Пиковая Дама

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Ход Королевы

Skyrider
ПИКОВАЯ ДАМА

Посвящается Kairy Marquez – Даме Червей
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин 1:5)

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. НОВАЯ КОЛОДА 3
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ. ДЖОКЕР 17
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ТРЕФОВЫЙ ВАЛЕТ 28
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ДАМЫ, БУБНОВЫЙ КОРОЛЬ И ВАЛЕТ 39
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ. 52

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. НОВАЯ КОЛОДА
1.
На даче у Бессоновых собрались все, пришел даже нелюдимый мизантроп Терентьев. Пили портвейн, играли в карты. Болтали на злобу дня, впрочем, тщательно избегая серьезных тем, и уж тем более – разговоров о работе и семейной жизни.
Но вот, бутылки опустели, захотелось сделать паузу. Больше всех проигравший Зорин, как всегда сделавший «хорошую мину при плохой игре», предложил всем выйти подышать свежим воздухом.
Толпа гостей вывалилась на балкон. Ночная прохлада июньской ночи приятно слабила, снимая нервное напряжение многочасовой игры, а тишина и серебристое безмолвие лунного диска навевали особое, ни с чем не сравнимое, настроение окунуться во что-то мистическое.
– Вот смотрю я на всю эту красоту и думаю… – вдруг нарушил всеобщее молчание, выпустив струю синеватого дыма изо рта, Автономов – бородатый историк с вечно всклокоченной буйной шевелюрой, принципиально не признававшей власти расчески. – Думаю о том, господа-товарисчи, что как-то скучно мы стали жить, не так ли? Наши предки в эту самую ночь бесновались, провожая русалок, а мы тупо играем в карты да пьем. Никакого волшебства, никакого чуда нет в нашей жизни! То ли дело раньше, когда из деревни нельзя было выйти из страха напороться на русалок, лешего или водяного…
Договорить ему не удалось – его прервал поток неистового смеха.
– Ну ты, брат, даешь!
– Ведьм ему захотелось и водяных!
– Перепил что ли, ха-ха!
Лишь только один из всей компании, как всегда мрачно молчавший Терентьев, не смеялся.
Старинные часы с кукушкой пробили двенадцать часов. Смех утих, воцарилась гнетущая тишина. Где-то вдали тоскливо завывала собака, слышался плеск сонной рыбы в пруду, в лесу противно закаркали вороны. Почему-то от этой тишины стало жутко – или, может, виноват портвейн?
Наконец Володя Терентьев – малорослый худенький блондин в вечном потертом коричневом пиджачке и старомодных синих джинсов, сокурсник «Автонома» по университету, тихим голосом проговорил:
– Не соглашусь я с тобой, Яша. Загадочного и в нашей жизни хватает, нужно только уметь его видеть. Мы постоянно сталкиваемся с действием мистических, потусторонних сил – и ты это знаешь (тут он выразительно взглянул на друга), но часто мы не видим причин, одни только следствия и последствия, которые, увы, исправить нам не дано…
Эффект от речи «Молчуна» Терентьева произвел на всех большое впечатление. Взгляды гостей обратились к нему. Каждый ждал чего-то особенного, того, что способно было разорвать тонкие тенета обыденности и внести свежую струю в их времяпровождение – ведь именно за этим все здесь собрались в этот глухой пятничный вечер.
Общее настроение выразил Зорин – сутулый брюнет с намертво приклеенной полуулыбкой-полуухмылкой на губах, придававшей ему сходство с карточным Джокером:
– Ну, давай-давай, Молчун, не тяни, раз осмелился говорить. Что ты имеешь в виду?
Терентьев как-то отстраненно и задумчиво посмотрел на яркую луну, облокотился о перила балкона, словно ему тяжело было держать свое тело на хилых тонких ножках, и сказал так, словно его никто и не прерывал, словно он говорил не с полдюжиной старых друзей, а сам с собой, наедине – монотонно декламируя, словно Пьеро на сцене пустого темного театра теней:
– Возьмем, например, такой обычный случай – самоубийство. Приезжает полиция, осматривает комнату, фотографирует. Вот кровь на полу, разбитое зеркало, труп. Но что произошло на самом деле, было ли это убийство? Черт его знает! Записки нет, родственники говорят, последнее время был подавлен, на работе – то же самое, друзья – в карты много играл. Ага, карты! Находят на столе колоду карт… Копают-копают, выясняется, человек проигрался в подпольном казино. Ну, все шито-крыто, дело закрывают и сдают в архив. А что на самом деле произошло? Кому какое дело! А ведь никто даже не удосужился узнать, а почему на столе у покойника колода лежала рубашками вверх, а лицом – только одна-единственная карта…
– Володя, не надо! – сморщившись, словно выпил стакан лимонного сока, тихо проговорил Автономов.
– Да подожди, не мешай человеку говорить! – зашикали на него.
– И какая же? – вкрадчиво прошелестел Зорин.
– Пиковая… Дама… – выдохнул с видимым облегчением Терентьев.
Тут порыв ветра, внезапно ворвавшегося в комнату, опрокинул почти пустую бутылку портвейна и ее содержимое пролилось на стол, залив карты.
По гостям как дуновение ветерка прошел смешок – но смешок почти восторженный, в предвкушении отличного развлечения.
Зорин, повернувшись к остальным, сделал «страшные глаза» и, смастерив наиграно мрачное выражение лица, словно натянув на него резиновую маску, обратился к Терентьеву, провоцируя его:
– Расскажи нам эту историю. Про Пиковую Даму. Как она убивает. Это очень любопытно.
– Пройдемте в дом, – сухо сказал Автономов. – Холодно.
Пока гости покидали балкон, Автономов взял под локоток Терентьева и что-то тихо прошептал ему. Тот взглянул на часы и как-то рассеянно, грустно улыбнулся одним уголком рта. И тихо ответил ему: «Ты сам виноват». Автономов нахмурился.
– Ну так что, Молчун, решишь ты наконец нарушить свой обет молчания? Мы просим.
– Да, говори уж, наконец, – сказал сам хозяин дома, Бессонов – широкоплечий бугай с фигурой бывшего боксера.
Терентьев рассеянно обвел взглядом стол, карты – так, словно что-то искал, и наконец взял карту – это была пиковая дама, красная от попавшего на нее портвейна.
– Ну, так слушайте. В отличие от Яши, я считаю, что о таких вещах не зазорно рассказывать, как говорили древние, «кто предупрежден – тот вооружен». Я глубоко убежден и даже знаю, как и Яша, – он бросил выразительный взгляд на друга, – что в нашем мире существует силы, которые дремлют до поры до времени, там, за стеной – тут он кивнул головой в сторону непроницаемо темных окон комнаты (луна нырнула в черное мохнатое облако). – Но стоит только отыскать ключ и открыть незримую дверцу, как можно выпустить из бутылки такого страшного джинна…
– Хорош философствовать, Склифосовский, давай ближе к делу или к телу, ха-ха, – опять по группе друзей пробежал сдавленный смешок.
– Идет. Только чур меня не прерывать и дослушать до конца. Это и тебя касается, Яша, – еще раз бросил на него выразительный взгляд Терентьев. – Я знаю, ты любитель все странное и загадочное списывать на случай, галлюцинации и прочее. Всю жизнь изучаешь поверья предков, а сам воздвигаешь стену, пытаешься все подвергнуть сомнению. Послушай теперь всю историю с моей точки зрения, а потом уж сомневайся, сколько тебе угодно. Если сможешь, конечно… – Терентьев мрачно ухмыльнулся и, впившись взглядом в карту, начал свой рассказ.
2.
– Эта история началась лет тридцать назад, когда я был подростком. Каждое лето родители отвозили меня на каникулы в деревню, назовем ее, предположим, Козловкой, к бабушке. Здесь я водил дружбу с местными ребятами, а также с теми, кто жил в пионерском лагере по соседству. Как водится, мальчишки друг друга задирают, хвастаются, ну не мне вам рассказывать. И вот однажды зашел у нас разговор о том, кто у нас храбрее, а кто трус. Предлагали разные способы выяснить это. Один из лагерных пацанов, назовем его Мишкой, тогда сказал:
«Лучший способ проверить, кто (тут он употребил нецензурщину, но вы знаете, ругаться я не люблю и воспроизводить матерщину не буду), это вызвать Пиковую Даму».
Все ухватились за эту идею и стали наперебой хвастаться, что готовы хоть в полночь это сделать.
Но тут решил вставить свое слово один из местных, назову его Колей:
«Вызвать Пиковую Даму здесь – это любой дурак может сделать. А вот сделать это в усадьбе… На это у вас всех кишка тонка!»
Усадьба – это старинное заброшенное поместье, километрах в пяти от Козловки. Говорят, когда-то давно там жила графиня, которая продала свою душу дьяволу за вечную молодость и красоту. Говорили, что она жила там без малого лет сто, если не больше, как бы мы сказали сейчас, время от времени инсценируя свою смерть и передавая поместье очередной «племяннице» или «внучке кузины». Говорили также, что она была очень жестокая и в деревне до сих пор ходят страшные истории, как она мучила своих крепостных, почище Салтычихи. Говорили, что ее слуги-черти крали у мужиков младенцев и она пила их кровь – в этом и был секрет ее вечной молодости. И еще она прославилась тем, что мастерски играла в карты и выигрывала целые состояния. Но однажды она исчезла. Никто толком не знал, почему и куда. Ни единого следа. Наследники заявились, но вскоре навсегда покинули имение – уж очень невыносимо жить там было. Хотели продать – никто не покупал. Так оно и осталось заброшенным.
Крестьяне боялись заходить в проклятое имение, и когда во время революции по всей стране пошли погромы (я это специально установил, долгие годы исследовал историю этого дома), к этому имению они даже не прикоснулись. Так что все там осталось таким же, как и было. Сгорело оно только во время войны, но даже пожары не смогли сжечь страшное зеркало, вокруг которого, говорят, она проводила бессонные ночи, любуясь своей красотой, а может быть, и высматривая там кого-то.
Так вот, именно в то имение графини и позвал вызывать Пиковую Даму (которую и в обычной-то квартире, вспомните сами свое детство, вызывать было жутковато) Коля.
Естественно, никто не признался, что им страшно, но кто-то внес предложение, что идти всем скопом будет «западло», а нужно бросить жребий на троих. Сказано – сделано.
Идти выпало мне, Коле и Мишке. И в этом было какое-то странное, жуткое совпадение. Коля предложил вызвать Пиковую Даму, Мишка указал на поместье, а я не раз подходил к нему близко и расспрашивал деревенских он нем. Попасть туда было суждено тем, кто стремился узнать тайну, пусть даже и не осознавал этого.
Дождавшись ночи, мы с Мишкой выскользнули из деревни и отправились к пионерлагерю. Коле удалось выбраться как всегда через дыру в заборе. В общем, к одиннадцати вечера мы были на месте.
Как сейчас помню – жуткое это было место. Представьте себе, лунная ночь, как сейчас, тишина, огромный дом – краска облуплена, окна разбиты и смотрят на вас черными провалами как глазницы черепа, подпалины у окон – длинные, кривые, словно пальцы мертвеца, ограда вся порушенная, битый кирпич повсюду. Даже деревьев там не росло (говорят, на территории хоронили останки убитых младенцев и оттого место это – проклятое). Только вездесущие вороны летали там, но их мрачное карканье напоминало мне тогда зловещий смех чертей, что по поверьям, до сих пор обитали там.
Как вы понимаете, проникнуть внутрь не составляло никакого труда.
Внутри дома – кромешная тьма, но мы запаслись фонариками.
Отвратительно пахло плесенью, затхлостью и чем-то невыразимо гадостным, что я не могу определить. В углах – паутина, то и дело пробегают крысы.
Стены – черны как уголь от пожара, то и дело спотыкались об обгорелые балки, обожженные обломки кирпича, разный хлам, обрывки сгоревших штор при постоянном сквозняке тянулись к нам как бесплотные руки призраков, уныло завывал ветер, хлопали остовы чудом уцелевших ставень. Узнать во всем этом безобразии когда-то роскошный дворец аристократки было невозможно, если бы…
Мишка первый заметил комнату, на третьем этаже, где кое-что уцелело. Мы пошли на его голос и моим глазам открылась следующая картина: в заваленной рухлядью, как и весь дом, комнате осталось целехонькое красивое зеркало, в полный рост, обрамленное уродливой короной из оплавленной медной оправы, а напротив него – настоящая картина, портрет, по странному совпадению почему-то нетронутый пламенем.
Боясь выдать друг перед другом страх, мы подошли к ней.
Увы! Картина эта – фреска (как я сейчас понимаю), нарисованная прямо на штукатурке, была полностью поглощена сажей. Был виден только силуэт – статная фигура дамы в парике и длиннополом платье, на плече которой отчего-то сидел ворон. Ни лица, ни глаз разобрать было нельзя. Да и зеркало, в котором должен был отражаться портрет, ничего не отражало, его поверхность была черна как ночь, словно жерло колодца, ведущего в никуда.
«Как же мы будем вызывать Пиковую Даму, если в зеркале ничего не видно?» – раздосадовано сказал Коля, но у меня, признаться, готов был вырваться вздох облегчения. Вслух сказать я не мог, но про себя подумал тогда, что может из-за этого все обойдется и, просмеявшись для проформы, мы отправимся домой спать.
Но не тут-то было!
Мишка взял из рюкзака бутылку воды, намочил носовой платок и… Отражающая поверхность зеркала вновь стала таковой. Странно, но огонь не уничтожил его, только толстым слоем копоти и пыли закрыл это недремлющее око потустороннего мира.
«Смотрите! Портрет!» – крикнул Мишка.
Тут у меня даже волосы зашевелились от ужаса – в исторгнутом из небытия зеркале отразился тот самый фресковый портрет, что был похоронен под слоем гари, словно он только вчера был нарисован!
Черные, бездонные глаза, словно зев глубокого колодца, белое, густо напудренное лицо оттеняли ярко красные полные губы, по которым змеилась какая-то неприятная, издевательская усмешка, небесно-голубое пышное кружевное платье с фижмами, рискованно открытое на груди (что в нас, мальчишках, вызвало понятный трепет). В руках у нее – небольшая гитара или лютня (не помню уже), а на плече сидит ручной ворон с золотым ошейником и цепочкой. Пышный напудренный парик и треуголка, сзади – густой темный лес, у кромки которого сидит стая гончих. Но самое интересное, что небо на картине было ночное, а свет падал только от полной луны. На кого можно было охотиться ночью, зачем здесь гитара и при чем тут ворон в ночном ошейнике?
Но в тот момент мы об этом не думали. Женщина на картине была так очаровательна, что мы не обратили внимания на те зловещие признаки, о которых я упоминаю сейчас.
Это нас успокоило и мы решили приступить к нашему черному делу.
Достали свечи, второе зеркало, губную помаду (ее Мишка выкрал у матери) – все как полагается. Я настоял на том, чтобы начертить мелом круг.
Мишка со знанием дела нарисовал помадой на зеркале дверцу, лестницу, зажгли свечи, прикрепили жвачкой карту пиковой дамы к графининому зеркалу, а наше зеркало поставили так, чтобы был виден и портрет сзади. Не знаю уж почему, может, подсознательно не хотели упускать его из виду или…?
«Ну, все готово, айда, ребзя!»
Минутная стрелка показывала без пяти двенадцать.
Взявшись за руки, мы молча ждали, когда наступит полночь.
Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал всматриваться в выстроенный нами зеркальный коридор. Говорят, что если поставить зеркала друг напротив друга и внимательно всмотреться, можно попасть в бесконечный мир зазеркалья и, если вовремя не остановиться, навсегда заблудиться там.
Я в это не верил, точнее, и не пытался проверять, но теперь, в темноте, при неверном колеблющемся свете свечей, мне казалось возможном абсолютно все. Найдя взглядом отражение нашего зеркала, я посмотрел через его отражение в отражение графининого зеркала, потом заставил себя найти опять наше зеркало…
У меня закружилась голова и что-то липкое подступило к горлу, я с трудом мог дышать.
Вдруг где-то в глубине зеркального коридора мне показалось я уловил какое-то движение. Мне показалось также, что движение было в нашу сторону. Я протер глаза – и движение прекратилось.
Резкий запах пота и сопение Мишки привело меня в чувство.
«Поехали», – словно с того света услышал я голос.
Еле слышным шепотом, дрожа, мы в унисон произнесли заклинание:
«Пиковая Дама, явись! Пиковая Дама, явись! Пиковая Дама, явись!»
Внезапный порыв ветра, в общем-то, не удивительный для безоконного дома, где гуляют вечные сквозняки, погасил наши свечи (фонарики мы выключили). Никто из нас не в силах был ни говорить, ни кричать. Какая-то тяжесть сдавила мне грудь. При всем желании я не мог произнести ни звука.
Стало очень холодно, словно ледяная зимняя стужа воцарилась здесь. Где-то пронзительно закаркала ворона. Я почувствовал какой-то холодок на моей шее, словно кто-то прикоснулся к ней.
Вдруг незримое покрывало тишины разорвал голос Кольки, заверещавшего, как резанный поросенок:
«Не убивайте! Не убивайте меня, госпожа! Мы не хотели ничего плохого! Не убивайте!»
Голос был такой страшный, так исполнен ужаса, что словно ледяной нож вонзился мне в сердце – от ребер до позвоночника, ноги подкосились, я рухнул навзничь и потерял сознание…
Я очнулся от яркого света – все три фонарика светили мне прямо в глаза.
Я предложил немедленно покинуть это место. Все с этим согласились. Поминутно спотыкаясь в темноте, мы бежали как угорелые. Меня не покидало ощущение, что за нами кто-то неотступно следовал, не отставая ни на шаг. Балки цеплялись за ноги, обрывки гобеленов и штор – за плечи и лица, словно руки мертвецов пытались остановить нас. Мы перемахнули через окно на первом этаже, но Колька застрял.
«Меня кто-то держит! Вытащите меня, не оставляйте-е-е!» – визжал он.
Мы с Мишкой взяли его за руки и вытащили. Треснули штаны, раздался крик боли, но мы уже стремглав неслись за ограду.
Очухались только за мостом, у самого лагеря. При свете уличного фонаря мы наконец смогли осмотреть друг друга. Все в пыли, саже, словно черти, вылезшие из преисподней, а у Кольки вся нога в крови. Все смеялись истерическим хохотом от пережитого.
Я спросил, что произошло, пока я был в обмороке.
Мишка, смеясь, ответил:
«Колян и на меня страху нагнал, заверещал как резаный!»
«Еще бы, – обиделся Колька. – Если бы тебя схватили за шею ледяные руки да стали душить! А еще из зеркала вылезает это чудище из портрета, да смеется так жутко, что аж в печенках закололо!»
«А гитару, гитару слышали? И песня такая жуткая, страшная была… Что-то про ледяные могилы да уснувших вечным сном! – добавил Мишка. – Вот это здорово было!»
Мы опять засмеялись как сумасшедшие.
Вдруг меня поразила одна мысль.
«Слушайте, ребята, мы как зайцы бежали оттуда, а зеркало, зеркало-то забрали?»
Те недоуменно посмотрели на меня.
«У, растяпы! После вызова надо обязательно зеркало разбить! Или хотя бы стереть дверь и лестницу! Иначе врата останутся и Она будет преследовать нас всю жизнь!»
«Да и вещи там забыли, Она по запаху теперь нас может найти. Видал, какие у нее злющие гончие!» – добавил Мишка.
Колька побелел как полотно. Вещи были его.
«Надо вернуться, хотя бы днем, и все исправить!» – сказал я.
Без особого энтузиазма все с этим согласились.
На этом и распрощались. Мишка полез обратно, в свой лагерь. Мы с Колькой пошли в деревню.
Колька прихрамывал на расцарапанную ногу, я не оставлял его без внимания. Мне тогда показалось странным, что я не видел у него тени, но промолчал.
Наутро Мишка естественно никуда не пошел. Ему влетело за его побег (его застукали на обратном пути), его исключили из лагеря и отправили в тот же день домой.
Мы с Колькой отправились одни. Даже при дневном свете поместье наводило на скверные мысли.
Но вот что за дело: сколько мы ни искали эту чертову комнату – ничего не нашли! Весь третий этаж состоял из похожих друг на друга покоев, совершенно разрушенных, без зеркала и без фрескового портрета. Вещей Кольки мы тоже не нашли…
Возвращаясь обратно, я заметил у моего товарища отчетливо видные при ярком солнечном свете синие пятна на шее, словно его и в самом деле кто-то душил, с тенью же было все в порядке, только странная она была – словно и не его вовсе – большего, чем раньше, размера, другие формы рук и головы.
Мы поклялись друг другу навсегда сохранить эту историю в тайне до тех пор, пока кто-то из нас не умрет.
«Знаешь, – напоследок сказал Колька, после долгого молчания, – хорошо, что ты тогда настоял нарисовать круг. Не будь круга, меня бы уже и в живых не было. Я слышал, как она скрежетала зубами, но добраться до нас так и не смогла!»
«Как же мы решились выбраться из круга, когда бежали?»
«Она боится света. Мы же включили фонарики. Вот она и скрылась».
После этого мы пожали друг другу руки и больше никогда не заговаривали о происшедшем, а скоро и я уехал домой.
3.
– Прошло двадцать лет. Как-то на улице я встретил Колю – он к тому времени жил и работал в Москве. Он очень обрадовался встрече, я пригласил его к себе. Оказалось, что у него все хорошо и живет он припеваючи. Ему во всем везло и он заработал хорошие деньги. Об источнике своих доходов он предпочел не распространятся.
Насторожило меня только то, что он как-то тревожно поглядывал на зеркала в моем доме, старался не поворачиваться к ним спиной, чтобы все время иметь их на виду.
Это напомнило мне о нашем приключении из детства и я спросил его, не тревожат ли его неприятные воспоминания, как меня.
«Да, знаешь, Володя, как тебе сказать? Иногда мучают меня кошмары в лунные ночи. Зеркала снятся и портрет женщины в них отражается, помнишь, той, в парике? Смеется она и говорит что-то, но что – не пойму. И пиковая дама в ее руке – точь-в-точь копия ее самой, но только на верхней части, а внизу – черт в шапке джокера. Тоже смеются. Не знаю почему, но она словно зовет меня, словно напоминает мне один мой должок…»
«Какой должок?» – говорю я.
«Когда она схватила меня тогда за шею, мне стало так страшно умирать, что я взмолился – пощади! Дай пожить еще чуть-чуть! И только тогда она отпустила».
«Вот как…»
«А тебе ничего не снится?»
«Нет, но после той ночи не могу избавиться от тоски, апатии какой-то. Не живу, а мучаюсь. Словно прикосновение то высосало из меня всю жизненную силу. И дела валятся из рук. Проклят я».
«А у меня наоборот – удача так и прет. Уж не знаю почему! И люди нужные на пути оказываются, и дела делаются… Но везет мне так, что страшно и подумать о смерти, о том, что я в один прекрасный момент могу все потерять. Это страшит меня до ужаса, до крика в ночи. Зеркала проклятые!»
Мы расстались. Прошло много лет. Коля мне не звонил, а я не люблю навязываться. Думаю, он специально меня избегал, чтобы не вспоминать пережитое.
Наконец буквально год назад он позвонил мне среди ночи и попросил приехать, прислал за мной своего личного шофера. Он жил в роскошном трехэтажном доме в одном элитном закрытом дачном поселке – из тех, что за трехметровыми заборами с охраной. Дом его был обставлен богато, мне даже неловко было садиться на диван, бывший настоящим произведением искусства.
Коля выглядел неважно. Цвет лица – изжелта-бледный, глаза бегают, руки трясутся. На столе – большой графин с коньяком.
«Будешь?»
«Не пью».
«А я выпью».
Должен заметить, на протяжении нашей беседы, не больше часа, он в одно горло осушил весь графин.
«Все кончено, Володя, похоже, мой час настал. Я стал терпеть неудачу за неудачей, а это предвестник расплаты. Тузы сменились шестерками, а у нее все карты крапленые».
«Что ты имеешь в виду, не понимаю?»
«Вот уже много лет каждую лунную ночь ко мне приходит Она. Это я тебе уже говорил. Но не сказал тебе тогда, чем мы занимаемся всю ночь. А занимаемся мы тем, что играем в карты. Я, ты знаешь, и в детстве всех в дураках оставлял. А за годы работы в казино преуспел и обучился всем основным карточным играм. Ведьма эта приходила и я ставил на кон мою жизнь, она – пригоршни золотых монет. До сих пор я выигрывал. И сразу за тем следовала новая волна удач и приобретений. Но вот так штука – с каждым годом я стал играть все осторожнее, все труднее было выиграть, выигрывал я все меньше. А вот пару месяцев назад – стал проигрывать. Я знаю, что эта сучка жульничает, что карты у нее – крапленые. Но…»
«Странно, но это звучит как бред сумасшедшего! Как ты можешь играть с отражением в зеркале!»
Коля горько усмехнулся.
«Она призывает меня в гости, в свое Зазеркалье. Если бы ты видел, что там твориться, Вовка! Черт меня раздери! От твоего затворничества и аскетизма не осталось бы НИ-ЧЕ-ГО… Впрочем, описать это я не могу. Это надо видеть».
«Ну, положим, ты там с ней играешь, но почему не можешь играть своими картами?»
«Сразу видно, ни разу не был в казино, – усмехнулся он. – В любом заведении такого рода играют только картами заведения. А кто знает, вдруг ты шулер и принес свои, крапленые?»
«Хорошо, пусть так. Но если ты проиграл свою жизнь однажды, почему же ты живешь еще?»
«Вот то-то и оно, Вовка, то-то и оно…» – мрачно проговорил он и налил себе очередную порцию коньяка. – После первого проигрыша, Она мне дала первого джокера – вот он».
Он протянул мне карту – и я обомлел. Мне стало нехорошо на душе. Вместо привычного шута в красном колпаке на карте был изображен палач в красной маске, а вместо шутовского жезла он держал в руке окровавленный топор. Я провел пальцем по топору и с ужасом увидел, что подушечки пальцев моих окрасились липкой краской…
«Она сделала запись мелом на сукне – 1 J. Это означает один джокер и один день. Я должен был внести за выкуп своей души страшное приношение».
«Какое?»
«Не могу сказать, но поверь мне, жертва страшная. Весь день метался я как во сне, но к вечеру, глядя на все это имение, мне нестерпимо захотелось жить. И я распорядился сделать то, что она просила. Я сжег джокера, но на следующее утро обнаружил его опять на моем столе. Я спустил его в унитаз, но он снова оказался на моем столе. Наконец, я смирился, но дал себе клятву, что в следующий раз я буду играть так, что не позволю ей провести меня…»
«И что же вышло?»
«Догадайся с трех раз», – мрачно ухмыльнулся он.
«Каждый месяц я проигрывал и вносил жертвы. Их принесено уже три. Последнюю внес вчера. Но, поверь мне Вовка, больше сил моих нет. И для себя я решил точно – четвертому джокеру не бывать! Только через мой труп!»
Некоторое время мы молчали. Коля нервно курил сигару. Я подошел к столу и увидел там двух джокеров. Второй был в виде черта с трезубцем, третий – в виде смерти с косой. Кровь на орудиях убийства обоих была такой свежей, словно убивали они только недавно.
«Но зачем же ты меня позвал? Чем я тебе могу помочь?»
«Ничем. Остановить Пиковую Даму невозможно… Ах, Вовка, Вовка, ну почему же мы тогда не разбили это проклятое зеркало!.. Впрочем, ты прав. Я не затем тебя позвал».
Он встал с кресла и подошел к камину, взял драгоценную, из красного дерева, шкатулку и протянул мне.
«Здесь деньги, много денег. Мне они скоро будут ни к чему, а мое имущество арестуют за долги. Тебе же они пригодятся. Я знаю, ты бедствуешь».
Я открыл шкатулку и мне стало дурно. Глубокая и массивная, она доверху была набита пачками свежих, еще пахнущих типографской краской зеленых купюр в пачках.
«Я не возьму их».
«Возьмешь. Когда узнаешь, чем я тебе обязан».
«???»
«Когда я первый раз попал в это чертово зазеркалье, мне было там тяжело дышать, жар стоял нестерпимый. Первое время думал, задохнусь. Тогда Она протянула мне стакан красного вина со льдом, холодного и бодрящего. Я выпил – и мне стало лучше, в голове прояснилось и я снова был в форме. Этим вином она меня потчевала постоянно. И только недавно я узнал, что это было за вино!»
В предчувствии чего-то ужасного сердце мое затрепетало. Николай налил последнюю порцию коньяка.
«Это была твоя кровь, Володя! Она пила твою кровь и потчевала меня! В том аду, где она живет, только кровь живых имеет цену! Слышишь?»
«Что за чушь, Николай! – воскликнул я. – Как…»
«Помнишь, ты мне говорил, что чувствуешь себя подавленно, чувствуешь апатию и утрату желания жить? Помнишь прикосновение к твоей шее? Удивительно, как до сих пор ты остался жив!»
Я не в силах был проговорить ни слова. Мне нечего было сказать.
«Упырь высасывал твою жизнь, развлекался игрой со мной, но мне до сих пор остается неясным, что же он делал с Мишей…»
«Боюсь, на этот вопрос может ответить только он сам».
«Возьми эти деньги – это единственное, чем я могу отплатить тебе за украденную у тебя жизнь. Я наслаждался тогда, когда ты страдал. А теперь пришло время платить по счетам».
После этого он попросил меня покинуть его. За окном просигналил его водитель.
«Неужели ты не хочешь бороться? Ведь у тебя еще есть месяц, купленный такой страшной ценой! Я готов тотчас же присоединиться к тебе и выяснить все о поместье, о том, как разрушить древнее проклятье!»
«Оставь, слишком поздно, – мрачно ответил он. – Ты не знаешь, что такое ОНА. Даже если откроется вдруг какой-то способ ее уничтожить или изгнать из нашего мира, я не смогу им воспользоваться. Просто потому, что без НЕЕ я скорее умру от тоски. Слишком долгое и слишком тесное общение… Знаешь, это как наркотик, как карты. После первого или второго раза еще можно выйти из игры, а потом… Пиши пропало!»
Я сел в машину и уехал, а на следующий день узнал, что Николай П. разбил зеркало у себя в спальне и осколком его перерезал себе горло. Кровь залила карточный стол с колодой карт, среди которых, судя по фотографиям, одна только карта была изображением вверх – пиковая дама…
4.
За столом воцарилось гробовое молчание. Светало. Где-то на окраине пропели петухи. Утренняя прохлада развеяла спертую духоту в комнате. Стало легче дышать. Ночные тени исчезли. Мрачный рассказ Терентьева потерял свою черную власть. За столом захихикали.
– Ну, ты даешь, Вовка! Клянусь чертом, сколько тебя знаю, ни разу не слышал, чтоб ты так много говорил! – воскликнул Бессонов. – Вот это Молчун так Молчун! Придется теперь придумывать тебе другое прозвище!
Все засмеялись.
– Думаю, теперь он из Молчуна станет Говоруном. Кто «за» – подымайте руки! Единогласно, ха-ха!
Терентьев не смеялся, мрачно молчал, не отрывая глаз от пиковой дамы, словно пророк, предсказавший чудо, которого не произошло. Пиковая Дама не дала о себе знать и страшная история превратилась в фарс.
Больше всех смеялся и шутил Автономов, вставив пару соленых анекдотов из разряда «карты, деньги, два ствола».
Общее веселье нарушил Зорин.
– Слушай, Молчун, сейчас только вспомнил, что о чем-то подобном я слышал по «ящику», в какой-то передаче про криминал… Кажется, это был Никола…
– Николаенко, Николаенко Петр Васильевич – владелец сети подпольных казино. В прошлом году его притоны накрыло ФСБ и он покончил с собой у себя в особняке.
Все повернулись в сторону Грачева. У него действительно была отличная память.
Почему-то новость об этом еще больше развеселила всех остальных и все с большим удовольствием выпили за то, чтобы ему было не так жарко в аду, куда он без сомнения попал прямо с игрального стола.
– Ну что ж, – наконец, выговорил Терентьев. – Я рад, что мой рассказ позабавил всех вас, но мне пора идти. До скорого всем.
Никто его не остановливал. Терентьев также тихо исчез, как и появился. Как ночной фантом, как призрак, который появляется из ниоткуда и с рассветом уходит в никуда.
Однако веселость гостей с его уходом никуда не исчезла. Все наперебой стали приставать к Автономову, чтобы тот разъяснил, в чем дело.
– Спать пора уже, товарищи-господа, – деланно лениво зевнул Автономов.
– Михалыч, не будь занудой! Давай, выкладывай, а то этот чудак и в самом деле заставит меня поверить, что пиковые дамы да лешие существует! – настоял Бессонов.
– Ну, если вы так настаиваете, то в целом Вовка прав – если говорить о цепи событий, но, увы, после нашего совместного похода в то поместье, он рехнулся всерьез и надолго. Начнем с того, что всю эту потеху с криками и орами придумал я и подговорил Петьку. Когда он бухнулся в обморок, вот мы посмеялись тогда!
– А зеркало, которое отражало портрет и все прочее? – спросил Зорин.
– Зеркало там действительно было, закопченная фреска тоже, но никакого зловещего портрета в зеркале не отражалось. Я, по крайней мере, ничего не видел. Синяки – так мы ж там лазили по щебням да завалам – с этим все ясно. Ну а то, что Петька с Вовкой не нашли комнату, думаю, они не сильно-то и искали. Вовка был насмерть перепуган, а Петька ему подыграл. Вообще вся эта затея была исключительно для смеха. Вовка доверчив как ребенок – вот мы его и провели. Правда, тут уж, други, не до смеха – если б я знал, что это так повредит его психику, я бы не стал всего этого затевать. Поэтому я и не хотел, чтобы он рассказывал все это – у него может начаться очередное обострение – вот и смеялся во всю глотку. Может, если он увидит, что мы над этой историей смеемся, ему станет легче? – Автономов вдруг помрачнел и залпом выпил целый стакан и закурил.
Выдержали паузу ради приличия. Впрочем, больше никто не смеялся.
– А что же до Николаенко?
– Николаенко? Петька действительно был парень хоть куда, да пошел не по той дороге. Умный, предприимчивый, суть дела схватывает на лету, заговорит кого угодно, балагур, бабник, картежник… Было у него много связей с блатными, бизнес его, сами понимаете, какой был. Сначала он работал крупье в казино, потом дошел до управляющего. Потом стал свои казино открывать. Но после известного закона в девятом году все позакрывали и Петька ушел, как он сам мне говорил, «в глубокое подполье». Я его предупреждал, а он мне: «Бизнес как игра. Чем больше ставишь, тем больше выигрываешь». Я ему: «А если проиграешь?» «Кто не играет, тот уже проиграл». В этом был весь Петька. А потом… Кончилось тем, что его бизнес кто-то сдал, а может – он кому-то мало заплатил из тех, кто его «крышевал». В общем, кончилось так, как кончилось. У него не было иного выхода, как уйти. После такой роскошной жизни мотать срок на зоне он не желал – сам мне говорил.
– Подожди, ну а что насчет последнего разговора с Терентьевым?
– Меня при нем не было. Я, если честно, даже не уверен, что такой разговор имел место быть. Больное воображение Володи вполне могло его «придумать». Я лично виделся с Петькой за полгода до смерти и тогда я еще ничего не знал о кризисе в бизнесе. Но может встреча эта и была, черт его знает. Но я уверен, что он всей этой чепухи про кровавых джокеров и пиковых дам, пьющих в аду кровь, не рассказывал. Денег он мог дать, ему всегда было жаль Вовку. Он чувствовал, как и я, вину перед ним – за его сумасшествие. Может, его извинение в таком духе Вовка и понял так, как рассказал.
Автономов взглянул на часы – пять утра.
– Ну, ладно, мне, пожалуй, пора. До встречи, друзья, и пусть никакая пиковая дама вам не приснится!
Он встал из-за стола, бросил взгляд на место, где сидел Терентьев, и заметил лежащую на стуле карту. Лицо его исказила мимолетная гримаса, он молча одел шляпу, плащ и покинул комнату.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ. ДЖОКЕР
1.
Возвращаясь на такси от Бессоновых, Зорин чувствовал себя как никогда на подъеме. И дело, конечно, не в количестве выпитого и не в том, что он провел вечер в компании замечательных собеседников. Пятничные вечера он регулярно проводил у Бессоновых, регулярно выпивал, но ни порции общения, ни горячительных напитков не могли никогда полностью залить ту пустоту в душе, которая мучила его, сколько он себя помнил.
Пустота эта была так многолика и многогранна, что он и сам не мог до конца понять, чего же она, эта бесцветная субстанция, собственно хочет. Ясно было одно – что бы ни появилось у Зорина в руках, в кошельке, в доме, он через непродолжительное время внезапно осознавал, что ему этого совсем не нужно.
Сын обеспеченных родителей, он с детства не знал ни в чем отказа. Увидев в классе у товарища какую-нибудь вещь – игрушечную машину, попугая на поводке или новую коллекцию оловянных солдатиков – он тут же загорался желанием получить то же самое. Однако когда не чаявшие в нем души родители дарили ему это – через пару дней интерес к желаемому неизменно остывал. Уже тогда Зорин понимал причину такой перемены настроения: пустота в душе с удовольствием поглощала подаренное или приобретенное без остатка.
Со временем место «моделек», игрушечных пистолетов и солдатиков стали занимать магнитофоны, автомобили и, наконец, девушки. Потом – деньги, настоящие машины, а также нематериальные ценности – знания, почет, уважение, авторитет. Но что бы он не приобретал, проклятая пустота поглощала все, не оставляя ничего взамен.
Конечно, была в этом и положительная сторона – Зорин легко расставался с подчас большим трудом приобретенными вещами – и не только с вещами. Разбил машину – не больно-то и надо! Бросила жена – ну и черт с нею! Проиграл деньги – да ладно, с кем не бывает – еще заработаю!
Кстати, последнее повторялось довольно часто и если бы не пресловутая «пустота» – пора бы уж и пулю в лоб пустить!
К картишкам Зорин пристрастился еще в школе и с тех пор эта любовь его не покидала: «дурака» сменил «преферанс», затем перешел на «покер». Карты – единственное, что позволяло хоть на время спастись от вечно сосущей душу пустоты.
Постепенно хобби стало чем-то большим, перешло в зависимость, а потом – и в своеобразный способ восприятия действительности. Например, встречаясь по работе с каким-нибудь зазнавшимся, «пальцы веером» богачом, он автоматически его прозывал «тузом»; приятели для него были «валетами», подчиненные – «шестерками», красавица – «червовая дама», ну а стерва, конечно же, «пиковая дама». Так, например, посещение Бессоновых в пятницу вечером он про себя называл так: сегодня будет собрание у туза, где шестерки будут опять изображать из себя валетов, а дамы будут, жаль, не козырные… Впрочем, итак сойдет!
Самого же себя в этой внутренней классификации он втайне именовал не иначе как «Джокер». Причем прозвище, данное им самому себе, по какому-то закону подлости обернулось против своего создателя: подобно тому как джокер по желанию становится картой любого достоинства и масти, так и по жизни Зорин то превращался в «туза», то опускался до «валета» или даже до «шестерки», а иногда приходилось становиться и «дамой». При этом в отличие от карточных, эти превращения происходили вне зависимости от его воли, а исключительно по стечению обстоятельств. Например, если день был удачен, Зорин говорил себе, «валет я козырный», когда удавалось сорвать солидный куш – он сразу же именовал себя тузом, при неудаче же обзывал себя «шестеркой». Но если он попадал в дураки и с ним разыграли какую-то унизительную штуку, он без стеснения называл себя «бубновой дамой».
В последнее время, увы, очень часто все шло именно по этому сценарию. Дела не ладились, все валилось из рук. А все из-за этой чертовой пустоты! Поднимаясь по своеобразному пищеводу прямо к глотке, она душила Зорина, отбивала у него всякое желание что-то делать, к чему-то стремиться, чего-то добиваться. Жить становилось не за чем и не ради чего.
Но вот, после длительной полосы неудач, именно сегодня он вдруг совершенно внезапно крупно выиграл! Даже Бессонов – старый тертый калач – и тот проиграл! «Туз оказался шестеркой, а валет стал козырным» – не без внутреннего самодовольства пробормотал Зорин и с удовольствием похрустел костяшками пальцев – привычка, приводившая в бешенство его бывшую жену.
Однако хотя карточный выигрыш и грел душу, не он был источником эйфории, охватившей Зорина. Подлинным источником радости была история, рассказанная Терентьевым.
Пока такси рассекало по предрассветным, еще не измученным пробками, улицам Москвы, Зорин тщательно пытался разобраться в том, что же конкретно было источником его радости, пока, наконец, не пришел к однозначному выводу: то, что он нашел способ победить пустоту! Да, не подкормить, не усыпить ее бдительность, а именно убить – раз и навсегда уничтожить и зажить вновь полноценной жизнью! И ключ к победе над нею лежит не в картах, ни в других забавах этой жизни, а в Ней – Пиковой Даме.
Пришел он к этому выводу не на основании какого-то рассудочного умозаключения, не сопоставив все «за» и «против» – существует она или нет, и если «да», то как заставить ее работать на себя и не стать ее жертвой. Нет, пришел он к этому выводу исключительно интуитивным путем.
Во-первых, после столь долгой серии неудач он начал выигрывать и тут же услышал историю о Пиковой Даме – это явно не случайно.
Во-вторых, пока Терентьев заунывным голосом вещал свою душераздирающую историю, он механически перетасовывал карты и вынимал случайную карту из колоды и каждый раз появлялась «картинка» – ни одной мелочи! А три раза подряд – конкретно пиковая дама! Чтобы такое совпадение происходило много раз подряд – такого в своей жизни он не помнил.
Ну, и в-третьих, когда опрокинулась бутылка портвейна, вино залило все карты, ему показалось, что в зеркале напротив он увидел женское лицо под черной вуалью – всего на долю секунды. Лицо ее было бело как мел, а глаза – черны как уголь, губы же красны как кровь… Она взглянула на него, ухмыльнулась и как-то заманчиво подмигнула ему.
Все эти образы, пусть и возникшие в мозгу, отравленным парами алкоголя, странным образом воздействовали на Зорина – они вселили в него твердую уверенность, что теперь карта на игральном столе его жизни ляжет правильно.
2.
Пробуждение поставило под сомнение все то, что казалось ему несомненным. Адская головная боль, свинцовая тяжесть в животе и ломота в костях – все это отнюдь не способствовало пробуждению вчерашней эйфории. Да еще вот этот звонок, такой противный, такой навязчивый…
Черт! Ну, сегодня же суббота! Кто может звонить в такую рань?!
– Алло, Джо… Зорин слушает!
– Простите, это вы вчера ушли из дома Бессоновых и прихватили пиковую даму?
– Какую такую даму?
– Ну, карту, пиковую даму!
– Чтобы я брал чужие вещи?! Впрочем, а кто это говорит? – голос показался Зорину смутно знакомым, но как он не силился вспомнить, кому он принадлежал – не мог. Голову окутал сплошной свинцовый туман.
– Доброжелатель. Советую вам немедленно сжечь карту или выбросить ее в мусорное ведро… Нет, лучше сжечь, а пепел развеять из окна. И, Бог вас сохрани, ни в коем случае не проводите ритуал с зеркалом – ни в коем случае! Нельзя, чтобы Она появилась снова!
– Что за черт!..
– «Пи-пи-пи» – таинственный «доброжелатель» бросил трубку.
– Ну и хрен с тобой, желатель добра!
Однако головную боль как рукой сняло и Зорин быстро вскочил с кровати.
Первое, что он сделал – не побежал ни в туалет, ни на кухню, поставить крепкого чаю, ни в душ. Нет, он вскочил и тут же принялся обыскивать свою одежду, но ничего не обнаружил. Проверил под кроватью, обыскал всю квартиру, но нигде не обнаружил проклятой карты.
И лишь после того, как отчаявшись найти и плюнув сгоряча, он совершил свой туалет и вышел из ванной в комнату к зеркалу, чтобы причесаться, он заметил на зеркале трюмо прикрепленную карту. Белый фон, совершенно не тронутый разводами пролитого вина, яркий рисунок – карта была совершенно новая, словно только что вынутая из свежераспечатанной колоды!
Зорин протянул руку, чтобы снять ее с зеркала и только сейчас заметил, что чуть ниже, на самом зеркале, красной губной помадой написано: «Доброе утро, Джокер! Сыграем?» и нарисован озорной подмигивающий смайлик.
«Вот те раз! – подумал Зорин. – Что-то я не припомню, чтобы я возвращался сегодня с компанией!»
И уж тем более, Зорин не припоминал, чтобы хоть одна женщина называла его «Джокером» – это прозвище знали только у Бессоновых.
«Ну, это как раз не удивительно! Я же от них и возвращался! Но кто бы это мог быть?»
Впрочем, машинально обшаривая комнату, он не обнаружил ни одной женской вещи.
«Аккуратная! Если б я был женат, спасибо бы большое сказал за такую аккуратность!.. Тьфу ты, а надпись на зеркале?»
Зорин снова вернулся к трюмо – никакой надписи не было! Зеркало было абсолютно чистым. Но карта была на месте.
Пораженный догадкой, Зорин схватил свой телефон: нет, входящий звонок точно был, хотя и не определился. Зорин позвонил, но абонент по ту сторону не брал трубку. Тогда он набрал смс: «Ответь, доброжелатель, куда делась надпись с помадой на моем зеркале?», после чего решил отвлечься и нормально позавтракать.
Расправившись с завтраком и принявшись за кофе, Зорин, наконец-то, дождался звонка:
– Немедленно разбейте зеркало, а осколки похороните где-нибудь подальше от дома! Про надпись – забудьте! Не подходите близко к картам. «Пиковую даму» – сожгите!
– Еще раз, кто это говорит? Кто?
– Тот, кто лучше всех знает, о чем говорит!
– Кто же?
– Червовый валет! – и снова долгие гудки.
В принципе, у Зорина хватало связей, чтобы пробить, какому такому «валету» принадлежал этот номер телефона, но… Его мыслями теперь завладела другая идея. Оправившись от опьянения крепким черным кофе, он вспомнил тот радужный поток надежд, что захватил его сознание в такси. Как так разбить зеркало (а дорогое, между прочим, трюмо!)? Зачем? Чтобы снова вернуться к чавкающей пустоте в душе? К пресной и скучной жизни? Нет, не бывать этому, не бывать!
Зорин не заметил, как «не бывать» крикнул вслух и ударил что было сил по тосту с клюквенным джемом. Тост хрустнул и разлетелся вдребезги, а кроваво-красные вязкие капли запачкали все вокруг.
Зорин снова подошел к трюмо, взял в руки карту и уставился на свое отражение.
«Интересно, какой такой ритуал с зеркалом он имел в виду, а? Не этот ли, со свечами и помадой?»
В это время Зорину позвонили, он вспомнил о ворохе дел, которые ему предстоит переделать сегодня и, механически засунув карту в карман пиджака, забыл о ней.
Уже поздним вечером, когда все, что было запланировано – сделано, Зорин вместе с друзьями отправился в гости, где намечалась неплохая игра.
Сели за стол, пошла игра. Но карта никак не шла и Зорин умудрился за час спустить почти половину того, что выиграл накануне у Бессоновых. Это порядком подпортило ему настроение.
«Черт! Ну что за западло, а?! Только поверил в свою удачу! Неужели все, что было вчера, мне померещилось? Хотя – нет, выигранные деньги-то при мне…»
– Я пас, ребята, надо передохнуть, иначе не отыграюсь!
Зорин встал из-за стола, отошел к барной стойке и достал сигару. Рука механически поползла в карман и ощутила горячее прикосновение – словно пальцы его коснулись пальцев кого-то другого. Зорин вынул карту – филигранным женским почерком красной пастой на картинке было написано: «Впусти меня в колоду!»
Зорин оторопел.
«Как я тебя впущу, если ты уже меченая?»
Надежда боролась в душе Зорина с недоверием: он достал спички и прикурил. Снова взглянул на карту – на «картинке» ничего не было, никаких надписей.
Зорин снова вернулся к столу.
– Моя очередь тасовать, – потребовал он.
Распечатал новую колоду карт и принялся тасовать.
«Черт! Рисунок на карте другой, да и рубашка отличается! Как же я совершу подмену? Еще и на глазах у остальных?»
Внезапно девушка, несшая поднос с напитками, вдруг споткнулась и целое блюдо с коктейлями обрушилось прямо на стол. Игроки повскакивали с мест. Недолго думая, Зорин вытащил свою пиковую даму и вложил в колоду, а потом ловко вытащил лишнюю. У самого же сердце стучало от страха – если увидят чужую даму, с другой картинкой, что будет?
Однако тасуя колоду, он заметил – к своему удивлению – что «его» дама уже ничем не отличается от остальных карт – ни рубашкой, ни картинкой!
В общем, когда порядок за столом установился, он был готов раздавать.
Игра пошла как никогда. Никогда, даже вчера, Зорин столько не выигрывал! Ни одна партия не оставалась проигранной, ни разу ему не приходилось ни с кем делить банк! Карты, самые выигрышные комбинации карт, шли прямо ему в руки, словно косяки рыб, сгоняемых в сети к рыбакам благоволящими им морскими богами.
Половина игроков пасовала. За столом пошел ропот. Однако даже когда карты тасовали другие игроки – новые нераспечатанные колоды – успех все равно был на его стороне. Наконец, Тришин, могущественный банкир и заядлый картежник, прекратил игру.
– Хватит, Зорин, я не знаю, что с тобой произошло, но, думаю, ты выиграл сегодня у нас достаточно. Советую тебе сегодня больше не играть. Приходи на следующей неделе, мы отыграемся.
Зорин – ликовал! Поначалу он не хотел уходить, но, выйдя в уборную, он как бы между делом залез рукой в карман пиджака – его карта была на месте!
«Золотая ты моя! – приторно выдохнул он и послал ей воздушный поцелуй. – Теперь и на моей улице будет праздник!»
3.
Неделя пролетела незаметно. После работы каждый вечер он ходил по разным домашним покерным клубам и играл, каждый раз впуская при оказии свою карту в колоду. Все происходило как по накатанной: что-то неизменно отвлекало внимание игроков, что позволяло при тасовании впустить свою карту. Поначалу, пока этого не произошло, Зорин проигрывал, что, надо сказать, было ему на руку, чтобы отвести подозрения. Зато потом отыгрывался по полной. За неделю ему удалось выиграть приличную сумму – почти двадцать миллионов.
В пятницу вечером, собираясь на новую игру, на этот раз опять к Бессоновым, он привычным движением захотел проверить («так, на всякий случай») наличие своей «золотой карты» в кармане пиджака и – не обнаружил ее!
«Черт побери, она же была здесь! Всю неделю! Всегда!»
Зорин перерыл все карманы, обшарил всю квартиру, но нигде не нашел своей счастливой карты. Наконец его взгляд безнадежно упал на трюмо – карта как ни в чем не бывало висела на зеркале и издевательски улыбалась. А на зеркале снова появилась надпись красной помадой:
«Не наигрался? Сыграй со мной! Не пожалеешь!»
Зорина же это окончательно вывело из себя.
– Что?! Издеваешься?! Да как я буду играть с картонной бабой!? – и запустил со всей силы свой мобильный телефон прямо в зеркало.
Но… Телефон упал, словно в воду канул – прямо в невидимое зазеркалье. А по поверхности зеркала пробежали волны и рябь, какие бывают на водной глади, когда та поглощает пущенный в нее камень.
– Вот те раз! – выдохнул Зорин и не успел произнести более ни слова, как по поверхности зеркала снова пробежала рябь и оттуда раздался звонок его собственного телефона! Но каково же было удивление Зорина, когда он услышал свой собственный голос:
– Да, я снова у графини. Игра идет превосходно! Графиня всегда рада гостям, так что – всегда пожалуйте. Как попасть? Все очень просто. Просто берешь маркер (Зорин вдруг почувствовал неодолимое желание встать и подойти к столу, где действительно в стакане находились маркеры; он взял красный). Потом чертишь на поверхности зеркала под картой дверь (Зорин механически нарисовал дверь с ручкой). А потом берешь карту в левую руку, а правой – толкаешь дверь вовнутрь (Зорин, не понимая, что происходит, помимо своей воле сделал и это!).
И вот – вместо зеркала – проход в светлую залу, освещенную люстрами со свечами, из которой льется прекрасная музыка. Он делает шаг, другой и…
Когда Зорин оглянулся назад, он увидел за собой только поверхность огромного настенного зеркала, в котором исчезали последние контуры его собственной квартиры!
Сердце рванулось у него в груди, захотелось броситься назад и снова начертать дверь на поверхности (благо, маркер и карта по-прежнему были у него в руках!). Но…
– Куда же ты, Джокер!? Наше знакомство только началось, а ты уже устал от него? Неужели ты так рад своей скучной и глупой жизни, которую ты вел до сих пор? Неужели пустота в твоей душе, этот отвратительный и вечно голодный червь, не достаточно источил твое сердце? Или ты доволен тем жалким выигрышем? Ох, уж и дешево же ты ценишь себя!
Голос, низкий, грудной, с завораживающими нотками, вязкой густотой проникал внутрь его естества. Не голос, а лира, не слова, а песня. Он почувствовал как горячая волна накрыла сердце, он обернулся и забыл обо всем. Перед ним стояла Богиня!
Высокая стройная красавица в декольтированном платье старинного покроя, с страусовым веером, в причудливом напудренном парике, украшенным серебряными нитями с жемчугом. Но все это великолепие тонуло словно в дымке. Главное значение имели только ее глаза – огромные, черные как ночь, с адскими искорками, они словно коршун в жертву впились в его глаза и черный яд проник в его душу. Теперь он был готов на все!
– Ты принял верное решение, Джокер. Даже не сомневайся…
А дальше все было как в тумане. Во дворце Графини – так ее называли здесь все – можно было сойти с ума. Здесь люди в изысканных одеяниях соседствовали с говорящими зверями – черными собаками и котами на задних лапах. Лошади здесь сидели за столами и дулись в карты. Знакомые по мифам фантастические существа вроде кентавров и грифонов соседствовали здесь с умопомрачительными летающие осьминоги с крыльями птицы и пастью хищника, прямоходящими пауки, попыхивавшими трубками, как заправские шкипера, летучими мышами с человеческими головами. Да и люди были еще те – некоторые почему-то ходили прямо без голов, а головы, а то и руки и ноги некоторых предпочитали ходить сами по себе. Да и ходили то не только по полу, но и по стенам и даже по потолку!
– Не обращай внимания на форменный беспорядок – у нас тут это обычное дело! – отмахнулась Графиня от недоуменного взгляда Зорина. – Сосредоточься на главном.
Надо сказать, Зорину этого как раз никак сделать не удавалось, особенно когда он прямо врезался в здоровяка без головы.
– Эй, ты, будь поосторожнее! – воскликнул здоровяк. – Если я без головы и налетаю на гостей, то мне по крайней мере это простительно – но не тебе!
Зорина заинтересовало, чем же говорил здоровяк, если головы у него не было? Он рванул рубашку и увидел, что на животе у безголового разрез, который и выполнял всю работу рта. Причем у этого рта было все на месте – и губы, и зубы, и даже язык, который тот не преминул показать пришельцу.
– Фу, как грубо, показывать гостю язык – а ну прочь, дармоед! – Графиня махнула веером и чреворотый безголовец взлетел, как в состоянии невесомости, и поплыл над головами прохожих, постепенно превращаясь в бесформенную тучу, которая затем испарилась. – У нас здесь все нестабильно, так что держи карман шире – ой, точнее, смотри в оба!
Пройдя залу, где из фонтанов лила раскаленная лава (хотя и без того здесь было весьма и весьма жарко!), а кофейные столики и стулья вместе с гостями играли в футбол, а над головами пролетали свечи, язычки каминного пламени и даже кем-то забытые раскаленные добела очки, они стали подниматься наверх, по движущейся на манер эскалатора лестнице. Хотя лестница была коротка, но поднимались они без малого минут пятнадцать, в то время как на противоположной стороне, где ступеньки шли вниз, один прямоходящий кот пытался спуститься, но вместо этого неумолимо поднимался вверх.
– Главное правило нашего уютного заведения – никогда не делать резких движений – запомни это! – назидательно подняла палец вверх Графиня.
– Черт ногу сломит в этом заведении! – выругался Зорин.
– А вот этого – не надо! – строго сказала Она. – И без того от чертей продыху нет. Нечего их тут злить.
Наконец подъем был закончен и Графиня ввела его в залу, сплошь уставленную столами с зеленым сукном. «Сплошь» означало помимо всего прочего, что столы стояли и на стенах, и на потолках вверх ногами. Потолок же был недостаточно высок, оттого Зорин чуть не опалил себе волосы от пламени свечей, которые стояли вверх ногами на таких же вверхногатых столах. Потом едва увернулся от летящего задом наперед страуса в старинном костюме и веером со страусовыми же перьями!
«Ну и ералаш!» – подумал он, как вдруг Графиня взлетела сама и, взяв его под руку, потащила наверх, за самый длинный игорный стол.
– Итак, Джокер, готов сыграть с нами?
Что оставалось ответить? Игра началась!
Но что это была за игра, Боже мой! Масти менялись после каждой раздачи, как и правила игры. Карты норовили убежать прямо из рук. Капризные дамы визжали на всю залу и выдавали комбинации, которые с трудом удалось собрать. Валеты норовили подраться друг с другом, если попадались вместе, а короли надоедали своими вредными советами.
Зорин не мог сообразить, как же в таких условиях можно играть. Вдобавок его мучила жажда, но от приносимых какими-то обнаженными девицами коктейлей пить хотелось еще больше.
Поняв всю тщетность усилий, Зорин переключил свое внимание на других игроков. Помимо Графини, за столом сидели один не в меру хвастливый попугай, чья грудь вся была усеяна всеми мыслимыми и немыслимыми орденами, руки без хозяина, зверского вида обезьяна (одна голова с лапами и почему-то с тремя глазами) и важный человечек с головой вороны. Обслуживал их безголовый крупье.
– Позор-р-р-р! Позор-р-р-р! Пр-р-р-роклятая обезьяна жульничает! – закаркала ворона после того, как оба короля и туз наглым образом, пользуясь моментом, перебежали от него к обезьяне – после того как три дамы в его руках кокетливо подмигнули.
– Все честно! Все по-честному! У меня были три дамы! Вот – смотрите – ТРИ ДАМЫ! – кричала обезьянья голова, показывая всем трех обнаженных девиц со знаком дамы там, где им это положено.
Два валета Зорина от тоски по дамам тут же застрелились невесть откуда взявшимися пистолетами и у него оказалась только три карты – джокер, шестерка и двойка.
В это время Попугай с орденами бросил на кон пятерку и тройку одной масти. Обе карты слились и образовали восьмерку.
– Делю на три! – воскликнули руки без туловища и бросили тройку.
Восьмерка тут же рассыпалась на единицу, двойку и пятерку.
– Но также нельзя делить! – воскликнул Зорин.
– Засыпался, засыпался, проиграл! – хором закричали все игроки.
– Не считается, он играет в первый раз! – строго посмотрела на всех Графиня и проворковала Зорину. – Запомни, У НАС нет ничего, что нельзя! У НАС – ВСЕ ВОЗМОЖНО и ВСЕ МОЖНО! Главное, чтобы у возможности или желания было хоть малейшее оправдание…
– В таком случае, я теперь хожу! – Зорин бросил на кон шестерку и двойку одной масти – Умножаю на два!
И, совершенно не удивился, когда обе карты слились и образовали одну – 12.
– Перестроиться! 21! Выиграл! Джокер – пляши победу!
Бросив Джокера на стол, он захлопал в ладоши. Джокер вскочил и действительно стал плясать вприпрыжку.
– Браво! Блестяще! Беллиссимо! Я знала, что ты меня не подведешь! – захлопала в ладоши Графиня. – Друзья, быстро же он у нас освоился! Шампанского! За мой счет! – Графиня щелкнула пальцами, из которых полыхнули искры и запахло серой.
Два розовых фламинго с подносами в крыльях подошли к столу. Зорин взял свой бокал и хлебнул, – наконец-то ледяного! – напитка… В голову ударило словно гирей и он больше ничего не помнил.
4.
Надо сказать, Бессонов довольно сильно удивился, когда завсегдатай его посиделок, Джокер, не явился в эту пятницу поболтать о том, о сем, да к тому же и перекинуться в картишки. Впрочем, о последнем можно было только порадоваться, ибо вся играющая Москва была уже полна слухов о его чертвоски большом везении.
Тем не менее, весь вечер он сидел как на иголках – уж не прирезал ли кто такого удачливого игрока?
Когда же часы пробили полночь, Бессонову позвонили. Он вышел из-за стола на веранду – номер определился: Зорин.
– Ты где, черт тебя побери!? – вспыхнул Бессонов.
– Да, я снова у графини. Игра идет превосходно! Графиня всегда рада гостям, так что – всегда пожалуйте. Как попасть? Все очень просто. Просто берешь маркер. Потом чертишь на поверхности зеркала под картой дверь. А потом берешь карту в левую руку, а правой – толкаешь дверь вовнурь!
– Что-о-о-о?
Но звонок уже оборвался.
Больше Зорина никто и никогда уже не видел и о нем ничего больше не слышал.
Когда полиция выломала дверь и проникла в квартиру Зорина, то обнаружила лишь разбитое телефоном трюмо. Сам телефон, по причине разряда батареи, не функционировал.
Ни одна из версий следствия никакого результата не дала. Зорин исчез, словно испарился.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ТРЕФОВЫЙ ВАЛЕТ
1.
Вид белого как полотно лица Бессонова, вошедшего в залу для игры, произвел на всех присутствующих эффект разорвавшейся бомбы. Со всех сторон донеслись восклицания и эмоциональные высказывания: неужели Джокер погиб?
– Ничего не понимаю, друзья, совершенно ничего не понимаю… – растерянно пробормотал себе в усы Бессонов. – То ли у меня крыша поехала, то ли со слухом у меня не все в порядке…
– Так что случилось, Андрей Ильич, не томите! – воскликнул доселе безмолвный (с того самого момента, как вечер начался) Терентьев.
Лицо его было бледно как полотно, а лихорадочно блестящие, с безумным блеском глаза, так ярки и заметны, что все остальное в его лице для постороннего наблюдателя терялось.
– Джокер мне позвонил и каким-то не своим голосом (хотя голос был его, но как будто прокрученный в записи) сказал, что он остается у какой-то графини и, чтобы к ней попасть…
– Молчите, немедленно замолчите, я вам приказываю – НЕМЕДЛЕННО! – вдруг не своим голосом завопил Терентьев и, подбежав к Бессонову, схватил его и, на глазах у ошарашенных гостей и самой супруги, закрыл руками его рот. – Это надо, это так надо, не смотрите на меня так! Но нельзя, чтобы он это говорил! НЕЛЬЗЯ! Да поймите вы, она затем и УКРАЛА его, чтобы через него заманить в ловушку всех нас! ЗАМАНИТЬ! Как заманила… Боже, она заманила и меня, через Николаенко! Свидание с ним, его смерть, они потрясли меня так, что я, несчастный идиот, выболтал вам все, после полуночи! И вызвал ее! А теперь Она, Она…
Пока Терентьева оттаскивали, пока его связывали полотенцем, пока брызгали ледяной водой, пока наконец весь этот хаос не успокоился, никто не обратил внимания, как Бессонов взволнованно перекинулся парой слов с Автономовым.
Автономов, нахмурившись, взял телефон Бессонова и, посмотрев на экран, усмехнулся.
– Прошу внимания, друзья! Это была шутка! В телефоне нет никакого номера Зорина и последний вызов был несколько часов назад!
Бессонов, окончательно оправившись от случившегося, словно торжествующий фокусник, продемонстрировал всем свой телефон.
– И все же, не пойму, – вставил Грачев. – Так что он говорил насчет того, что куда-то можно попасть?
Терентьев, вырвавшись из рук, заверещал не своим голосом. На этот раз приступ был посерьезнее прежнего – он рухнул на пол и стал биться в судорогах. Пена в уголках рта, безумные крики… На этот раз пришлось звонить в психиатрическую и вызывать машину. Судя по всему, Терентьев окончательно свихнулся.
Теперь уже об отдыхе, беседах и картах можно было забыть. Пока успокаивали Терентьева, пока обсуждали, прошел остаток ночи. Сопроводить Терентьева в больницу вызвался Автономов.
Успокоительное, вколотое санитаром, помогло – судороги прекратились, биться, как только что выловленная рыба, Терентьев перестал. Зрачки его расширились до предела радужки, он уставился в одну точку, лицо приняло мертвенно восковой оттенок, но бредить он не перестал:
– …Князь Телятьев, Сведенборг, Разумовский, Николай Николаич Лаишевский, поручик Белогорского полка и… Нет, нет, опять ОНА, я не могу видеть ЕЕ! ОНА улыбается, ОНА облизывает губы, на которых кровь, много крови. ОНА смотрит, ОНА уходит к себе, а за нею следуют они, они поднимаются на третий этаж, занавешивают окна, садятся, садятся!
«Черт возьми, о чем же он бредит? Неужели опять об этой чертовой графине? – подумал Автономов. – Хотя… Сведенборг… Лаишевский… Что-то знакомое… Уж не тот ли это самый?»
Автономов наклонился к лицу Терентьева и спросил:
– Дальше, дальше-то что? Зачем они пошли? Что они делают в темной комнате?
– Они… они… они берутся за руки… Они… вокруг темного шара, они задают вопросы, шар двигается, темный, черный свет, свет из тьмы, от него глаза их становятся темными! Потом, потом… Они делают ужасные вещи, ужасные… Я не могу на это смотреть! Это зло, страшное зло!..
Терентьев встрепенулся, съежился, сморщился, словно проглотил какую-то гадость и… Терентьев впал в оцепенение. Через несколько минут он снова заговорил, уже спокойно:
– Я вижу труп. Лаишевский. Он застрелился. Его убили. Он потерял руку…
После этого Терентьев снова впал в ступор, из которого не выходил до самой лечебницы.
2.
Автономов не случайно заинтересовался фамилией Сведенборга, которую упомянул в бредовом состоянии Терентьев. Дело в том, что эта фамилия была ему очень знакома.
В свое время, занимаясь русским самобытным фольклором, он рецензировал книжку профессора Зиновьева: «Упырь, или к фольклорным корням готической повести А.К. Толстого в России вт. пол. XVIII – начале XIX вв.»
Зиновьев был специалистом по литературе XIX века и плотно занимался творчеством графа Алексея Константиновича Толстого – родоначальника русской мистической традиции. Он попросил принять участие в этой работе Автономова как специалиста по древнерусскому фольклору. А потом подарил один из авторских экземпляров Автономову
«Где же, где же это место?» – придя домой посреди ночи, Автономов достал экземпляр этой книги и битые полчаса искал в ней что-то.
«Повесть «Упырь» Алексея Константиновича Толстого очень часто приводят как характерный пример западного влияния на русскую литературную традицию. Известно, что сам писатель вдохновлялся творчеством европейских романтиков…»
«Так, это не то, пропускаем…»
«…Тем не менее, учитывая то, что в ряде авторитетных собраний русской сказки, начиная от Афанасьева… довольно емкая часть материала посвящена теме «ходячих мертвецов» или «упырей», следует отнестись к гипотезе автохтонного влияния очень серьезно».
«Дальше, дальше! Пропускаем…» – Автономов лихорадочно перелистал сразу пару десятков страниц.
«Образ помещицы-упыря, в отличие от упырей-мужиков, не так часто встречается в фольклорной традиции. Тем не менее, любопытный рассказ о таковой «барыне-кровопийце» нам удалось обнаружить не далее как в Тульской области, в деревне Козлово…»
«Вот оно, где-то, где-то здесь!» – обрадовался Автономов, лихорадочно, почти не дыша, перелистывая тонкие страницы.
«Интересно, что эта история, передававшаяся из поколения в поколение местными старожилами, находит неожиданное подтверждение в дневниках полковника в отставке Карла Фридриховича Сведенборга (вот оно! – Автономов взял карандаш и подчеркнул фамилию), бывшего, между прочим, членом масонской ложи. Сведенборг, близко знавший семью владелицы усадьбы, упоминает, что Василиса Алексеевна Старосельская и в самом деле была известна на всю губернию своей красотой и даже занималась оккультизмом, собрав кружок избранных друзей. Так, на одном из собраний она весьма удивила его тем, что подчинила руку одного из гостей себе и заставляла ее делать то, что она хочет (и эту фразу дрожащей рукой подчеркнул Автономов). Впрочем, скорее всего мы имеем дело с обыкновенным фокусом, основанном на сговоре, т.к. поручик Лаишевский был, по сведениям того же Сведенборга, ее кузеном.
Возможно, что именно эта слава «колдуньи», «ведьмы» так пристала к репутации графини Старосельской, что стала источником уже народной молвы о «графине-кровопийце». Что, впрочем, легко объясняется ее крутым нравом. Из воспоминаний другого очевидца той эпохи, известно, что непомерная жестокость помещицы к провинившимся крепостным не раз привлекала внимание общественности, а в конечном счете привела к тому, что ее дом прекратили посещать соседи. Это вынужденное затворничество графини также, возможно, послужило укреплению мифа о «упыре».
Интересно, что сам граф А.К. Толстой по материнской линии является дальним родственником вдовы, так что образ упыря-бригадирши вполне мог сформироваться под впечатлением семейного придания…»
«Этого достаточно, – Автономов облегченно вздохнул, потянулся и рухнул на кровать. – Судя по всему, бред бедняги Терентьева связан с тем, что он прочитал Сведенборга. Неужели этот несчастный и в самом деле все эти годы посвятил розыскам материалов по этой чертовой графине? Судя по всему, крыша у него поехала давно… Но! Неплохо бы и мне ознакомиться с дневником Сведенборга. Если он близко знал графиню… Впрочем, небезынтересно».
Теперь у него были необходимые факты. Дело оставалось за малым – было неплохо достать экземпляр дневников Сведенборга, чтобы прочесть более подробные сведения об этой Старосельской. Однако текста в сети не оказалось и тут уж хочешь не хочешь, нужно ехать в библиотеку и поднимать оригинал.
Из толстой тетради Сведенборга выпали пара страниц. На первой надпись – Lux ex (in?) tenebris? 368. На второй – окружность вписанная в восьмигранник 496.
Автономов понял, что, судя по всему, здесь указаны номера страниц дневника, но их содержание оказалось совершенно непонятно специалисту.
Страница с фразой по латыни содержала в себе какую-то бессмыслицу. Там шел пересказ какой-то книги, судя по всему оккультной, о переходе одной энергии в другую. Восторженные заметки автора, что эта гениальная книга еще поможет изменить все существо мироздания перемешивались с фразами на латыни. Одна из фраз, попорченная временем, выглядела так: lux (испорчено) tenebris.
Другая страница действительно содержала в себе рисунок. Автор уверял, что именно такое расположение «фигур» способно максимально сконцентрировать энергию. Но что за энергия? Что за фигуры? Было непонятно.
Не имея никаких ключей к разгадке этих загадок, Зорин занялся тем, что принялся изучать дневник от корки до корки. Тетрадь была объемна, страниц 500, но самое главное содержалось, как всегда, где-то в конце.
Карл Фридрихович Сведенборг, как оказалось, был швед по национальности. Его отец был из пленных времен Северной войны, которые завели свое дело и обрели вторую родину в России. Будучи женат в преклонном возрасте, имел только одного сына, который поступил военную службу в гвардию. При Петре Федоровиче благодаря своему шведскому происхождению сделал неплохую карьеру, но после переворота 1762 г. оказался не у дел. Из Петербурга пришлось спасаться едва не бегством в Москву, где он и познакомился с графиней…
«Она была как луч света в кромешной мгле – красива, необыкновенна умна, изящна, благородна, Афина и Афродита в одном лице…»
Надо сказать, Сведенборг, оказавшись у разбитого корыта своих надежд, впал в мистику, вступил в масонскую ложу и «денно и нощно проводил над томами великих мудрецов». Встреча с только что овдовевшей и не знающей чем себя занять красавицей полностью изменила его жизнь. Именно Сведенборг заинтересовал графиню «тайным знанием». Она же предложила ему пенсион и всячески поощряла его исследования.
«Удивительно, но находясь в столь цветущем возрасте, она всецело была поглощена одним вопросом – как сделать свою молодость и красоту вечной. И это тем более поражало меня, что я не понимал, зачем ей молодость и красота, если она ими не пользуется? Хотя я много раз видел среди нее множество поклонников, но ни разу не видел на ее щеках румянец, свидетельствующий о возникновении в ней искры нежной страсти…»
Бывший полковник охотно принял предложение и развернул бурную деятельность по переписке с зарубежными членами братства, выписке дорогостоящих книг из-за границы. Постепенно вокруг Сведенборга и графини образовался избранный круг друзей – кто из скуки, простого любопытства, кто ради того, чтобы приблизиться к молодой и богатой женщине, а кто из настоящей страсти к непознанному. Помимо всего прочего, Сведенборг, хорошо зная по-французски и по-латыни, обучал графиню языкам и достиг того, что присылаемые рукописи она смогла читать самостоятельно. В своем кругу они называли ее то Афиной, то просто богиней. Другим доставались не менее пафосные прозвища – тут был и Пан, и Орфей, и даже Геракл.
Однако затем в дневнике появилось много недоговорок. В нем говорилось о встречах «друзей», о «сеансах», но что конкретно происходило на них – оставалось неясным. Многие страницы заполнили сумбурные рассуждения о природе «стихий», «энергий», о «каналах силы» и тому подобном.
Наконец появилась чрезвычайно заинтересовавшая Автономова фраза:
«Наша богиня из Афины стала Персефоной и ей ведомы все тайны. То, что я только узнавал из книг, она знает теперь на опыте».
А чуть далее –
«Тьма и свет – вот два мира. Свет становится тьмой, но тьма не переходит в свет. Богиня узнала как во тьме увидеть свет. Свет и тьма – одно».
Ещё далее –
«Пусть цена была непомерно высока, но силы, полученные ею, просто потрясают».
Дальше во многих записях он, между делом, упоминает о том, что «богиня совершает чудные дела». Помимо случая с заговором руки, она на расстоянии, по одному портрету или другой личной вещи, внушала нужные мысли, могла вызывать духов и заставлять других людей говорить голосами, а также беспроигрышно играть в карты.
Так, Сведенборг описывает случай, когда она обыграла одно важное лицо (какое – не ясно, но, судя по всему, из придворных государыни), ехавшее проездом из Петербурга и выиграла целое состояние. Когда же «важное лицо» взмолилось о пощаде, как поведала Сведенбогу графиня, она простила долг в обмен на одну очень важную услугу. Какую – она не сказала.
Дневник Сведенборга подходил к концу. Чем ближе к концу, тем больше он, судя по всему, начинал тяготиться своей покровительницей. Он вдруг стал жаловаться о том, что она не отпускает его за границу, повидать родных отца. Жалуется на то, что она не так, как надо использует свои огромные способности.
Дневник обрывается на загадочной записи:
«Наша богиня решилась поставить очень опасный эксперимент с зеркалами…
Далее следует чертеж.
Думаю, ничем хорошим это закончится не может, потому что зеркала для тех, кто идет путями тайного знания, – это всегда загадка. В них можно войти, но не всегда можно выйти из них. И, кто знает, тем ли ты выйдешь оттуда, кем зашел, или кто-то выйдет вместо тебя?
Но это – единственный способ обрести то, чего она хочет».
В конце последней записи следует написанный уже чьей-то другой рукой, явно женским почерком, текст, что Карл Фридрихович Сведенборг скончался от сердечного приступа июня 30 дня 1776 года в возрасте 54 лет и похоронен во дворе поместья, в саду своей покровительницы.
3.
Автономов еще долго сидел неподвижно, смотря в пустоту. Читальный зал библиотеки давно опустел, стемнело, в черные провалы окон зловеще заглядывала ночная тьма. Лишь одинокая лампа за его столом, словно маяк посреди непроглядного бескрайнего океана, и мертвая тишина.
Магические обряды, таинственные зеркала, Персефона, оккультизм, чудеса – все то, что при свете дня казалось детской чушью, недостойной даже смеха, сейчас, под покровом стремительно приближающейся ночи, обретало, словно безжизненный днем упырь, напившийся свежей крови, поистине исполинскую силу. Автономов невольно поежился, и этот холодок, пробежавший по телу, собственно и привел его в чувство. Он оглянулся и увидел, что в библиотеке никого нет, даже библиотекаря. Но откуда-то издалека раздается еле слышная музыка, звучание какого-то струнного инструмента, то ли гитары, то ли лютни.
Завораживающие звуки напомнили ему что-то очень далекое, что-то знакомое, воспоминания из детства, словно ворох осенних листьев, поднятых ввысь шальным ветром, захватили его. Странная комната в разрушенном поместье, таинственный фресковый портрет, зловеще поблескивающая поверхность зеркала с оплавленной оправой и звуки... Звуки струнного инструмента и еле слышное пение, не похожие ни на что земное. Отзвуки давно погибших миров, песни забытых богов – тени песен, почему-то подумал он.
Не в силах устоять, словно подчиняясь какому-то неодолимому влечению, он, преодолевая навалившийся на него жуткий страх, встал и сделал первые неуверенные шаги. Сразу полегчало, оцепенение спало, и ноги зашагали все быстрее и быстрее.
Вот Автономов миновал стойку библиотекаря, зашел в книгохранилище – все дальше и дальше вглубь бесконечного леса стеллажей, забитых старинными фолиантами. Миновав книгохранилище, он уткнулся в сплошную стену, но звуки – теперь он их слышал совершенно отчетливо, так, что смог даже определить музыкальный инструмент – это была гитара! – звали его за сплошную стену, словно это был бархатный занавес, за которым, как за кулисами, прятались невидимые исполнители.
«Что бы все это, черт возьми, значило?!» – в сердцах подумал Автономов, и неприятно удивился, ибо отчетливо осознал, что очаровательная музыка настолько глубоко проникла в самые глубины его сердца, что он уже не может сопротивляться ее мягкому, но такому настойчивому зову. Ему казалось, что он просто умрет от тоски, само его сердце разорвется от боли, если музыка перестанет играть, если этот дивный голос, словно шелест морских волн у ночного побережья, перестанет петь.
Это новое ощущение тем более поразило его, что он никогда собственно не питал никакой привязанности к музыке, скорее даже – он всю жизнь ее ненавидел. Здесь сыграли свою роль и родители, против воли заставлявшие его ходить в музыкальную школу: все эти нудные сольфеджио, разучивание бесконечных гамм, мертвые портреты мертвых композиторов в завитых париках, бледная как смерть с длинными костлявыми пальцами педагог по фортепиано с вечно недовольным изгибом бесцветных губ... Он ненавидел музыку все свое детство. Его сухой разум историка, разум, отдающий предпочтение фактам, а не домыслам, логике, а не фантазиям, всем своим существом противился магии муз. И вот теперь...
Прекрасные звуки становились все настойчивее, все слаще. По лбу Автономова уже скатывались холодные капли пота. Его взгляд лихорадочно бегал по сплошной стене, не находя выхода. Ну не головой же об стену биться, чтобы прорваться в мир чудесной, чарующей музыки!
«Зеркала для тех, кто идет путями тайного знания, – это всегда загадка. То, что я только узнавал из книг, она знает теперь на опыте. Луч света в кромешной мгле», – проскрежетал в его сознании какой-то смутно знакомый старческий голос.
И тут Автономова осенило! Зеркало! Как же он сразу не догадался!
Посередине сплошной стены книгохранилища висело старинное ростовое зеркало в причудливой оправе. Автономов подошел к нему и посмотрел на отражающую поверхность.
Но увидел не себя!
То же старинное книгохранилище, те же стеллажи с фолиантами, только нет его, Автономова, там, однако откуда-то из глубины таинственного зазеркалья раздается дивная музыка и слышен шум чьих-то шагов, шелест юбок и приглушенный смех. В глубине залы кто-то танцевал.
Но как попасть внутрь? Как попасть в этот дивный мир, такой близкий и в то же время такой далекий?
Вдруг его рука, словно повинуясь чьей-то воле, полезла во внутренний карман пиджака и оттуда Автономов, словно фокусник на сцене, неожиданно для самого себя извлек карту, трефового валета, и красный маркер.
«Зеркала для тех, кто идет путями тайного знания, – это всегда загадка. В них можно войти, но не всегда можно выйти из них. И, кто знает, тем ли ты выйдешь оттуда, кем зашел, или кто-то выйдет вместо тебя? Но это – единственный способ обрести то, чего ты хочешь», – снова проскрежетал в его сознании старческий голос.
И Автономов, не в силах более сопротивляться навязчивому зову, сделал то, чего от него хотело все его пораженное страстью естество: быстро начертив на зеркале дверь и лестницу, взяв в левую руку карту, он сделал шаг туда, откуда нет возврата.
4.
Музыка тут же смолкла, словно кто-то резким движением руки захлопнул крышку музыкальной шкатулки. Автономов снова оказался в темном, тихом, мрачном книгохранилище.
«Уж не померещилось ли мне? Может, я просто заснул за книгой?» – подумал он, и ледяная игла разочарования больно кольнула его сердце.
Он сделал неловкий шаг назад, к выходу, но – вместо этого пошел вперед! Автономов попытался повернуться влево, но сам того не понимая, повернулся вправо. И – со всего размаху врезался в стеллаж, с которого посыпались толстенные фолианты. Один из них больно ударил его по голове. Автономов механически поднял его и прочел заголовок: «История всего».
«Разве может быть история всего? Бред какой-то, – недоуменно подумал он. – Или нет – у всего может быть история. Да, вот, это, пожалуй, звучит логичнее», – эта мысль подействовала на него успокаивающе.
«Но если у всего может быть история, то, наверное, может быть и история всего?» – вновь вспыхнула в его сознании мысль.
Чтобы проверить свою догадку, он распахнул толстенный фолиант и принялся листать. Книга была написана таким мелким шрифтом, что приходилось напрягать все свое зрение, чтобы хоть что-то разобрать. Витиеватые буквочки, словно мелкие черные муравьи, не хотели оставаться на месте, а бегали по строчкам словно безумные. Кроме того, все слова были написаны еще и на разных языках! Одно – на русском, второе – на английском, третье – на латыни, четвертое – вообще древнеегипетский иероглиф. Сумасшедшие слова и буквы или скорее сошедшие с ума слова и буквы бегали по странице, словно стеклышки калейдоскопа, составляя самые причудливые узоры – и не нужно наверное говорить о том, что Автономов не смог понять смысла ни одной строки. Еще больший ералаш царил с иллюстрациями. Люди вверх ногами ходили на головах, деревья летали, махая обнаженными корнями, как крыльями, улыбающиеся морды зверей без тел и – на десерт этого безумного пира сумасшедшего художника – все они были окрашены самыми чудовищными красками, большинство цветов которых Автономов никогда в своей жизни не видел. Предметы ежесекундно меняли не только очертания и формы, но и сами цвета, самых едких и ядовитых оттенков, отчего из глаз Автономова потекли слезы. Одна из них упала на страницу – но кроваво-красная клякса тут же впиталась в бумагу – бумагу ли? Бешеная пляска букв и слов тут же прекратилась, и Автономов смог прочесть, на родном, на русском:
«Когда Творец закончил писать Книгу Творения, Он запечатал Ее Своей печатью. Никто не должен был открывать эту Книгу, ибо тот, кто прочет Ее до конца, будет знать все, что было, есть и будет. И более того, он сможет сам ее дописать или изменить ход событий, вырвав или переписав страницы. Никому доселе не удавалось сломать печать той книги, Истории Всего, кроме Одного».
«Что за бред?» – подумал Автономов.
Но буквы и слова снова пустились в пляс в своем безумном хороводе. Ничего больше прочесть было нельзя, однако зародившееся глубоко в душе любопытство больше не отпускало его.
Подчинившись внезапному озарению, он аккуратно пошел назад, двигаясь строго вперед, и как можно слабее нанес самый сильный удар по поверхности ростового настенного зеркала. Отражающая поверхность разлетелась вдребезги, а по руке покатились целые ручейки крови. Автономов немедленно устремился к книге и напитал ее своей кровью.
Теперь упорядоченный и понятный текст заполнил обе страницы и, не долго думая, он погрузился в чтение, проникая в тайны мироздания, о которых не мог и мечтать. В его голове закружился целый поток образов, которые выстраивались в целостную картину, заполняя те пустоты, что столько лет настойчиво требовали ответов. Откуда пришли шумеры? Кто построил Стоунхендж? Существовала ли працивилизация? Откуда и где появился человек? Почему погибли исполинские ящеры? Как зародилась жизнь на Земле?
Автономов не мог оторваться от волшебной книги, которая все глубже и глубже затягивала его в свой притягательный мир готовых ответов. Чем больше он отдавал крови, тем больше он получал ответов, но тем больше вопросов возникало в его ненасытной голове! Словно Геракл на одну отрубленную голову Гидры получал с десяток новых, так гидра любопытства пожирала Автономова, затягивая его в свое бездонное чрево, как питон заживо заглатывает свою добычу.
Не в силах больше получать знания по крупицам, Автономов решился наконец разрубить гордиев узел. Он взял самый крупный осколок от проклятого зеркала и одним взмахом перерезал себе вены на обоих руках. От хлынувших на желтые пергаментные страницы потоков крови книга сладострастно изогнулась, словно податливое на ласки женское тело. И, как пылающая любовным жаром женщина, книга с готовностью ответила на зов страстного любовника. Перед взором Автономова вспыхнул ослепительный Большой Взрыв, он увидел рождение миллионов и миллионов звезд и созвездий, планет и черных дыр.
«Больше! Хочу больше! Еще больше! – не выдержал, и закричал вслух он. – Хочу увидеть Самого Творца!»
И его сознание полетело дальше, в бескрайнюю вселенную того, что было до рождения нашего мира.
Он словно вынырнул из глубины океанских бездн и впервые открыл глаза, ибо увидел бескрайнее черное пространство, без начала и без конца, заполненное миллиардами миллиардов одинаковых внешне шаров, словно мыльных пузырей. Но стоило вглядеться в каждый из них, и там, словно за стеклянной стеной аквариума, он видел свои уникальные, ни на что не похожие миры. Миры с ходячими растениями, с разумными головастиками, миры с прямоходящими рептилоидами и разумными микроорганизмами, миры, в которых живыми были даже планеты и миры, в которых и вовсе не было никакой жизни. Миры, где вместо воздуха дышат парами серной кислоты и миры, где дышать не нужно вовсе. Миры, где существа живут прямо в вакууме и миры, где можно переходить с планеты на планету пешком или перелетать на крыльях. Наконец миры, где можно менять пространство и время и миры, где нет ни времени, ни пространства.
От всего этого бесконечного многообразия у Автонома закружилась голова. Он перемещался от шара к шару и не находил покоя.
«Но где же конец? Где конец? Он должен быть! Должен быть конец! Конец всему, конец вопросам, конец ответам! Где Творец всего этого безумия? Где ОН? А! А! А!»
От мучительной головной боли Автономову хотелось разбить свою несчастную голову, которая больше не могла уже вмещать потока бесконечных ответов, обрушившихся на него как цунами. Но, поскольку стен в этом странном хранилище шаров не было, он со всей мощи ударился о какой-то шар – и провалился сквозь него целиком, как это совсем недавно (недавно ли?) случилось с зазеркальем.
И вот: маленький с виду шар, не больше мяча для фитнесса, при попадании в него вдруг превратился в огромную, бесконечную вселенную: с нефритовыми небесами, землей из багрового стекла, океанами из лавы и растениями из причудливых амебообразных полипов.
«Где я, черт возьми?» – воскликнул Автономов, но не услышал своего голоса. Он посмотрел на стеклянную поверхность под ногами, но не увидел в ее отражении себя. Лишь полип, без головы, без ног, без рук: аморфное существо с вытягивающимися в разные стороны ложноножками посреди миллионов таких же существ.
И тогда он закричал.
5.
Когда недовольная библиотекарша, выключив в зале исторической библиотеки свет, подошла разбудить заснувшего за книгой последнего читателя, она сделать этого не смогла.
Приехавшей на вызов истерически плачущей женщины бригаде скорой помощи оставалось только констатировать смерть читателя, кандидата исторических наук Якова Михайловича Автономова от сердечного приступа.
– Счастливый все-таки он человек, умер во сне, – хмыкнула медсестра, когда машина с трупом отъехала от библиотеки. – У меня тетка лет двадцать умирала, все никак помереть не могла, всех родственников измучила, так что когда померла, все нарадоваться не могли. А этот: прям во сне. Да видел, какое у него умиротворенное лицо было? Как будто просто уснул. Блаженный...
Но водитель машины ничего не ответил на эту тираду.
Забирая труп из читального зала, медики не заметили, как из открытой книги выпала закладка: игральная карта, трефовый валет, перечеркнутый красным маркером крест накрест. Утром уборщица выкинула ее в мусорный бак вместе открытым и потому пересохшим маркером и другими хламом, что она собрала на полу.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ДАМЫ, БУБНОВЫЙ КОРОЛЬ И ВАЛЕТ
1.
Среди тех, кто сочувственными взглядами, охами да вздохами провожал уехавшего в «дурку» Терентьева были две подруги – Марина и Леля.
Марина Бессонова – жена хозяина дома, невысокая, но стройная брюнетка с очаровательными большими, глубокими и прозрачными как озеро глазами. Уроженка провинциального далеко, она приехала в Москву с четкой целью – стать дамой в столичной колоде. Трудно сказать, удалась бы ей эта затея, если бы не Бессонов. Развлекаясь по ночам в интернете, он случайно наткнулся на романтические очи красавицы на одном из популярных сайтов знакомств, и этот одинокий скучающий мажор постепенно подпал под ее чары. Марина умела когда надо выдать комплимент, когда надо – пошутить, когда надо – приласкать. К ласковым и послушным кошечкам хозяева быстро привыкают, привык и Бессонов. Работая не до усталости, развлекаясь не до пресыщения, Бессонов очень сильно нуждался в такой девушке – как и в мягком диване, на котором можно было растянуться после честно отработанного трудового дня: как сытый толстый кот – к заботливой и нежной хозяйке. Марину же тешила мысль, что она все-таки вытянула свою счастливую карту и из бубновой девятки сразу попала в дамы.
Теперь она могла позволить себе больше не работать, проводить дни в салонах красоты, фитнес клубах и торговых центрах, в посиделках с подругами за бутылкой дорогого вина и частых поездках на модные курорты. Ложкой дегтя в бочке меда ее сладкой жизни были две вещи: плотоядная свекровь и бездетность. Увы, по какой-то странной и совершенно непонятной для ее хорошенькой головки случайности, эти две роковые звезды совпали, и, раз совпав, соединились в стойкое и зловещее созвездие – созданное лишь для того, чтобы портить ей жизнь.
Свекровь требовала детей, детей не было, это злило свекровь, которая от этого еще настойчивее требовала детей и постоянно наседала на дражайшего единственного сына, которого, конечно же, «она не стоит», чтобы он развелся. Но Бессонову конечно хотелось бы порадовать дражайшую маман, но сил оторваться от налаженного комфорта, от всех этих «андрюшенек», «зайчиков» и «котиков», пончиков с шоколадом по утрам и приятных массажей по вечерам, было также невозможно, как сытому довольному коту – от всегда полной миски и ласковых ручек любящей хозяйки. Он был приручен, а прирученный мужчина, как известно, – это навсегда: вне зависимости от того, кто это сделает: мама, жена или любовница. Ведь как известно, привычка – вторая натура, а мужчины без привычек не живут, по крайней мере, в нашем мире.
Но главное, что держало Бессонова у бездетной Марины, – это пятничные вечера «у Бессоновых». А возникла эта традиция, скоро ставшая знаменитой по всей «рублевской» Москве, так. Марина, большая поклонница классики золотого века русской литературы, начитавшись про тамошние салоны, как-то утром пощекотала Бессонова за мягкие хомячиные щечки.
– Андрюш, а Андрюш...
– Что, кошечка? – Бессонов пришел очень поздно и еще не успел досмотреть все свои розовые сны.
– Я тут подумала...
От этих слов Бессонов сразу напрягся, хотя и не подал виду, тщательно стараясь дышать помедленнее – вдруг пронесет? Он по своему опыту знал, что за этой фразой начнется очередная «хотелка» скучающей красавицы: какие-то ее хотелки выполнить легко или сравнительно легко, а какие-то – совсем не очень! И черт ее знает, не будет ли эта конкретная «хотелка» второго рода. Женские капризы, как он знал по своему 20-летнему опыту семейной жизни – это как гадание на картах: никогда не знаешь, какая выпадет масть.
– Я тут подумала... А не завести ли у нас пятничный клуб?
– ??? – Бессонов задышал чаще: эта идея уже начинала ему нравится.
– Ну, знаешь, я тут Толстого начала перечитывать, «Войну и мир». Там были всякие такие салоны, Анны Шерер, например. Ну, это типа такие тусовки тогда были. Сейчас все по клубам тусуются, а тогда приходили друг другу на приемы.
– И что там было, ну, на этих домашних тусовках? – Бессонов осмелился подать голос: «Фух, пронесло, это что-то интересненькое!»
– Разное, точнее, все вместе. Там читали стихи, книги, обсуждали разные интересные вещи, типа как мы в пабликах сейчас, пили шампанское, вино, закуски, канапе, там всякие, танцевали, играли в карты, кто хотел...
– Карты?! Карты, говоришь?! – тут уж Бессонов не выдержал и вскочил с кровати, на ходу торопливо упаковывая свое обнаженное пухло-волосатое тело в дорогой шелковый халат.
Идея ему положительно понравилась, да настолько, что он от возбуждения нервно заходил по комнате, пыхтя как паровоз здоровенной ароматной сигарой.
Интерес к идее жены его был не случаен. Ему давно приелось домашнее безделье, пусть комфортное, пусть приятное, но ведь и сытому коту иногда хочется побегать, размять лапки, поточить коготки. А ходить в ночные клубы и на другие «тусовки» ему было и лень, и тяжело уже – возраст в конце концов уже не тот. Он уже давно не ездил с женой на бесконечные «моря», не ходил в модные картинные галереи и перфомансы – и все именно по этой причине. А «чего-то такого» конечно же хотелось.
А тут еще и карты! Строгая маман еще в раннем детстве строго-настрого запретила ему играть в эту «мерзость».
«Сын, карты – это для уголовников. Ты же из приличной семьи! Не смей даже прикасаться к этой мерзости».
Слова мамы для Андрюши закон. И карт он в руки в жизни не брал. В руки!
Но этот запрет совершенно не мешал ему играть в них на экране монитора, смотреть за чужими играми и читать о них. В интернете он играл в закрытых покер-клубах под ником «Бубновый король».
Но игра анонимно, исподтишка, без живого контакта с игроками, без шампанского, острот, бури эмоций – это все равно что делить ночи не с любимой «кошечкой», а с виртуальными прелестницами из интернета.
Поэтому идея жены ему положительно понравилась: играть в кругу друзей, у себя, на деньги, да и ходить никуда не надо, показать свое роскошную жизнь, свою роскошную жену, быть настоящим, а не карточным королем, на этой вечеринке!
Но, уже находясь на самом Олимпе блаженства, он вдруг случайно посмотрел на фотографию матери на столе и он почувствовал, что чья-то невыносимо тяжелая рука свергает его, словно провинившегося Прометея, с небес на грешную землю.
– Дорогая, а как же мама...
Лучше бы он этого не говорил! Кодовое слово «мама» из уст мужа способно пробудить львицу в любой кошке, а в Марине оно пробуждало целый прайд львиц.
Мы не будем сейчас описывать все перипетии последовавших затем сцен, но скажем только о том, что все закончилось как всегда.
– Да, мой котеночек, да...
С тех пор по пятницам у Бессоновых собиралось самое лучшее общество. Не всегда это были тузы и короли. Были и дамы, и валеты, десятки, шестерки и даже один настоящий джокер. Главным для Бессоновых был не сам статус человека, а его близость к «телу» хозяев дома. Так в числе завсегдатаев клуба оказались университетские друзья Бессонова – профессор, историк Автономов и унылый неудачник Терентьев, а также лучшая подруга Марины – Леля.
Каждый от этих встреч получил свое: Бессонов – свои любимые карты (он так и поговаривал время от времени, мурлыкая себе под нос: «Наконец-то я собрал свою колоду»), а Марина – тусовку, которая избавляла ее от невыносимой скуки бездельного бытия.
Но больше всего ей доставляло удовольствие, что она могла во всей красе, так сказать, представать перед своей заклятой подругой.
2.
Леля, как можно догадаться, была бывшей однокурсницей Марины, которой, увы, не так повезло в жизни: в дамы она хоть и выбилась, да не в бубновые. Черви – так себе масть.
«А все оттого, что ты – тряпка, – не переставала читать ей нотации сияющая от чувства собственного превосходства Марина. – Ты с самого начала выбрала заведомо проигрышную масть. Надо было идти в трефы, ну, или хотя бы как я, в бубны. Черви – это отстой, с ними далеко не уедешь. Да и червовые короли нынче очень редки».
Леля с грустной улыбкой кивала: ей нечем было крыть такую карту, козырей в ее руке никогда не водилось.
Трудно сказать, как такая эффектная красавица, как Марина, могла сойтись с такой бледной белесой дурнушкой, как Леля. Наверное, всему виной этот извечный закон противоположностей: ключ вставляется в скважину, вилка – в розетку, железо тянется к магниту, а пятнышко Инь всегда находится в Янь.
Марина толком не ходила на пары, Леля – просиживала в библиотеке дни напролет и училась строго «на отлично». За Мариной бегала половина потока, а Леля всегда в одиночестве. Марина удачно вышла замуж и наслаждалась бездельем, а Лелино замужество оказалось быстротечно и несчастно, и она работала по специальности: воспитателем в детском саду.
Но при всех жизненных неудачах Лели Марина никак не могла отделаться от чувства зависти: Леля была счастлива!
Эта набожная дурочка, которая по воскресеньям ходить в церковь и ставит свечки, которая одинокие ночи коротает за книгами, которая ухаживает за больной мамой, с вечно светлым, «придурковатым» лицом и блаженной улыбкой на тонких бесцветных губах, – имела наглость при всем этом радоваться жизни, каждому прожитому дню, тогда как для нее, бубновой дамы, они тянулись нудной, скучной, бессмысленной чередой. Иногда Марине казалось, что она стоит в какой-то очень длинной очереди, которая никогда не закончится; Леля же самым бессовестным образом просто отказалась в ней стоять и преспокойно гуляла на свежем воздухе. В чем секрет этой дурнушки? Как она так может жить? Марина понять не могла, и эта загадка незримыми, но нерушимыми узами связывала ее с подругой.
Леля приходила по пятницам к Марине не поиграть. Она вообще в руки карт не брала. Но ведь и сама Марина – никогда не играла. Играли мужчины: выпивали, пыхтели трубками и сигарами, спорили и болтали. Марина проводила время с представительницами женского общества, которые приходили с мужчинами и без. И вот для этих вот посиделок ей и нужна была она – вечная толстовская Соня, бедная родственница, «белая мышь». Как королева нуждается в служанке – белошвейке, так и Марина – в Леле. Так червовая шестерка была великодушна произведена в дамы.
Зачем же сюда приходила Леля?
Как и все подобные натуры, она просто боялась отказать, сказать «нет», когда ее о чем-то просили. И дело не только во властном характере Марины, которая привыкла помыкать своим богатым, но во всем покорным мужем. Она не могла отказать никому и ни в чем в принципе. Если заведующий детским садом попросит остаться на вторую смену, она останется. Если ей скажут прийти в субботу на работу и покрасить батареи, подмести двор от осенних листьев, убрать игровую или даже полностью заменить нянечку, она сделает это безропотно. Что бы ей ни говорили и о чем бы ее не просили, она сделает это с улыбкой. Но если ее просили о чем-то, что она выполнить никак не могла, Леля мучительно краснела, а потом плакала ночью, уткнувшись лицом в подушку, а после обязательно рассказывала об этом на первой же исповеди своему духовнику.
Такова была Леля – маленькая худенькая светловолосая дурнушка с большими, кроткими как у ребенка глазами и слабеньким тоненьким голоском.
3.
После отъезда неотложки с Терентьевым и Автономовым гости еще долго обсуждали произошедшее, но поскольку ни у кого никаких новый версий, которое бы пролили свет на историю с исчезновением Зорина и помешательством Терентьева, не появилось, постепенно болтовня, словно огонь, в который больше не подкидывают дров, сошла на нет. Гости стали расходиться, и вскоре Бессоновы остались одни, не покинула их только верная Леля.
– Черт бы побрал этого психа! Зачем ты вообще его сюда притащил?! Что в прошлый раз нес какую-то ахинею, что сейчас! А если бы он тут поубивал всех нас?! Ты об этом подумал?! – прошипела недовольная Марина.
– Я вообще тут не причем, это все Автономов, – виновато развел руками Бессонов. – Он все хотел разбавить компанию.
– А этот идиотский номер со звонком?! Хочешь сказать Автономов придумал?! Мозгов у вас, мужиков, как у... Дай сюда телефон, чудила!
Марина нетерпеливо вырвала телефон из рук мужа и оцепенела: никакого входящего звонка от Зорина действительно не было, зато появилось сообщение в телеграме: карточный джокер с лицом пропавшего, и карта была перечеркнута красным маркером крест накрест. Не успела Марина открыть рот, как изображение тут же исчезло. Никакого сообщения в мессенджере не было.
– Так, все, пора спать, у меня похоже самой глюки какие-то. Тебе вызвать такси Леля или заночуешь у нас?
Леля решила уехать, ведь ей предоставили выбор.
Бессонов заснул как убитый. Марина же, которая почти не пила, никак не могла заснуть. Перечеркнутая, исчезающая прямо на глазах карта никак не давала ей покоя. Ну, ладно, муж мог подшутить, но ведь она сама, собственными глазами видела сообщение, которое потом исчезло! Понятно, что Зорин мог идиотски пошутить, а потом удалить сообщение – не проблема. Но что-то ей подсказывало, что это не так, ведь этот заядлый картежник вряд ли без уважительной причины пропустил игру, а потом стал подшучивать над гостями – даже несмотря на свое прозвище.
Смирившись с тем, что ей теперь не заснуть, Марина решила разрубить гордиев узел и позвонить Зорину. Сначала на гудки никто не отзывался, но когда Марина уже готова была нажать сброс звонка, вызов был принят.
– Алло, душечка, внимательно тебя слушаю, – проворковал с той стороны мягкий, низкий, грудной женский голос.
– Простите, я, наверное, позвонила не по адресу.
– А почему вы так считаете, душечка?
– Ну, вообще-то мне нужен Зорин... Блин, забыла как его зовут.
– И ничего, душечка, тут удивительного-то и нету, – проворковал голос из трубки. – Никакого «Зорина» нету, и не было, вот поэтому ты и не помнишь.
– Как... нету? – обычно уверенный и властный, голос Марины предательски дрогнул.
– А так, вышел в расход. Карта его побита. Мы друг друга поняли, не так ли?
Сердце Марины затрепетало от страха, но она сделала над собой усилие.
– С кем я говорю? Отвечай немедленно! – выкрикнула она.
– Посмотри в зеркало, и увидишь, душечка.
Марина повернулась к трюмо и машинально взглянула на отражающую поверхность – и закричала.
Она не увидела в нем своего отражения.
4.
Леля доехала домой без приключений. Если не считать, конечно, что всю дорогу ее не оставляло стойкое ощущение, что рядом с ней, на заднем сиденье такси, кто-то сидит. Креститься при чужом человеке она стеснялась, но, к счастью, вспомнив, что в сумочке у нее лежит иконка, она залезла туда и с радостью ощутила знакомое прикосновение к ее такой гладкой, нежной, но в то же время непоколебимо твердой деревянной поверхности. Теплая струя покоя заполнила ее сердце, она почувствовала, что вокруг нее образовался словно какой-то невидимый покров, и тьма тут же отступила.
Мама спала, и Леля решила, что после произошедшего, ей просто необходимо очистить душу. Она зажгла лампадки перед домашним иконостасом и погрузилась в молитву. За вечерним правилом последовала кафисма Псалтири, а потом – любимый акафист Пресвятой Богородице.
Знакомые слова молитв монотонным дождем падали, орошая ее душу, пламя лампад подрагивало от ночных сквозняков, цветные «зайчики» весело заплясали по стенам и потолку, словно блики гирлянд от новогодней елки. Душу окутал светлый, теплый покой.
Читая молитвы и взирая на такой мягкий, такой нежный, такой понимающий лик Божьей Матери, Леля вдруг почему-то, где-то глубоко, на самой периферии своего сознания ощутила негласный зов, и ее мысли совершенно неожиданно вдруг обратились к несчастному Терентьеву. Его рассказ в прошлую пятницу потряс ее до глубины души, а сегодняшнее безумие наполнило ее кроткое и простое, как у птички, сердце жалостью к этому человеку. Она мысленно корила себя за то, что не она, а Автономов, поехал с ним в лечебницу, и подумала про себя, что хорошо бы завтра, лучше с утра, навестить его.
В ее голове яркой молнией на темном небосклоне вспыхнул евангельский призыв: «Я был болен, и вы посетили Меня». И ее намерение переросло в непоколебимую решительность.
При этой мысли она ощутила, словно кто-то заключил ее в теплые и нежные объятия, сердце сжалось от умиления и на глазах проступили слезы: вместо спеленутого в смирительную рубашку Терентьева она отчетливо увидела только что снятого с креста Иисуса – окровавленного, бледного, брошенного всеми.
– Я должна быть там во что бы то ни стало. Я должна быть там. Господи, помоги, Богородица, защити! – несколько раз прошептала она свою любимую молитву.
От нахлынувших теплых чувств и покоя она почувствовала во всем теле такую сладкую истому, что еле добралась до кровати и, не раздеваясь, тут же погрузилась в глубокий, наполненный розовыми грезами сон.
5.
Терентьев проснулся и долгое время не мог понять, где он находится. Всю голову словно заполонил шар из плотного, колючего тумана, который давил и колол череп, не давая рождающимся мыслям обрести крылья. Ноги и руки как ватные не хотели двигаться. Тяжело было думать, тяжело шевелиться, немыслимо было встать.
Огромным усилием воли, превозмогая боль, он открыл глаза и огляделся. Темная комната, которую скудно освещал бивший из коридора свет – у комнаты почему-то не было двери. Окна не было тоже, внутри – только тумбочка возле кровати и больше ничего.
Терентьев изо всех сил пытался вспомнить, что с ним произошло, как он сюда попал, но ничего не приходило в голову. Отсутствие окна и часов не позволяло определить время, и Терентьев не мог сказать, сколько он пролежал вот так, с открытыми глазами, без движения, но ему показалось это время вечностью.
Наконец в его комнате загорелся яркий свет и чей-то дежурный голос прокричал: «Подъем! На завтрак! Подъем!» Отовсюду в коридор стали выползать какие-то люди. В основном, пожилые мужчины, старики.
– А тебе чего, особое приглашение нужно? – свирепо произнес здоровяк в халате.
Пришлось подчиниться.
За комнатой без двери был длинный узкий коридор, который освещали лампы дневного света. От него ответвлялись такие же многочисленные комнаты. В конце – общий туалет с душевой. В начале, после прихожей – большая комната для приема пищи и комната отдыха – со столами с настольными играми, телевизором, креслами и журнальными столиками и даже полочка с иконами в дальнем углу.
Впрочем, все это Терентьев отмечал чисто механически. На голову продолжал давить плотный туман, и мозг никак не перерабатывал поступающую из органов чувств информацию, складируя ее в какой-то свой, внутренний чулан. Он механически, со всеми, прошел в туалетную комнату, привел себя в порядок, потом вместе со всеми прошел в столовую и механически съел завтрак.
После завтрака все обитатели этого странного заведения направились в одну комнату – единственную комнату с дверью, где им стали выдавать лекарства.
– Эй, а тебе еще не назначено! Зачем пришел? Иди к Михаилу Ивановичу, в соседний кабинет, у тебя скоро прием.
Терентьев молча кивнул и вышел из общей очереди. Ждать Михаила Ивановича пришлось недолго.
В кабинет вошел высокий, улыбающийся во весь рот пожилой мужчина в белом халате. Улыбка придавала ему какое-то странное сходство с крокодилом Геной, но глаза его при этом были холодные, цепкие, неприятные. Они словно испускали невидимые, но очень даже ощутимые рентгеновские лучи, которые пронзали все существо собеседника, особенно мозг и сердце, и возникало инстинктивное желание сделать все, чего он хочет, только бы он перестал сверлить своим взглядом!
– Ну, как поживаем, добрый молодец! Злые ведьмы тебя ночью не беспокоили?
Терентьев удивленно поднял брови, но сил говорить не было.
– Так, так, так, посмотрим, посмотрим, посмотрим... – затараторил Михаил Иванович.
Он взял маленький фонарик и стал тщательно осматривать зрачки Терентьева.
– Ясно, ясно, ясно, еще не отошел, не отошел. Ну, хорошо, хорошо, на сегодня тебе хватит, не будем тебя больше ничем кормить. Отдыхай. На учете раньше не состоял?
Терентьев отрицательно кивнул головой.
– Ну и чудненько, чудненько, расчудесненько. Можешь идти пока в игровую, но телевизор смотреть еще рано, понял?
Терентьев механически кивнул и молча направился к выходу.
– Ах, да, чуть не забыл – и тут Терентьев ощутил пронзительный, сверлящий «рентген» прямо в центр затылка.
– К тебе одна посетительница просится. Жена что ли? Сестра?
Тут вдруг у Терентьева просветлело в голове, стало легче дышать, сердце учащенно забилось и – он вспомнил все!
Повернувшись к «крокодилу Гене», он выкрикнул:
– Леля?!
– Ага, вижу теперь тебе лучше, отошел, отошел. А, ну-ка, вертайся сюда, назад, пара вопросов есть. Ответишь на все хорошо – позволю свидание.
Пришлось вернуться и сесть.
– Итак, ну-с, мы, значит, с вами, Терентьев Владимир Игоревич?
– Да.
– 1984 года рождения.
– Да.
– Безработный уже два года, в прошлом преподаватель в университете. По какому предмету?
– По философии.
– По философии? О, как! Бывают у нас и такие пациенты. Ничего не поделаешь – профессиональная болезнь, можно сказать, – опять по весь рот улыбнулся «крокодил». – Почему не работали?
– Не смог.
– Почему?
Молчание.
– Ну, как посмотри-ка сюда, посмотри-ка.
Михаил Иванович указал на кончик своего носа, потом аккуратно взял обеими руками голову Терентьева и стал мягко массировать череп.
– Не отводи глаз, не отводи, успокойся.
От мягких прикосновений и одновременно цепких, инквизиторских глаз «крокодила» Терентьев снова впал в оцепенение.
– А теперь. Обо всем. По. Порядку.
Терентьев почувствовал, что какой-то темный блок, стоявший где-то в глубине его головы, растаял, и он заговорил, а точнее затараторил, выплевывая слова словно из пулемета.
– Бояться я стал людей, понимаете? Захожу к людям, а вижу чудовищные морды, глаза темные, языки. Не все, но много таких. И чем больше людей, тем больше таких... монстролюдов. Не мог я понимаете, не мог я проводить занятия?!
– Понимаю, понимаю, все, все, дорогой ты мой, понимаю. А когда одни находились, появлялись такие?
– Нет, когда один, нет. Я, знаете, когда один, имею обычай в зеркала смотреть: они меня успокаивают, я вижу там разные картины такие – леса, поля, горы, в общем, звуки доносятся, как из телевизора, и мне спокойно становится. Понимаете?
– Отчего же не понять, милейший мой Владимир Игоревич?! Еще как понимаю! Значит, расслабляют вас зеркала, снимают напряжение. Все понятно! Но позвольте, а жили вы на что? Извините, конечно, за такой нескромный вопрос.
– Друг... Друг завещал мне наследство. На него и жил.
– Друг? Хороший у вас друг, молодец!
– Это все, доктор?
– Михаил Иванович, Михаил Иванович, Владимир Игоревич я для вас. Нет у нас докторов, только друзья, понимаете? Друзья, – и опять улыбка «крокодила» на все лицо. – Последний вопрос. Точнее, позвольте, два. Родные есть?
– Нет, никого уже не осталось.
– Понимаю. Ну и точно последний. Санитар сказал, что вас увезли после острого приступа паники из дома Бессонова Андрея Ильича. Там вы никого плохого не видели?
– Странно, но нет. Потому туда всегда и приходил.
– Вот как? – поднял брови Михаил Иванович. – Ну, хорошо, хорошо, на первый раз, на первый разочек и достаточно будет. Ну что ж! – хлопнул он ладонями по ногам. – Договор, как говорится, дороже денег. Идите к своей Леле, можете посидеть в столовой, если в игровой шумно будет.
6.
Несмотря на пронизывающий, гипнотически змеиный взгляд Михаила Ивановича Терентьеву удалось если не соврать, но утаить одно важное «но». Он не сказал о том, почему на самом деле он приходил к Бессоновым. Да, действительно, за все время посещения этого дома, он не испытывал приступов навязчивых видений. Но приходил он не из-за этого. Приходил он из-за Лели.
Играл с гостями Бессонова он всегда молча, за что и заслужил свое прозвище. Но также молча он смотрел на Лелю, так за все время не сделав ни одной попытки приблизиться к ней, поговорить или просто формально познакомиться.
Первый раз он посетил Бессоновых – привел его Автономов – недели через две после гибели Николаенко, на пике «страшных состояний». Это случилось сразу после увольнения его из университета. В самый тяжелый день.
В тот день он еще с утра почувствовал, что это день будет особенным. Утром проснулся с тяжелой головной болью, сильнейшей депрессией. Мысли в голове еле шевелились, полураздавленные тяжелым непроницаемым белесым туманом, к сердцу словно присосался жирный черный паук, высасывая из него все соки. Страшно было выходить из комнаты, страшно выходить в открытое пространство, ужас пробирал от одной мысли о том, что кто-то мог подойти, заговорить и еще хуже – прикоснуться.
Как всегда усилием воли Терентьев заставил себя собраться и приехать на занятия. Зайдя в аудиторию, он постарался не смотреть на собравшихся, сосредоточившись на своих бумагах. И это поначалу, как всегда, помогало. Пока со стороны аудитории не раздался отвратительный смешок. Терентьев проигнорировал его, но к нему прибавился еще один, еще и еще. Терентьеву стало трудно говорить, мысли, словно обезумевшие крысы в клетке, стали носиться, биться головами о прутья, отчего голова безумно заболела. И тогда он не выдержал и посмотрел: и волосы его встали дыбом от ужаса. Все парты были усеяны черными силуэтами, без лиц, без ртов, с черными крыльями и хвостами. И все они злобно и мерзостно смеялись над ним. Голоса их напоминали чем-то карканье ворон, но лишь очень отдаленно. Звуки эти невозможно передать словами, но они были таковы, что волосы Терентьева встали дыбом, а по кожа по всему телу стала «гусиной».
Не произнеся ни слова, он выбежал из аудитории и больше в университете не появлялся.
По какому-то случайному совпадению в этот же день Автономов позвал его к Бессонову – «мол, собирает Андрюха старых друзей, играть в карты». Терентьев сначала хотел было отказаться, но что-то теплое, невесомое коснулось его сердца и его губ, и он вместо «нет» неожиданно для самого себя сказал «да». А потом...
Войдя в гостиную, он сразу же увидел ЕЕ. Здороваясь с гостями, он видел лишь тени людей, темные силуэты, безликие, как манекены, но среди них, словно в массе темных окон ночного дома он увидел светлое окно. Его поразило именно это: от ее лица исходил какой-то невидимый и непередаваемый словами свет и покой, который делал ЕЕ невыразимо прекрасной.
Глядя на Лелю, Терентьев не видел ни чересчур крупного, с горбинкой, неуклюжего носа, ни слишком угловатых, слишком заостренных черт лица, ни сутуловатой фигуры, ни бесцветных, теряющихся на фоне лица глаз, ни тонких, невыразительных ниточек губ.
Нет, он видел перед собой Ангела, сошедшего с небес, фею из своих детских грез.
Ее голос, тихий, нежный, успокаивающий, похожий на уютное журчание лесного ручейка, ее детские и одновременно по-матерински нежные глаза, ее вечно мечтательная, не от мира сего улыбка, всегда умиротворенное и спокойное выражение лица... Нет, передать все очарование этого дивного существа Терентьев не мог и не смог бы, ведь он, как-никак философ, а не поэт.
Но одно он мог сказать точно: при взгляде на Лелю, «луч света в темном царстве», как он тут же окрестил ее, ему стало легче на душе. Темные страхи ушли, словно зловонный дым, который унес прочь теплый и свежий ветерок, воспоминание об ужасах пережитого испарилось, и тогда он каждой клеточкой своего тела, каждый нервным окончанием своего мозга, каждым волокном своего сердца понял, что отныне станет ее тенью и будет ходить за ней до тех пор, пока будут ходить его ноги.
И он ходил. Каждую пятницу. Каждую игру.
7.
А потому, нет таких слов, нет таких красок, которыми можно было передать ликование Терентьева, когда он услышал о посетительнице. Еще не зная, кто она, он сразу же почувствовал, что это именно ОНА. И именно мысль о НЕЙ пробудила его окончательно от мертвенного оцепенения. А когда он увидел, как ОНА идет по коридору, словно Эвридика, спускающаяся в темные недра Аида, навстречу своему Орфею, сердце, казалось, вот-вот вырвется у него из груди, сломав ребра, словно прутья клетки.
Хрупкая тоненькая как у девочки фигурка в длинном, до пят, платье в цветочек, с длинными цвета зрелой пшеницы волосами, устремленными куда-то сквозь пространство светло-голубыми, лучистыми глазами, она улыбалась улыбкой дочери, который спешит навстречу горячо любимому отцу. В руках она держала корзинку с гостинцами и целую охапку красных роз.
Когда они сели, оба, наверное, вечность, не могли вымолвить ни слова. Терентьев не мог оторвать взгляда от ее горящих неземным светом глаз, она – от него, словно что-то искала на его лице. В доме Бессоновых они за всю эту длинную череду пятниц ни разу не говорили, и теперь ни Терентьев, ни Леля даже не знали, с чего собственно начать.
– Я вижу, тебе лучше, – наконец проговорила она. А потом, увидев в дальнем углу иконы, улыбнулась, словно увидела в чужом и чуждом ей доме лицо старого доброго знакомого, и Терентьев только сейчас заметил, какие дивные ямочки у нее на щеках – и тут же: как резко проступили морщинки в уголках ее глаз. – Это здорово, что Она здесь, в этом месте, что Она с вами. Значит, все, все будет хорошо, – и робко и торопливо перекрестилась.
– Кто – Она? – не понял Терентьев.
Бровки Лели поползли вверх: «Ну это же очевидно! Как этого можно не знать?»
– Божья Матерь. Смотри, Ее Лик, Он так и сияет. Я сразу почувствовала, что откуда-то идет свет, но только теперь поняла – откуда именно.
– Скорее свет идет от тебя, твое лицо просто сияет. Но как свет может исходить от деревянной раскрашенной доски?
Леля посмотрела на него как на ребенка, который не понимает очевидного, и опять улыбнулась.
– Это здорово, что ты тоже чувствуешь. Но пойми, нет ни лица, ни дерева, ничего нет. Есть только окошки, открытые для Света, и есть окошки, которые заколочены, через которые Свет пока не проходит, но когда-нибудь никаких окошек, да и стен, и потолка, и пола больше не будет, но Свет будет все – во всем и отовсюду.
– Чудные ты говоришь вещи, но почему-то я понимаю, о чем ты говоришь, я только теперь понимаю.
– Я так рада, так рада, – прошептала Леля и взяла его руки и прижала к своей груди.
Голова Терентьева закружилась, ему казалось, что его сердце плавится, как воск от пламени свечи, и он почему-то прошептал.
– Теперь я – здоров, я – здоров, понимаешь? Давай уйдем отсюда, навсегда, вместе.
– Нет, тебе еще нельзя, пока Она тебя не отпустит, – глаза Лели расширились от ужаса. – Тут ты в безопасности, а там... Разве ты не понимаешь, что ТАМ творится?
– Почему.... В безопасности?
– Здесь нет колдовских зеркал! – и лучистые глаза Лели на какое-то мгновение заволокла тьма. – Ты. Это. Понимаешь?
Лицо Терентьева побелело как бумага.
– Ты права. Тут действительно нет зеркал. А значит, она не сможет проникнуть сюда, даже если у меня будет карта!
Их взгляды встретились и они долго молчали. Наконец Терентьев торопливо проговорил.
– Но мне нельзя тут оставаться. Понимаешь? В опасности все, все, и ты в том числе. Она не успокоится. Она начала убивать. И она будет убивать, пока не заполучит всю колоду: всех, кого привел к ней я! Ты это понимаешь?
– Понимаю, – взгляд Лели погрустнел. – Но я не боюсь ее. Пресвятая Дева защитит меня. Но как быть с остальными? Как спасти тех, кто не верит? Кто не просит и не попросит о помощи?
– Только разбив Истинное Зеркало, которое мы, по мальчишеской глупости, открыли!
И снова их взгляды встретились, и снова они долго молчали, держась за руки.
– Помоги мне выйти отсюда. Я должен исправить то, что сотворил. Но у меня нет родственников. Меня так просто не выпустят. Нужен хоть кто-то родной.
– Он у тебя уже есть, Володенька.
Терентьев взглянул в лучистые глаза Лели, и понял все.
– Я мог об этом только мечтать, – прошептал он, задыхаясь от восторга.
И слезы заструились из глаз обоих.