Песня плывущего в даль

Рыбак тянул сети с вареной рыбой и плясал с осьминогами во время прилива. Каждый день, на закате, вода жемчугом стекала по зеленым рукам старика, а острая ракушка выцарапывала новую руну в сложном узоре на груди. Драный парус лодчонки мог похвалится не одной сотней поединков с богами морской стихии.

Изредка, не более раза на сотню лет, в сердцах, ловец рубил днище лодчонки. Но утром скорлупка вновь качалась на ласковых волнах. Тогда он гладил пропитанное солью дерево, просил прощения, и окунался в теплые волны.

Появлялись Дельфины, наперебой звали его за собой, и порой он, балуя сорванцов, соглашался. И они уходили за горизонт, вдогонку за солнцем.

Горизонт манил несбыточным.

Но увы, всегда оставался недостижимым.

И старик возвращался.

Сирены приплывали под маяк и просили сказку: путешествие за горизонт одаривало старика капелькой мудрости. И если у ловца было настроение, маяк с отеческой суровостью окидывал их красным глазом, и скрипя камнями башни, приглушал говорливые волны залива. Старик забирался на утес, разматывал драную сеть, и штопая прорехи, начинал песню о временах древних и славных, когда все было иначе: даже не так иначе, как могло прийти сиренам в самых их смелых фантазиях. Зеленокожий вообще очень многое помнил. А если вдруг что-то и забывал, Океан щедро делился с ним памятью.

Памятью и дарами - сколько угодно. А вот самым важным для старика, давным-давно забывшим свое имя - нет.

Старик страстно желал покоя.

Океан этому противился.

Ведь его дочери остались бы без сказок, да и сам Океан потерял бы интересного собеседника, и чего уж там - наставника.

Зеленокожий знал - песня потихоньку меняла мир.

Ведь Слово облекается силой и становится плотью.

Особенно, если ты - последний.

Старик искал смерти. И не находил.

Этот мир он создал сам - из обломков прежнего, сгинувшего в войне.

Создал - и стал его рабом.

Такое бывает.

И каждый вечер он тянул сети, пел песни и ждал.