Phoenix

Время Феникса

      Было уже далеко за полночь, когда моросящий дождь прекратился. Ночное небо было звёздным и чистым, серебристо-белая луна светила ярко, очерчивая края проплывающих мимо облаков. 
      На северной границе Азалеаса, где величайший горный хребет Ахаггар берёт своё начало, расположена полуразрушенная башня, чьи камни, изящно обвитые лютиками и плющом, серели в тумане. Так же как и в случае храма пустыни Шарм-эль-Шейх, этот монумент был предан забвению. Но если пройти по тропинке и обогнуть рассыпающуюся башню, взору откроется колодец, спиральная галерея которого ведёт в самые недра горы. Это — колодец Посвящения. 
      На дне колодца был выложен огромный коптский крест из чёрного опала с преобладающим сапфировым оттенком, что поражал своей чёткостью и вниманием к деталям. Коптский крест вписан в звезду Сириус, сходный не то с перламутром дорогой ракушки, не то с сиянием жемчужного опала. Звезда указывает на высеченные из мориона арки, расположенные по кругу, за которыми вьётся цепь лабиринтов, наподобие тех, что в Городе Вечных Сумерек.
      Один из лабиринтов вёл в тайный зал советов. Раньше здесь собирались Царственные для обсуждения вопросов первой важности, без посторонних ушей. Но, сейчас, этот зал «круглого стола» стал пристанищем для того, кому тёмная ночь — безликий союзник.
      Это место было просто идеальным, учитывая пустые лабиринты, паутину под потолком и ужас, что внушали эти подземные камни горного массива. С годами это место ничуть не утратило своего великолепия. Здесь, по-прежнему, всё было украшено гобеленами, серебряными канделябрами и скульптурными изделиями, и свет от дрожащих свечей заменял свет солнца. 
      Ашерон долгое время сидел в прогнившем кожаном кресле, сжигая одну из алых свечей. Оплавленный воск стекал ему в ладонь. Он не ощущал боли, но и тепла он никогда не чувствовал. 
      Пламя извивалось на тонкой нити до тех пор, пока владыка не задул свечу и не повернул голову в сторону входа, где в тёмном арочном проёме появилась женщина в золотистом плаще.
- Передала? — коротко спросил владыка холодным суровым голосом, поднимаясь с кресла.
- Да, — также коротко ответила ему женщина, двумя руками откидывая капюшон. Под ним, от брови и вниз по левой щеке были рассыпаны руны, которые мужчина с лёгкостью убрал, подойдя к даме и мимолетно коснувшись её лица тыльной стороной ладони. Как только руны были стёрты, лицо незнакомки преобразилось, и теперь оно не было таким уж «незнакомым». 
      Ашерон уже намеревался пройти через арку, как внезапно остановился, взглянув на женщину своими лазурно-серыми глазами, что всегда излучали дикую злобу. Порой глаза владыки переливались аквамарином, будто сама вечность застыла в них.
- Этот… как же его там?
- Нар Гварцвог, — подсказала женщина.
- Да, да, он самый. Он всё сделает так, как и задумано?
- Без сомнения, мой Господин. Великое противостояние уже не за горами. Но, прошу вас, пощадите королевскую семью. 
- Мне не ведомо милосердие, Анджела, — грубо ответил ей мужчина, после чего продолжил. - Мне нужна девчонка. Надеюсь, она примет протянутую мной когтистую лапу. 
- Будет лучше назвать это рукой, — с лёгким смешком подчеркнула Анджела.
      Это никак нельзя было назвать рукой. Конечности Ашерона были чёрными, но, при неярком свете свечей, они переливались алым, поэтому было бы уместнее назвать их цвета бычьей крови. А каждый из пальцев был покрыт чешуей, что представляла собой четыре серебряные пластины, произрастающие друг из друга, и покрытые сажай бесчисленных боёв.
      «Рука? Ну что за ересь!» — возмутился владыка, опустив взгляд на когтистую лапу буквально за мгновение до того, как попросту растворится во мраке лабиринта. 
      Ашерон привычно шагнул в тяжёлый, густой человеческий мир из невесомого мира теней. Это — магия холода, магия темноты и старинных книг. Это — мрачная готика, которая служила ему доспехами на протяжении веков.
      «Я тихо вторгаюсь в твою обитель» — мысленно усмехнулся владыка.
      Огонёк, созданный Клодин, продолжал слабо мерцать в ночи. Словно узрев в этом самом огоньке некую угрозу, владыка поспешил потушить его, схватив его своей когтистой лапой, а тот, в свою очередь, издал тихий писк, словно был живым существом.
- Знаешь, кто я? — спросил Ашерон у спящей Клодин. 
      Присев рядом с ней, он сам дал ответ:
- Я твоя тень, идущая по пятам.
      Когти очертили скулы девушки и спустились к подбородку.
      Он чувствовал её кожей. Так способны чувствовать лишь звери. 
- Я твоё отражение, поглощающее тебя.
      Он нагнулся, вглядываясь в её спящее лицо, продолжая водить по нему своими острыми когтями. Клодин была потрясающей в лунном свете: изящные брови, губы, ключицы… Словно венец красоты в юном теле.
      Что если горький долг вдруг обернётся ему вином, ведь она прекраснее всех лицом? 
- Я первозданная сила, наблюдающая за тобой.
      Его лапа скользнула по её хрупкой шее. Ему ничего не стоило просто переломать её. Насилие, порой даже безосновательное, являлось его зовом, его личным правом, дарованным, если не природой, так самой тьмой. 
- Я твоя истина, позволяющая узреть себя через ложь.
      Ашерон едва ощутимо сжал лапу, чувствуя, как пульсируют вены под кофейной кожей девушки.
      «Меня сводит с ума аромат твоей крови» — подумал Ашерон, вдыхая глубже её аромат, что был крепче даже излюбленного владыкой, но уже такого надоевшего — бренди.
      «Отпить бы из неё хоть глоток, и можно будет дотронуться до её тонких прохладных запястий» — настойчиво продолжала крутиться мысль в голове. 
- Я твои сомнения, заключённые в твою крошечную тень.
      Ощущение пульса Клодин и власти над её жизнью, заставляло закипать древнюю кровь владыки, что и так была горяча, как лава вулкана, и даже прохлада ночи не спасала его.
      «Изломать бы твои руки, истерзать бы твои тёмно-сливовые губы в кровь. Я это сделаю совсем не больно. Но не сейчас. Ещё не время. Пока я лишь пришёл взглянуть на тебя спящую, на ту, что пробудила зверя во мне своим зовом. Не волнуйся, вскоре я щедро поделюсь с тобой своим даром. Ты канешь во тьму, и, именно во тьме, ты станешь собой настоящей, потому что ищущий правды, проклят её найти» — подумал Ашерон, плавно ослабив хватку и прислонившись спиной к холодному мрамору, пока его истлевшая грудь тяжёло вздымалась, а сердце стучало прямо по рёбрам.
      Помимо глаз прозрачней осенней воды, в которых таилась тайна алтарей, вечно омытых кровью и вином, у Ашерона были холодные, как лёд, и горькие на вкус, как полынь, губы. А волосы его были длинные, чёрные, с оттенком антрацита, как и чёрная лоснящаяся шкура, что обтягивала кости и позволяла ему растворяться в густых тенях, служивших продолжением его шерсти. На плечах красовался волчий мех и не абы какой, а мех Грайфсвалья — самого кровожадного оборотня в истории всех магически миров. В нещадной битве между армиями теней владыки и диких волков Грайфсвалья, победу одержал Ашерон, и отныне именно он был признан самым кровожадным правителем и врагом всех королевств. 
      Образ зверя дополнял утробный рык, дымный шелест шагов и острая, колкая речь, подобная лезвию кинжала. 
      Кто-то ещё приписывал владыке украшения из зубов врагов, но это уже были выдумки уцелевших после встречи с ним. Такие вот сплетники были отнюдь не везунчиками, просто Ашерон мирный люд не трогал, он был охотником за голубой кровью. Вот почему Клодин так боялась чёрных всадников — посланников владыки.
      И всё же была у владыки вещь, с которой он никогда не разлучался, а именно — песочные часы. Но этот песок был без движения, словно время в часах остановилось. Так почему же именно сейчас они решили продолжить свой ход?
      Временной разлом. Падение. Он уже не в храме? Тогда где?
      «Вначале была пустота…» 
      Вокруг лишь таинственный туман, под ногами белый холодный мрамор, а перед самим Ашероном зеркало, в котором он сталкивается с взглядом холоднее льда. Это его собственный взгляд. Но тогда почему в зрачках, смотрящих на него, пылает пламя Феникса? 
      Раздумья не оказались долгими, так как были прерваны лёгким, безмятежным смехом, что отдавался эхом в пустоте. В зеркале, что дышало морозом, начали мелькать тени, что становились всё чётче и чётче, пока взору не открылась милая семейная сцена: сидя в глубоком кресле перед камином, мужчина держал на руках маленькую девочку, что подкручивала шоколадный локон. 
      Звонкий смех, что ранее слышал владыка, принадлежал этой самой девочке. Ашерон предположил, что эта девочка — Клодин, но никогда в её жизни не существовало такой сцены. Он наблюдал за ней почти с самого рождения и мог быть полностью в этом уверен. Но кто же этот мужчина, что держит её на руках? Почему мысли о «нём» и мысли о «ней», выжигают его душу? Почему он так явно чувствует наличие «души», которую никогда не имел? 
      Владыка внезапно ощутил сводящую, ноющую боль, комкающую белый мрамор его лица, словно лист бумаги.
      «Вернуть бы себя, стать тем, кем был когда-то. Но ты никак не можешь вспомнить, кем ты был» — звучит сквозь туман женский голос, этот голос принадлежит божеству.
      Прислушавшись к нему, он вспомнил нечто крайне важное: «Пока ты смотришь на своё отражение в осколке, я следую трещине».
      Даже не будучи знакомой с Ашероном, Клодин озвучила подсказку. 
      Вновь оказавшись перед единственным предметом в тумане — зеркалом, он пытался увидеть трещину, которая отсутствовала на гладкой, идеальной поверхности зеркала. 
      «Я твоя истина, позволяющая узреть себя через ложь». 
      Это зеркало и было ложью. Имел ли Ашерон право на то, чтобы самому создать эту трещину? 
      Чудовищное создание в зеркале не было ни демоном, ни тьмой, ни смертью. Это был он — тот, в ком всё ещё дремлет пламя Феникса. Это могущественное существо, более не было в силах прятаться в этом теле. Выбор должен был быть сделан сейчас! 
      Зеркало осыпалось осколками на пол. Алая кровь залила белизну мраморного пола, и наступило время Феникса.