Песчаные Пожиратели

Глава 3

Глава 3

Политическая обстановка с Иланией снова нестабильна. Теорий на этот счет много и лидирующую найти в данный момент сложно. Но король Иван заверяет нас, что все беспокойства бессмысленны. Брак между представителями обоих семейств всё еще в силе. Замечу, что именно бракосочетание всё еще поддерживает хрупкий союз между двумя державами. Правда, король не спешит назначать дату торжества, а потому жители обеспокоены. Стоит ли за этим что-то серьезное?..

Взято из еженедельной газеты

«Вести Роуланда»

* * *

Первое что я почувствовала, проснувшись — сырость. Запах мокрой земли, плесени и дождя. Все тело сопротивлялось моим жалким попыткам встать. Руки судорожно нащупывали хоть какое-нибудь оружие, но ничего. Лишь холодный каменный пол. Там где я находилась, было темно. Но мои глаза, привыкшие к этому, отчетливо различали очертание таких же каменных, как и полы стен. И дверь. Это определенно была железная дверь, и в ней зияло маленькое окошко, через которое медленно пробирался тусклый свет. Свет от огня. Солнце эти стены никогда не видывали. Спустя несколько секунд я осознала, что не только слабый свет доносится в мое каменное заточение. Глубокий смех отчетливо отделялся эхом от тишины. За дверью кто-то был. И не один. Голоса сливались друг с другом, перемешивались и снова отделялись друг от друга, пока я пыталась понять, о чем они говорили. Это было трудно.
Задаваться вопросом, почему я здесь — глупо. У меня в приоритете и так много вопросов, которые важнее этого. Я нахожусь в камере, под замком.
Последнее что я помню — это разъяренные глаза того солдата. И боль, которая последовала за этим. В такой темноте я не могу отчетливо увидеть свои руки, но уверена, что на них будет засохшая кровь — моя кровь. Нечто липкое и мерзкое ощущалось еще и на виске, когда я до него дотронулась. Во рту был привкус металлического.
К всеобщему потоку шума прибавились и стенания, видимо, в этом месте не одна я была заперта.
Оторвав голову от холодного пола, я приняла сидячее положение. Мое тело дрожало. Толи от холода, то ли от боли. А может и все вместе. Тонкая одежда совсем не спасала от проникающего в самые кости озноба. А из-за того, что она была пропитана кровью, только делало ощущения от соприкосновения с кожей более мерзким. Я прикоснулась рукой к липкому материалу, который из-за моей крови стал темным, а из-за прилипшей земли чуть ли не черным. Сейчас мои штаны плотно прилегали к ногам. Мне хотелось избавиться от этой одежды. Пальцами я провела линию выше, перебираясь к материалу, который был сухим и более чистым.
Если судить объективно, то моя одежда несколько отличалась от того, что носили другие. Когда те двое солдат вели меня сюда, я смогла разглядеть обычных горожан. Была ли я одной из этих людей? Моя одежда уже привлекла их внимание, когда меня вели в... академию, не говоря уже о двух солдатах, которые полностью контролировали мои шаги. Я видела взгляды, которые открыто изучали меня. Я делала так же. А потом меня завели в большое здание, которое было настолько большим и красивым, что совершенно не вписывалось в это место. Люди, которые там были совершенно не подходили ему.
Опираясь рукой о каменную стену, я поднялась на ноги, которые казались мне такими неустойчивыми и слабыми, как и я. Я слабая.
Свет, который нехотя пробивался сквозь маленькое окошко, манил меня к себе ближе. Темнота пожирала меня, я не хочу снова оказаться в ее лапах. Только не опять...
Пальцы нащупали то, за что можно было зацепиться и приподняться ближе к окошку. Оно находилось выше, чем я думала. Пусть свет и был слабым, но мои глаза, породнившиеся с бездонной темнотой, мгновенно зажмурились. Для меня это было слишком ярко. Слишком желанно.
Голоса не прекращались, поэтому я все еще таила надежду, что могу остаться незамеченной. Не знаю почему и зачем я здесь, но чувство самосохранения подсказывало, что нужно меньше привлекать к себе лишнего внимания. Когда глаза привыкли к яркости, я начала различать силуэты и очертания комнаты, которую видела через окошко. Каменные стены, несколько больших свечей, от которых и исходило свечение и трое людей. Все были в форме. Такая же была на том солдате, по вине которого у меня была испачкана кровью вся одежда. Такую форму носили все, кто здесь находился. Их отличительная униформа. Но у солдат, которые меня привели, одежда отличалась. Все, что я знала о людях передо мной — их называли гольфрейцами. А солдат, который задавал мне вопросы и который направил сюда, назвал их «чертовыми псами».
Люди, которые находились здесь сидели за деревянным столом, который уже напрочь прогнил и вот-вот мог развалиться. Они разговаривали друг с другом, совершенно не заботясь, насколько громко они это делали. Они были намного моложе солдат, которые задавали мне вопросы. Да и вели себя более своевольно, чем они.
Разговаривали они о чем-то незначительном, обсуждая незнакомых мне людей, чьи имена казались мне просто шумом на фоне, поэтому я моментально потеряла к этому интерес. Разглядеть помещение больше мне не удавалось. Руки постоянно соскальзывали с двери, я не могла дотянуться до окошка. Да и пытаться это продолжать тоже бесполезно — я больше ничего не видела.
Время тянулось невообразимо медленно, я начинала путаться в минутах тишины. Голоса за дверью иногда стихали, иногда и вовсе пропадали, но я по-прежнему была здесь. Мне было это знакомо. Такое уже было. Темнота, тишина и собственный голос, который звучал только в моей голове. Тогда я была наедине со своими мыслями. Все было, как и сейчас. Вот только сейчас я всё чувствую, нет той пустой стены, которая ощущалась, будто я была отгорожена от всего человеческого.

Это все вновь ко мне вернулось. Я ощущаю боль. И она мне нравится.


Мощеную железную дверь моей темницы открыли лишь раз. Солдат принес мне поднос с водой и какой-то едой. Лица его я не разглядела. Поставив поднос возле порога, он поспешил скрыться.
Если меня кормят, значит, я еще нужна. Может, это шанс, чтобы выбраться отсюда. Пусть я совершенно ничего не знаю о себе и о том, где нахожусь и почему — у меня еще осталась воля к жизни. Эта человеческая слабость, которая позволяет делать множество вещей. И я собираюсь выжить. Потому что это единственный инстинкт, который мне сейчас известен.