взмокшей от пота макушке. Такое простое движение, а мое сердце невольно сжалось и сдавливало ребра так, будто бы оно разбухло от горечи, что наполнило его в тот миг.

Ифань замер на полудыхании и перехватил мою ладонь, вплетая свои большие, сухие и горячие пальцы в мои. Моя рука оказалась непозволительно крошечной по сравнению с его, хотя ростом я ему доставала почти до уровня глаз. Так мы и застыли на несколько минут, просто выпивая тишину, закрыв глаза и переливая сердцебиение из одного тела в другое через сплетенные пальцы. 

Он был самым прекрасным мужчиной на свете. Я никогда не думала иначе, никогда не позволяла себе усомниться в этом, и я никогда не сомневалась в том, что находиться с ним рядом – опасно. Его совершенная восхитительная натура начинала вызывать привыкание, а я была не готова искать дозу. Он был ядовит прекрасной наружностью и колкой болью, засевшей внутри. Смесь оказалась гремучей, и ему не нужны были слова, чтобы я, сквозь тепло его рук, ощущала тугой узел токсичной боли, растекающейся по его клеткам, сосудам и артериям.

Просочится ли этот яд и в мое сердце?

У него были узловатые пальцы и шершавые широкие ладони, но ощущения, которые вызывала его кожа, были далеко от того, что я себе представляла. Такое чувство, будто держишь в руках вечность, сухую, горячую вечность, плотно сжимающую твои пальцы и отзывающуюся где-то глубоко в закромах сердца.

В груди неприятно кололо или даже шипело, но загустевшая на сумерках тишина обволакивала нежной паутиной покоя. В комнате стало настолько тихо, что я отчетливо слышала наше разрозненное дыхание и понимала, что пульсация в пальцах – это от биения сердца.

- Когда я был маленьким, отца застрелили в Париже,- наблюдая за томным светом фонаря на улице, полушепотом изрек мужчина, - поэтому, выбирая себе город для жизни, я выбрал тот, о котором у меня были самые изувеченные воспоминания, уродливые даже. Я ненавижу Париж, он…

- Слишком неглубокий и суетливый, - закончила я за него.

- Да, - мужчина закрыл глаза, потирая лоб большим пальцем правой руки, - в нем нет магии, - он высвободил свою руку из моей и свалился на подушку, несуразно подгибая ноги.

В комнате становилось жарко от разогретого камином воздуха и от включенных на первом этаже батарей. Я налила на кухне воды и затушила уже и так догорающие угольки. Комната погрузилась в волшебный распаренный сумрак. Ифань, кажется, задремал, пока я занималась камином и приоткрывала окна в прихожей и гостиной, и я не планировала будить его, разве если что только для приема очередных лекарств, если температура не спадет.

Я стянула с себя теплую кофту и присела на пол возле лица мужчины. Я могла любоваться на него с такого расстояния, хоть и в почти полной темноте. Рука непроизвольно потянулась к коротким волосам на затылке, и взмокшая горячая шея ответила миллионом крошечных мурашек на прикосновение моей холодной ладони.

- Холодно, - заворчал он, приоткрывая глаза и со стоном снова закрывая их, - холодно, - еще раз повторил, натягивая на себя три имеющихся пледа.

Я аккуратно прикрыла его ими и погладила по широкой спине, будто бы пытаясь стряхнуть с него сильную простуду. В тот момент, когда я трепетно, словно мать, гладила его сутулую спину, я не думала ни о прошлом, ни о будущем. В моем хрупком и терпком, как терновое варенье, настоящем было слишком много чувств, чтобы вообще о чем-то задумываться. Темная сумеречная реальность ночного Парижа была соткана из дремавших доселе эмоций. Они хранились бережно в самой далекой глубине моего сердца именно для этого мужчины, который, возможно, даже не вспомнит меня ни разу после того, как я покину утром его дом на самом краю улицы Ля Марш. Для него я – лишь мутное виденье пятничной метели, и только глаза у него настоящие и живые, таких я раньше никогда у него не видела, в его черных зрачках горит красное дерево, и млеют жаркие угольки. Если даже это всего на один вечер, я открыта заполнить в его картине те пазлы, которых не хватает. И я не предлагала ему свое тело, я оставляла в этой комнате свои чувства и свою любовь - единственное, что я никому доселе не могла предложить. 
Ифань был первым и единственным мужчиной, ради которого я с радостью поставила крест на личной жизне. Он был единственным, кому я заочно доверяла и прикосновения чьих рук заставляли меня чувствовать себя дома.

Я дома. 

Несколько лет назад, когда я представляла нашу встречу, мое сердце замирало от томного восторга, и я мысленно падала в обморок от одной лишь фантазии о том, что наши глаза встретятся. Сегодня же все было так реально. Не было камер, которые окружали его ежеминутно, не было восторженных фанатов с телефонами, не было стеклянного холодного взгляда, который, наверное, и не видел даже ничего перед собой. Был он и была я, ровно так, как оно и должно бы было быть.

Мужчина вздрогнул и проснулся, скидывая с себя пледы и резко садясь на кровати. Забыв о том, что в комнате есть я, он ловко стянул с себя свитер, представляя моему взору худое хорошо сложенное тело, со слабым намеком на мышцы пресса и груди. 

Фаза озноба прошла и ему, видимо, стало жарко. В сумраке комнаты я отчетливо различала затвердевшие от резкого холода темные соски и капельки пота, скользящие по животу вниз и пропадающие под резинкой синих спортивных штанов. 

- Посиди пока так, - напомнила я о своем существовании, - я принесу спирт. 

Мужчина поспешно мотнул головой в мою сторону, щуря глаза во мраке.

- Прости, - хрипло извинился он и это был самый сексуальный звук из тех, что я когда-либо слышала. 

Марля, смоченная в спирте, скользила по сильным плечам, стирая пот и вызывая мурашки по всему его телу. Я мягко вытирала бока, когда он неожиданно перехватил мою руку, накрывая своей ладонью мою и прижимая ее вместе с марлей к животу. 

- Я оплачу твое лечение, - шепотом произнес он, находя мои глаза в полутьме квартиры. 

- Мое лечение? - я присела на диван рядом с ним, водя пальцами по горячему животу. 

Мне хотелось гладить его, представляя, как через мою кожу в его замерзшее от времени тело проникает согревающая любовь.

- Да, прости, - его низкий голос был словно бы свинцовый и, казалось, прибивал к земле безмятежно летящие за окном снежинки. 

Его живот напрягся и через несколько секунд я была утянута на диван, а затем и в самый долгий в моей жизни поцелуй. 

Не знаю. 

Вышло у него отчаянно. Мне показалось, что я даже слышала всхлип между своих губ. Я не знаю, чего он пытался добиться, но это не был поцелуй флирта или поцелуй страсти, скорее отчаянной нужды чужих губ и чужих прикосновений. 

Губы у него были сухие и чуть треснули сбоку у рта, пах он сладким сиропом от кашля и совсем немного горькой таблеткой жаропонижающего. 
Он пил мой воздух, мой кислород, он пил мое скопленное годами тепло, впиваясь пухлыми губами в пропитанную нежностью плоть. Я любила его и каждая клеточка во мне также. И если он хотел выпить мою душу за этот поцелуй, я с радостью готова была расстаться с ней. Ему не нужна была ни я, ни мое тело, ни мое прошлое и будущее, он черпал прямиком из моей раскрытой души и не мог напиться. Колодец моей любви был бездонен, а изголодавшийся по настоящему и честному, он, словно безумец, припадал к моим раскрывающимся для него губам и пил, пил, пил...

- Ифань?

Он разорвал поцелуй, хватая широкими горячими ладонями мое лицо. 

- Мне плохо, - сжимая мои щеки и болезненно хмуря брови, заглядывая в мои глаза так, словно бы там были ответы, - мне очень плохо, - вкрадчиво, как будто пытается объяснить ребенку. 

- Я знаю, - очень тихо, проводя подушечками пальцев по морщинкам на лбу, разглаживая их и лаская мимолетным теплом. 

И словно бы услышав мои мысли мужчина отпустил руки, позволяя им плетьми упасть на диван. 

- Ты мимолетная, а эта зима вечная, - глаза его опустошенно смотрели сквозь меня, - и нет ей конца. 

А щеки у него были колючие слегка, и мои пальцы мягко сжимали их, в то время как губы оставляли почти неощутимые поцелуи на скулах.

Мужчина сдался, обвивая руками мою талию и утягивая за собой под пледы, его голова покоилась в изгибе моего плеча, а руки уютно устроились за спиной. Открыв глаза он наблюдал за мной, а я за ним. 

Совсем другой человек, думалось мне, и я не знаю его и вовсе. И глаза у него темно- шоколадного цвета, домашние, добрые. 

- Если бы я была твоей женщиной, - неожиданно спросила я, водя раскрытой ладонью по его голым лопаткам, - какая бы жизнь меня ждала?

Он внимательно изучил мое лицо, после чего хмыкнул и завел пальцы в мои растрепаные волосы, аккуратно поглаживая шею и виски. 

- Даже мысль об этом для меня уже роскошь, - грустно улыбнувшись вникуда признался он, - у меня много женщин, в моей постели и в моем кошельке, и ни одной в моей жизни. 

- Я все это знаю, Ифань, - голос мой был негромкий, а усилившийся за окном снегопад только способствовал вскрытию болезненных душевных язв. Мужчина прижался ко мне ближе, и я ощущала его всей своей кожей, потому что он был везде, и он отчаянно нуждался в моем теплом от нежности теле. 

- Я не хочу думать об этом сейчас, мысли подобного рода... - он неожиданно перешел на китайский, - заставляют меня чувствовать насколько граненым может быть понятие одиночества. 

Я лишь приподняла голову и поцеловала его в колючий подбородок, на что он снова поймал мои губы, уже мягче и терпеливее терзая их неспешными неглубокими поцелуями. 

- Как тебе мой китайский? - тихо поинтересовался он, сжимая меня в своих объятиях под тремя теплыми пледами и дыша мне куда-то в макушку.

- Красивый, благодаря твоему голосу, - призналась я, блаженно прикрыв глаза и наслаждаясь тонким запахом его тела, - хотя сам по себе китайский звучит неважно, ровно, как и французский, кстати. Не люблю эту галантность и шарм.

Мужчина тихо засмеялся, целуя меня в волосы. 

- На утро мы проснемся чужими людьми, потому что тебе нужно держать марку стеклянного принца, я понимаю. Но знаешь, если бы я была твоей женщиной, я бы любила тебя каждый день также, как любила сегодня и на утро для меня это не изменится. 

Его рука на моей спине остановилась, пальцы прекратили перебирать волосы. И он ничего не ответил. 

Мне не нужны были его ответы. Я знала их наизусть. 

Вселенная подарила нам волшебную снежную ночь середины октября, где я вдыхала его родной запах, а он пил любовь из моей раскрытой души.
Мы оба мечтали о каком-то будущем этой ночью и в комнате стоял аромат сладкого разочарования и запах разбитых мечтаний. 
Утром было еще сумрачно и снег падал огромными хлопьями, скрывая под собой серый мокрый асфальт. 

Ифань слабо улыбался мне, виновато пряча глаза, пока пил лекарства и ковырял завтрак, поджимал пальчики в теплых махровых носках и сбрасывал все входящие вызовы.

- Не забывай пить лекарства, возможно за выходные поправишься, - наставляла его я, словно маленького мальчика. 

- В понедельник съемки рекламы в бассейне, без толку, - он усмехнулся и только махнул рукой. 

На пороге я рассеянно улыбнулась, надеясь не разреветься прямо ему в лицо и пожелала хороших выходных, на что он только кивнул, открывая дверь. 

И я пошла, оставляя следы на заброшенной дорожке заброшенного парка. Я думала, что немедленно же разрыдаюсь, но слез не было. Я понимала и принимала жизнь без иллюзий, в этом был мой плюс. 

Где-то через двести метров я остановилась, слушая завывание ветра, я замерзала, становилась стеклянной и холодной. Так вот как на самом деле рождаются эти стеклянные божки - их окунают в любовь, а затем в одиночество - рецепт проверенный и явно рабочий. 

Никаких сожалений.

Только Париж этим утром казался мне особенно горьким. 

И глупого шлепанья по аллее было не слыхать...