Пираты Великого Новгорода. (2). Сокровища Тёмных альвов

Глава 17 (2). Выход в Белоозеро

ВНИМАНИЕ, вы открыли хоть и вычитанный, но всё же черновик. Чистовая редакция доступна только в бумажном варианте!

* * * * *

— Я? Я – чего?! — взбудоражилась та. — Я здесь живу! Тут дом у меня! А тебе что здесь понадобилось?! Прошли тебе времена, когда ты могла, ясно?! Что ты здесь шляешься, ведьмаха чёртова, бесовщина?! Что ты водишь здесь своим бородавчатым крючком?! Вынюхиваешь?! Про мужа тебе моего надо узнать?! Мужа моего оворожить захотела, злодейка проклятая?!

— Мужа? — Серафима прижала к груди обе ладони, искренне не понимая обвинений. — Параскева, милая, да я ж вам только счастья! Как ты можешь так подумать обо мне?..

Она в жизни никому ничего не сделала дурного! Ни когда здесь ещё жила, ни позже – ни одному дому вреда не нанесла! Всё, что она знала и умела, употребляла людям только на пользу – за что же её теперь так поносит давнишняя закадычка?.. Ах, как это было огорчительно! Особенно обидно Серафиме стало за свой маленький, аккуратненький носик, обозванный «крючком». Да ещё бородавчатым. Другая бы на её месте отвесила Затетёхе и про жирный зад, и про обрюзгший перед – словом, отбилась бы. Серафима же перенять бранный тон не смогла. Она не с теми мыслями, чтобы браниться, сюда приходила. А с руганью это, как с дракой: если не готов заранее, то лучше не соваться, отойти.

Ведунья достала из своей котомочки карамельный пряник из дикого мёда и протянула его Затетёхе:

— Вот, угостись, пожалуйста. — Достала второй. — И детишкам гостинец отнеси, пускай вспомянут меня.

— Ага! — каркнула змеюка и сбросила угощение в грязь. — Счас! Чтоб мои дети через твои расчудесные пряники козлёнками стали?! Чтобы ты хворь на них какую навела?! Проваливай давай, вражина человеческая!

Серафима не знала, что и делать.

— Да как же так, Параскева? Нешто я твоих детей не принимала? За что ты меня?

— Давай-давай, говорю! Принимала она, поганая! После твоих повиваний отмаливать да в святой водице купать с головой! Вали отседова! Бери соль и убирайся в свою берлогу, дьявольщина!

Ничего не понимая, что происходит, Серафима, точно во сне, отдала Затетёхе несколько монет, повернулась и ушла, даже не взяв соли. Она пересекла площадь и оказалась у прилавка другой продавщицы, ТИТЁШНИЦЫ с пышными грудями. Здесь продавались чугунные котелки, кованые инструменты и латунная посуда. Из-за занавески сзади доносились звуки кузнечного битья.

— Здорóво, Серафима! — начала Титёшница приветливо.

Та уже не знала, как к таким улыбкам относиться, насторожилась, и лишь повела уголком губ для приличия:

— Здравствуй.

— Ты не обращай на эту похабницу вниманья: от неё муж напропалую гуляет, вот она и срывается. А как от такой коровы не гулять – правда, Алёша? — Титёшница игриво кинула своё мнение через плечо, но вслух с ней там никто не согласился – звуки кузнечного битья держали ровный ритм и на глупости не прерывались. Титёшница закусила семечкой и предложила: — Выберешь чё? Тут у меня, смотри, чарочки какие есть. Золочёные! Резные, смотри! Умеешь читать? «Господь Великий Царь» написано. Есть кубки, сосуды есть, прямо персидские – надо? Хотя зачем тебе?.. Тебе – другое... Умывальник! С тремя носами – смотри какой, нравится? Византийская работа. Говорят, у древних греков таковые были. У него тут сверху, смотри, серебром отделано, видишь? Ну, что тебе – умывальник? Или всё-таки чарочку? Чарочку! Хороший выбор! Хмель из неё тебе лекарством покажется. На. Гривна с тебя. Хочешь целиком, а хочешь – кунами отдай[5].
——————
[5] Новгородская гривна – деньга, имевшая наибольшее распространение на Руси – представляла собой длинную серебряную палочку в 204 грамма весом, делилась на 50 кун.
——————
В это время Затетёха шептала что-то на ухо Макарке и пальцем указывала на Серафиму. Тот покивал головой и сделал знак дружинным витязям в дощатых доспехах приближаться.

Серафиме бы уходить из города подобру-поздорову, но она опешила: то, что ей в итоге предложили, оценив её наружность, стоило самое малое в двадцать раз меньше! То есть, даже не в пять! Даже не в десять!.. Как всякий, кому деньги не валятся с неба, а кто зарабатывает их собственным трудом, она знала им счёт. И дала понять о своих мыслях иронической усмешкой, но не уходила – растерялась от невиданной жадности продавщицы и только уточнила:

— А верно ли, что кубки-то – персидские?

Титёшница насторожилась:

— Я что – тебя обманывать стану?

— Ты-то – нет. Конечно, нет. Но любой другой бы за такую цену не погнушался приврать.

Торговка посудой перегнулась через прилавок, точно кобра подалась вперёд на зачарованную птичку, и зашипела:

— Какая тебе разница, коли сделаны, как не отличишь? Ты что тут, кочерга несчастная, тень на доброго мастера наводишь?!

Титёшница выплюнула шелуху, которую собрала во рту за весь разговор, и позвала:

— Алёша! Алёш!

В лавку с заднего хода, отведя занавеску, прошёл КУЗНЕЦ с подвёрнутыми рукавами и волосами, перевязанными по лбу шнурком.

— Чего шумишь?

— Да вот, — пожаловалась продавщица. — Товар взяла, а уплачивать не желает.

Серафима принялась оправдываться, даже не понимая, что её оправдания тут слушать никто не собирается:

— Да не брала я товара. Я заплачу, заплачу, коли так надо, но не столько. Это такой цены не стоит, и даже если вдвое задрать – всё равно стоить не будет. — Она достала столько, сколько посчитала справедливым за ненужную, навязанную ей подделку – одну куну: — Вот.

Алёша счёл предложенную оплату насмешкой. Он почернел и, как показалось Серафиме, стал похож на вурдалака. Он вышиб деньгу у немолодой женщины из руки и едва не схватил её, бросившись через прилавок. Серебряный кругляш незаметно подобрала Титёшница и тайком зажала его меж двух своих дрожжевых булок, пока её полюбовник распинался:

— Я горбачусь тут, от наковальни ни шагу, чтобы предметы сотворить, а она задарма всё хочет! Ишь, калека! Нищенка драная! Нет денег – так не приходи, а сядь к воротам, побирушка – авось подкинет кто рваный башмак!