Первая любовь

Пролог. 10 лет назад

Я стою на берегу мелкой, но довольно бодро текущей речушки и утираю мокрое лицо грязным рукавом куртки. На дворе ноябрь, вода в Сотимке ледяная, и я просто молча стою в одном резиновом сапожке, глядя, как второй уплывает за поворот бережка, и реву. Это чудесные сапожки, розовые с блестяшками и изображением разноцветного единорога на голенище. У меня никогда раньше таких не было и, наверное, уже никогда не будет. Это был подарок от бабули за отлично оконченную четверть, случившийся потому, что она выиграла в лотерею. У мамы таких денег подавно нет, и максимум, что мне светит теперь - чёрные пластмассовые калоши из местного сельпо. Это разрывает моё юное восьмилетнее сердце на части.
Позже я узнаю, что бабуля сказала про лотерею больше в шутку, а ещё - чтобы я не клянчила у неё всякие глупости - и на самом деле деньги она копила постоянно, чтобы обеспечивать меня всем, что нужно, по мере необходимости. Но в тот момент - горе моё было безутешно.
- Ты чего ревёшь? - прозвучал незнакомый мальчишеский голос у меня над ухом так неожиданно, что я чуть не подпрыгнула и напрочь забыла плакать.
Оглянулась и с любопытством и возмущением оглядела парнишку примерно моих лет в драных грязных спортивных штанах с вытянутыми коленками и примерно такой же фешенебельной курточке. К слову, это был явно не утеплённый пуховик, а скорее ветровка, причём весьма древняя, вряд ли способная защитить ребёнка от пронизывающего ноябрьского ветра с реки, однако мальчик даже не ёжился - стоял спокойно, сунув руки в карманы растянутых штанов, и разглядывал меня с ленивым интересом. Закончив осмотр потёртыми, растрескавшимися кедами, я вдумалась в суть обращённого ко мне вопроса, и к горлу тут же снова подкатил комок. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зареветь, но при этом передать мальчику всю свою скорбь, я взвыла:
- У меня сапоог уплыыыл!
Его взгляд тут же скользнул куда надо - вниз по течению реки. Возможно, он даже заметил мелькнувший напоследок краешек розового резинового чуда - глаза его вспыхнули, и он вскрикнул:
- Не плачь, его ещё можно спасти! Побежали!
Он даже слегка дёрнул меня за плечо, но я ахнула и беспомощно взмахнула руками, тут же наступив необутой ногой в мягкий мокрый прибрежный ил.
- Чёрт, забыл! - ухмыльнулся мальчик и вдруг в мгновение ока скинул с себя древние кеды и поставил их передо мной, сам оказавшись чуть не по щиколотку в ледяной грязи.
- С ума сошёл! Простудишься! Заболеешь!
- Вот ещё! Я не девчонка какая-нибудь!
- Хоть бы один дал, второй-то у меня есть...
- И что мне толку с одного? Надевай и пошли, пока твой сапог в море не уплыл!
Я сняла грязный носок с одной ноги и послушно нацепила кеды, сразу ощутив, как в них мокро и грязно, но чувство благодарности за такой широкий жест не позволило мне сказать об этом вслух.
Мы бежали по берегу, чавкая грязью, и несмотря на то, что мне было жалко доброго мальчика, который шлёпал босиком по этому жуткому болоту, я не могла унять ликования в груди. Во-первых, я почему-то твёрдо уверовала в возможность спасения сапожка с единорогом. Во-вторых, мне было безумно приятно, что незнакомый человек принял такое участие в моих бедах - и это не говоря о том, что у меня вообще не было друзей в Филимоново, так как я приехала сюда впервые за долгое-долгое время, а общительностью не отличалась.
- А что, - кричала я, уже широко улыбаясь вместо того, чтобы плакать, - Сотимка в море впадает?
- Все же реки в море впадают! - орал мне в ответ мальчик, чуть поворачивая голову, но не снижая скорости.
- Так значит, тут рядом море?! - изумлённо вопила я. Самый большой фанат моря, из всех людей на свете. Была один раз, в четыре года, но забыть никак не могла.
- Да неет! - махал рукой мальчик. - Она впадает в речку побольше, та ещё в одну, и в конце море. Оно далеко!
- Как далеко?
- Ну, думаю, целый день идти придётся. А может, и неделю...
- А если бежать?
- Тогда быстрее.
Бежать, на самом деле, пришлось недолго: за парой поворотов действительно обнаружилась отмель, к тому же перегороженная ветвистым бревном - там-то и притулился мой сиротливый сапожок, братец которого торчал у меня из подмышки. Однако лезть в реку было не вариант: я в прохудившихся кедах незнакомца, он - босиком. По земле бегал, да, но заходить по колено в ледяную воду - это уже за гранью разумного.
- Ничего, - авторитетно заявил мой рыцарь, - никуда не уплывёт. Он там прочно застрял. Пошли домой за бродами.
И мы пошли. Дома у моего спасителя, которого, как оказалось, звали Глебом, нас обругали, переодели и заставили пить горячий чай. Я больно обожглась, потому что ужасно торопилась, так как боялась, что кто-нибудь придёт на речку раньше нас, выловит мой чудесный сапожок и заберёт себе. Конечно, это бессмысленно: второй-то у меня, но здравый смысл на тот момент не был моей сильной стороной.
У Глеба дома был целый детский сад: братик, сестричка и ещё одно новорождённое дитя, с которым я не стла разбираться - так торопилась на речку. Мне выдали взрослые калоши, в которых положительно невозможно было бежать, зато они мягко обнимали и грели ноги. Глеб надел те же самые носки, которые снял, разувшись на берегу, и те же самые рваные кеды, а огромные резиновые сапоги высотой чуть ли не с него самого прихватил с собой. Помню, я очень удивилась, как это его мама не замечает, что у ребёнка совсем прохудилась обувь, но потом поняла: маленький кулёчек в пелёнках занимал всё её время, которое она не тратила на приготовление еды и наведение порядка в доме. Для меня это было незнакомое явление - крохотный малыш - и казалось странным, что он имеет главенствующее положение в семье. Впрочем, долго думать об этом было некогда, мой ум был полностью поглощён жаждой отвоевать своё имущество у стихии.
- Как ты его утопила-то? - спросил Глеб по пути на речку.
Теперь у нас не получалось торопиться из-за моей обуви, и мы могли спокойно разговаривать.
- Наступила в воду, провалилась в ил, сразу ногу отдёрнула - а сапог остался. Но из песка он успел вынырнуть - и поплыл.
- А зачем в воду-то полезла? Растяпа.
Хотелось обидеться на такое слово, но совесть не позволяла. Пусть сначала сапог мне достанет, а уж потом обижусь. Или это была не совесть, а наоборот...
- Я не растяпа. Я исследователь. Морских глубин!
Глеб расхохотался, но потом вдруг резко посерьёзнел и, приблизив ко мне лицо, прошептал:
- А у меня есть тайная пещера. Знаешь, кто такие спелеологи?
- Нет! - ответила я ему в тон, восхищённо.
- Это учёные, которые исследуют пещеры. Я тоже хочу таким стать. Моя совсем небольшая, но надо же с чего-то начинать...
Я даже остановилась и с замиранием сердца спросила:
- А ты... мне покажешь?
Глеб смерил меня оценивающим взглядом - очень серьёзным и цепким. И кивнул:
- Вроде, ты надёжный товарищ. Пойдём. Завтра. После обеда.
Сапожок мой оказался на месте - в ветках упавшего дерева. Глеб надел броды - ему пришлось закатать их поверху - и легко прошлёпал по воде к розовому резиновому комочку. Моему восхищению не было предела! Я скакала, и смеялась, и хлопала в ладоши:
- Урра! Спасибо тебе большое-пребольшое! Ты самый лучший спасатель резиновых сапог!
Глеб тоже радовался, смущался и распускал перья: мол, да, я такой... Я позвала его в гости, но он наотрез отказался:
- Надо маме по хозяйству помогать.
Однако пообещал завтра зайти за мной, чтобы отвести в пещеру. Узнал адрес, и мы попрощались.
Это моё самое первое воспоминание о Глебе. Мы с ним стали хорошими друзьями. Самыми лучшими. Я приезжала в Филимоново каждые каникулы на протяжении двух лет, но когда мне исполнилось десять, мама переехала в город со своим новым мужем, и эта дружба прекратилась. Я вспоминала Глеба, но со временем всё реже и реже. И наконец его лицо совсем стёрлось из моего сознания.