Пхуб-Чурб: Последний князь-маг.

1. Канский мечтатель. 1909-й г. Сибирь. Весна.

           ...Феликс старательно догрыз кислое зеленое яблоко, ведь он не только боролся с цингой, но и воспитывал в себе железную волю. Но вот оплевки все же тщательно не обсосал, а,  стыдливо схаркнув в ладонь, швырнул в придорожную канаву. Именно в этот момент скрипучая телега задрыгалась по неровной каменной дороге уездного города Канска. Небритому политссыльному в натянутой на уши кожаной шапке, лежащему на этой хитрой русской технике, - со стороны казалось ─ уродливо, как для просушки, «наброшенному» конвоирами поверх прочего барахла,  - предстояло прожить в этом сибирском «далёко» ближайшие шесть лет. Именно так, как плащ, в котором нет человека, из-за того, что был худющ, он и выглядел в тот день.

     В городке уже «шуршало» более пятидесяти его революционных kompanów, а совсем и не towarzyszy po czarce, то бишь собутыльников, – имеется в виду исключительно зажигательная смесь для терактов – при мысли о сотрудничестве с которыми пан Феликс самодовольно улыбался: бежать отсюда по тайге он не намеревался, ведь любителей почесать языками на темы политического самообразования и революционных инноваций – Феликс любил это не очень понятное, но откровенно зовущее к борьбе слово – в самой этой глухомани было предостаточно.

   Более полусотни однопартийцев в окрестностях! Конечно, теперь, после Лондона – условных однопартийцев. Феликс блаженно взвёл руки в гору и вздел очи горю: ах, Лондон, по два фунта в день на прожитье на ры...товарища, а после того, как его избрали в ЦК – и больше! Как он тогда – сам не ожидал! – только пана Тышку, коллегу по СДКПиЛ обошёл, но и самого Ульянова-Ленина! Ах, эти окрестности Сутгейт-Роуд! Натренировавшиеся на матросиках Роял нави дамочки, знающие толк в…

   Лошадь встала, одолев три-четыре улицы, так что теперь пан Феликс тихо и блаженно возлежал на стопках польских томиков, которые ему разрешили прихватить с собой. На так называемой таможне его книги как ни крутили, как ни вертели, но так и не поняли, что в них написано. Единственный же таможенник, способный разумно пшекать,  уже две недели чертыхался в запое. Правда, одну книгу, напечатанную на папиросной бумаге, грозные ревнители законности оставили себе, явно – для самокруток. Феликс о ней не сожалел, потому что специально взял ее для подотчетной взятки. Книга была самой толстой, да еще – в дорогой кожаной обложке, вот только читать ее ни Феликс, ни любой другой варшавско-кавказский поселенец, намерения не имел, потому что это был женский роман, – к тому же, переводной, скорее всего, с сюсюкающего испанского языка. Именно ─ испанского, с его перевернутыми вопросительно-восклицательными знаками.

     «Dobrze...» – по крышам и верхушкам сосен прокатилась волна солнечных лучиков, и Феликс Дзержинский глубоко вдохнул воздух юга Сибири. Он пьянил свежестью и здоровой сухостью, столь целительной для туберкулезников! Лошадь дернула телегу, которую нещадно тряхнуло, но Феликс не обратил на это внимания, поскольку его заинтересовали здания города. По праву считаясь профессиональным революционером, он тут же вычислил «Канский Городской БанкЪ», который, по слухам, власти, для государственной корысти, вычищали лишь в самом конце месяца. Причем унылого вида чиновника-инкассатора сопровождал лишь один банкосвкий служащий, вооруженный берданкой – не иначе, как для приличия.

    «Взять этот БанкЪ – одно сплошное удовольствие, – подумал Феликс, оценив одним широкоэкранным взглядом ненадежность трехэтажного, пусть и каменного, но отнюдь не прочного и не монолитного, строения, и вздохнул: – Э-эх! Вот если бы сюда еще и Рябчика перевели, как грозились! Лучшего подельщика, чем Коба-Рябчик, для такой работы и не придумаешь. На душе всегда спокойно, когда с ним на дело идешь; zastrzelić każdego, кто встанет на пути. Даже не поперхнется, не то, что задумается...» – какая-то дрянь уперлась в бок: Феликс поерзал, чтобы лежалось удобней, повернул голову и, вперился в dziewicę в цветном платке и меховых сапожках, отчего сразу же вспомнил, что помимо БанкЪ-а Канского, именно в этом городке богатейшие купчины Гадаловы околачиваются, – так, что пусть не спят спокойно, а ждут момента, когда последует револьверная команда пожертвовать на светлое будущее пролетариата. «Попросим мы их о взаимопомощи крайне убедительно, так что отказать они не смогут...»

    Однако без бывшего семинариста шляхтичу идти на «экс» было страшновато – могут ведь и самого пристрелить. А умирать раньше пришествия победы Светлого Будущего истинному энтузиасту Мировой Революции было, как говорили в Варшаве и Кракове социально близкие элементы: «zapadło».

           Феликс покрутил головой направо-налево и понял – раздражал его замызганный вид города, но еще больше злило то, что повсюду – церкви-церкви-церкви... Да еще деревянные, как царские солдатики-щелкунчики: мордатые и с иголочки одетые. Как он несколько лет назад надеялся, что японцы наваляют этим paskudom. Не смогли, япошки...

         Но осердиться крепко Феликс не успел, потому что солнце ослепило глаза, и он вновь вспомнил о приятном: 

:  «Зимы, поди, здесь теплые», – заключил революционер удоволенно: работал он прежде только в южной и центральной России. Поэтому даже представить себе не мог, что здесь, в Сибири, русские варвары и в морозы крепкие предпочитают добротные деревянные строения каменным, потому как выстывают они много медленнее.

  Утешившись мыслью о теплой leczniczej на сибирской зиме, потенциальный налетчик впился взглядом в четверых франтов, вышедших из БанкЪ-а и странно смотревшихся на фоне одного из двух каменных домов города.

   «Столь слепого поклонения лондонской моде и в Варшаве не встретишь», – фыркнул Феликс. Правда, ему как раз не так давно пришлось срочно – во имя продолжения революционной карьеры, – покинуть не только милые любому революционеру заграницы, но и самую сердцевину мира, Царство Польское, однако же о том, что принц Уэльский, уже после отъезда пламенных русско-польско-еврейско-литовских революционеров земли русской из Лондона,  появился в лондонском свете с подвернутыми брючинами и в расстегнутой жилетке, как раз успел он узнать...