Пёс

Пёс

Пёс

Мокрая шерсть, как известно, пахнет палёной костью. Во всяком случае, для меня.

Я пересекал маленький сад, разросшийся в одном из внутренних двориков нашего района, чтобы сократить путь домой, когда к запаху влажной зелени примешался этот.

Запах, да ещё непонятная возня в кустах заставили меня остановиться.

Вообще-то я не боюсь собак. Но темнота пополам с дождём внушили душе некоторую неуверенность.

-- Свои, свои, -- тихо сказал я в кусты, успокаивая, скорее себя самого.

В кустах фыркнуло, и слабый свет уличного фонаря покатился по лобастой голове крупного пса, вышедшего мне навстречу. Ньюфаундленд? Не похоже. Медленно я двинулся мимо него к выходу из дворика и, очутившись на улице, обнаружил, что собака следует за мной.

Чувствуешь себя неудобно, когда за вами увязывается незнакомая собака. Вы ведь ей не хозяин, верно? А вот она считает наоборот. Или ей просто хочется иметь хозяина. В любом случае, лично вы не брали на себя никаких обязательств по отношению к ней. И тем не менее.

Я опять остановился. Пёс подошёл совсем близко и ткнулся носом в мою руку…

...И вдруг я так ярко ощутил его одиночество в этом мире, что мне стало почти физически больно. Если учесть, что дома меня тоже никто не ждал, то его одиночество, слившись с моим, превратилось в какое-то совершенно другое чувство.

Мне захотелось взять его с собой. И, как только я решил сделать это, боль ушла сквозь пальцы в его лохматую лобастую голову и оттуда, через пёсье тело и лапы, в городскую землю, закованную в старый асфальтовый панцирь.

-- Ну что ж, пёс, - сказал я, улыбаясь, - ты мне нравишься. Пошли.

С утра у меня оставалось в кастрюле довольно много овсяной каши, которую я теперь и предложил псу, вывалив её в миску.

Он осторожно понюхал пищу и начал есть, время от времени поглядывая на меня.

Только теперь я заметил, что глаза у него синие. Вы когда-нибудь встречали в своей жизни собаку с синими глазами?

Вообще в нём была какая-то странность. Величиной с немецкую овчарку, пожалуй, но с более длинной и какой-то пепельно-серебристой шерстью. Крутолобая большая голова и острые волчьи уши. И глаза. Они больше походили на кошачьи. И синие, чёрт возьми! Синие, как вечернее небо в августе.

-- Как же мне назвать тебя, собака? - раздумчиво произнёс я, закуривая.

Он поднял голову и посмотрел на меня долгим и каким-то не по-собачьи внимательным взглядом. Я почему-то затушил сигарету и сказал:

-- Чак. Я буду звать тебя Чак. Хорошо?

Пёс улыбнулся - некоторые собаки действительно умеют улыбаться – и снова принялся уплетать овсянку, а я направился в ванную, чтобы набрать тёплой воды.

Чак отнёсся к процедуре купания благосклонно. Он не пытался выпрыгнуть из ванной, не скулил, не рычал, и тем более, не кусался. Впрочем, он оказался гораздо чище, чем можно было предположить.

Потом я вытер его старым полотенцем, устроил в прихожей подстилку и, объяснив, что отныне это будет его место, занялся собственным ужином.

Засыпал я, как и все последние месяцы, плохо –побаливал желудок, и в голове непрестанно суетились какие-то совершенно пустые и мелкие мысли. Снотворное принимать не хотелось – я и так за последнее время выпил его довольно много, - а сигарета, выкуренная на балконе, не помогла.

Лежа на боку с открытыми глазами, я не увидел, а скорее почувствовал движение в комнате, и передо мной появился Чак.

Его синие глаза слабо светились ровным спокойным светом. «Кажется, у собак не светятся в темноте глаза», - я вяло удивился про себя и понял, что быстро засыпаю.

Среди ночи я вдруг проснулся. Комната была наполнена лунным светом, и посреди всего этого великолепия на ковре сидел Чак, неподвижно глядя в окно на луну. Почуяв, что я не сплю, он обернулся, подошёл ко мне неслышным шагом и слабо ткнулся головой в плечо.

--Чак, Чак, хороший, - прошептал я, ласково поглаживая его голову, - Иди спать, Чак. Иди на место. Спать надо.

Он жил у меня уже две недели и с каждым днём интересовал всё больше и больше.

Во-первых, Чак совершенно не ел мясного, с удовольствием, однако, потребляя различные каши, молоко и овощи. Во-вторых, слишком мало спал для собаки – каких-то три-четыре часа в сутки. В третьих, он не лаял. То есть, он издавал звуки, но это было какое-то полуворчание - полупоскуливание, но никак не лай. В-четвёртых, он понимал меня совершенно. Так, что мне иногда становилось не по себе. Вот, например.

Как-то, когда я по обыкновению работал на кухне, мне понадобилась книга, которая – я это знал точно – лежала на столе в комнате. Мне абсолютно не хотелось вставать, я боялся упустить мысль, и вот Чак приносит в зубах эту книгу!

И так бывало довольно часто. Стоит ли говорить, что любые просьбы на уровне «подай-принеси», высказанные голосом, он исполнял с мгновенной точностью и никогда не ошибался. Согласитесь, что редкая собака так понимает человека. Впрочем, всё это было бы вполне объяснимо, но последующие события заставили меня крепко задуматься.

Да, я совсем забыл упомянуть, что у меня исчезли боли в желудке, я крепко спал по ночам и вообще чувствовал себя, как в неполных двадцать пять лет. Хотя тогда я ещё не связывал состояние своего здоровья с присутствием Чака...

Так вот. У меня была девушка. Прекрасная, как майский куст сирени. И у меня была жена, с которой я не жил, и пятилетняя дочь, которую я очень и очень редко видел. Девушка была сладкая, а воспоминания о жене и дочери, соответственно, горькими. Это горько-сладкая смесь и отравляла мне душу ежедневно и до тех пор, пока не вмешался Чак.

Я настолько с ним свыкся, что всюду брал с собой. И даже на свидания. Поначалу девушка была не против, но однажды к нам пристала возле её дома подвыпившая компания очень молодых людей, которым, видимо, хотелось потратить на что-нибудь незатейливое избыток юных сил. Я не успел проявить себя мужчиной – Чак тихо заворчал и, выпрыгнув из кустов, где он до этого сидел тихо, чтобы не мешать нам целоваться, вырос перед этой шпаной. Было их шесть человек – все здоровые бугаи, акселераты, так их...