Pestis.

Pestis.

1.

Я не хотел его смерти. На самом деле мне было наплевать на него, плевать на то, что он совершил, я никогда не интересовался новостями по телевизору и жизнью чужих мне людей. Сколько таких – испуганных, обреченно, из последних сил надеющихся на чудо, прошло сквозь мои руки? Сколько из них бросало на меня умоляющие и многообещающие взгляды, сколько сулило денег, сколько проклинали самыми черными словами? И лишь немногие встречали свой конец достойно.

За годы службы я научился абстрагироваться от подобного. Черный колпак на голове, без прорезей для носа и рта, лишь глаза оставляющие поблескивать белками среди моего одеяния, покрывающий меня настоящего, и выпуская наружу равнодушную машину для наказания. Снимаю его – и вновь я обычный гражданин своей страны: плачу налоги, езжу в отпуск на море, вожу дочку в сад.

Хожу на работу, которую считаю важной. Если не я, то кто же, в конце концов? В каком-то плане я незаменим, даже если приходится, глядя в глаза своей семье, признавать самому себе: при необходимости мне придется поступить, как должно поступать человеку с моими обязанностями.

Я стараюсь не думать об этом.

Словно вчера, тот тяжелый день стоит перед глазами. Это был знаменитый преступник, много лет державший в страхе все государство, и толпа подбадривала мое Альтер-эго в черном колпаке и с горящими от возбуждения глазами, бурными овациями. Я показушно раскланялся на все четыре стороны и, взявшись за веревку, стягивающую сзади запястья преступника, повел его к эшафоту, опуская на колени перед покрытой щепой и полузасохшей кровью деревянной колоды. Он брезгливо сморщился, и нерешительно, словно еще до конца еще не веря в происходящее, прижался щекой, покрытой странными буро - красными пятнами к плахе. На мгновение прикрыл глаза, делая глубокий вдох, а когда открыл… Настоящий я, внутри коробки-палача закричал от ужаса, забился в своем убежище, и даже этой машине для исполнения приговора, понадобилась вся сила воли, чтобы не отшатнуться. Дьявол! Демон! Бежать! – чувство ужаса и опасности затопило наш общий разум, но я решительно, изо всех сил сжал древко рукояти, пытаясь унять дрожь с пальцев, и поднял топор. Он усмехнулся, обжигая меня взглядом абсолютно черных, без белков, блестящих, как у стрекозы глаз, и произнес свои последние слова, тихим, свистящим шепотом, неуверенно, будто впервые пробуя слова на вкус.

- Ты придешь так же... Я... Был… Носителем его…

Свист ветра рассекаемого топором, как никогда резанул по слуху, остро наточенное лезвие без труда рассекло плоть и кость, и из шеи неожиданно брызнула алым веером кровь, заливая мое черное одеяние, попало в глаза, на несколько мгновений окрашивая мир в кроваво-красный. Помню, я сморгнул и посмотрел на чистое, голубое небо, не обращая внимания на панику в толпе, куда упала голова преступника. Моя работа окончена, подумал я. И почему-то не ощутил обычного удовлетворения.

Сколько прошло с того момента?..

Через несколько дней я заметил у себя на лице буро-красные пятна с окантовкой гноя, как потемневшее, старое серебро, покрывает края дорогого портрета на медальоне. Они как большие слезы скатывались с глаз, и текли по щекам. Мир все чаще стал окрашиваться в цвет спелой крови, и я знал, что в эти мгновения мои глаза становятся обсидианово-черными, и я вновь терялся где-то в глубине своего тела, с отвращением наблюдая, что творит оно, скуля и подвывая от ужаса. Мой Палач, постепенно подавил меня, сходя с ума от боли, терзающей лицо, такой, что я с трудом удерживал его от того, чтобы не сорвать мою кожу с его лица. От жажды его разум мучающей, он творил страшные вещи. Иногда я думал, что бы случилось, если бы странным вирусом, разлагающим нашу общую душу, заразился я, а не он? Если бы был на его месте – я так же сейчас заблудился во тьме безумия, а он молча наблюдал за моими страданиями? И эгоистичное наслаждение заливало мою душу. Я пленник своего тела, но я свободен. Я чувствую его гнев, и злится он... На меня?..  Почему? Я же просто...

Сегодня я очнулся, стоя на коленях перед молодым студентом, его шея была услужливо распорота палачом, который, мерзко ухмыляясь, сидел где-то в области сердца, сжигая его своим голодом. Я рассматривал свои руки, впервые за много месяцев по настоящему мои, отстраненно замечая желтые и крепкие, по звериному изогнутые когти, в корочке подсыхающей крови, и  мне хотелось плакать от счастья. Я снова здесь, я могу ходить, могу, наконец, вернуться домой к своей семье, наверняка считающей меня давно погибшим, могу снова стать самим собой. Волна облегчение, накрывшая мое сознание на несколько блаженных минут распахнуло занавесь, и я, наконец, почувствовал.

 Мое тело терзала боль, мою душу разрывало столько чувств: гнев, сомнения, отвращение, ужас, желание, жажда... Жажда…

Я почувствовал, как по подбородку течет слюна, и сглотнул, погружая свои пальцы в кровавое месиво, с силой развел кожу и странную волокнистую связками плоть в стороны, ломая и вытаскивая змеиную, непослушную кость хребта, превращая горло в свою персональную миску из плоти, наполненной такой питательной и вкусной кровью.

В голове издевательски рассмеялся палач, показывая мне образы и чувства наслаждения, которые я испытаю, как только язык мой, по звериному лакнет угощение, а я все упирался, не в состоянии сделать глоток, и страстно желая этого. Мои ноги свело судорогой, но я почувствовал это лишь, когда захотел встать, и не смог.

Тогда я подумал: Почему я ни разу не заговорил  с ним?.. В тот момент, когда я задал себе этот вопрос, я понял, что смех внутри меня был моим собственным, хрипением скатывающимся с моих искривленных гримасой губ. Палача не стало, я... Остался совершенно один, наедине со своей болью, и некому больше было поддерживать мою тяжелую, как у младенца, с тонкой шеей, голову черным колпаком. Понимание.. Я всегда был один, создавая себе в своем воображении защитника и убийцу, монстра и покровителя… Но когда он успел стать мои врагом, старательно создавшим чашу Петри из моей души, и трогательно выращивая в ней безумие?