Пламенный воздушный поцелуй

Пламенный воздушный поцелуй

Пламенный воздушный поцелуй


Шпилька соскользнула на пол, блеснула серебром по дереву сцены, забилась под контрабас. Амфитеатр равнодушно транслирует звук в зал: хлопки пощёчин, трещание ниток, звон пуговиц по сцене – дзинь, дзинь, дзинь... Герои молча изображают эмоции, как в гениальной постановке, жаль синяки не нарисованные. Материя рвётся с оглушительным треском – почти аплодисменты – пальцы отпускают алый лоскут, льющийся кровью. Софиты, тишина, вздох… сейчас бы занавес, но лак сцены зеркалит картину уместную на каналах для взрослых: лицом в пол, слюни по размазанной помаде. Вздохи урывками – никакой театральной паузы – отражение рябит и окутывается паром. Звонкий шлепок, ещё один – но это эхо, единственный зритель. Невнятный шелест упавших нот под коленями.

Под раскинутыми в стороны руками прощупывается сломанный смычок.

Рывок…

Дальше словно выключили фильм и включили мозг: по руке струиться кровь и слизь разорванного в клочья глазного яблока, из открытого в изумлении рта склизкой устрицей вываливается язык. Тело надомной обмякает, и я охаю, когда трясущаяся рука с зажатым в ладони смычком разжимается и тело мешком придавливает, едва не насадив мой глаз на противоположный конец палки. Смычок гулко стучит об пол, что-то хлюпает внутри черепушки, я отчётливо слышу это звук – ухо к уху – и мёртвая голова насильника свисает с моего плеча.

Я лежу не шевелясь, ожидая что тело сейчас дёрнется и поднимется на локтях.

Он умер. Точно умер.

Я отчётливо вздрагиваю, потом ещё раз. Меня бьёт судорогой словно конвульсиями, мёртвое тело перекрывает дыхание. Я отталкиваю его руками, пинаю коленями силясь скатить прочь, вылезти, вздохнуть. Порванный чулок цепляется за запонку, я дёргаюсь, пиная его уже ногами – чулок остаётся сброшенной кожей на сцене.

Вот теперь занавес.

***

Зеркало в туалете театра отражает переполненную помпезностью позолоту стен и меня. По подбородку кровь и помада. Голые сиськи со следами отпечатков пятерни, на рёбрах красные разводы. Атласное платье в клочья, от длинной юбки лишь шлейф закрывающий правое бедро и волочащийся за босыми ногами. Подобрала шлейф, обернула вокруг бёдер – приличней не стало.

Умылась. Пока плескала воду в лицо, накрыло – слёзы, всхлипы, слюни. Хотелось упасть на кафель и забиться в угол. Не упала, переборола. Лишь долго тёрла руками лицо, вновь и вновь вдавливая дозатор мыльницы до упора. Помогло. В зеркале отражалась всё та же помпезность и я – красная, с голой грудью и поджатыми губами.

Вспомнила о трупе на сцене.

Умирать вслед за этой тварью? Так же помпезно, как туалет в театре, войти в утилизатор, транслируемая по всем каналам?

Обернула вокруг груди бумажное полотенце и вернулась.

***

По лестнице через оркестровую яму поднималась как в кадре фильма: едва переставляя ноги, замирая при звуках собственных шагов. Тело всё ещё лежало там: на нотных листах, в кругу обрывков моего платья и сброшенных туфель. Валялась моя скрипка, у стула стоял аккуратно приставленный чёрный контрабас.

Сглотнула, подошла к телу, подхватив отрывок ткани. Вытереть отпечатки или забрать смычок целиком? Забрать – смычок от скрипки не спутаешь с им же от контрабаса.

Надела сброшенный сюртук маэстро, едва не заблевав зеркальный пол сцены учуяв запах – «он» и какой-то дорогой парфюм. Запихала в карманы оба чулка, подобрала именные ноты, разбитый инструмент. Надела туфли и выскользнула в гардеробную за сценой.

Амфитеатр застывает в брезгливости – это не Шостакович, даже не Дебюсси.

Пальто, осколки скрипки в футляр, ноты запихнула туда же, провозившись не меньше получаса. На первом этаже перед глазами всплыл образ тела – бездыханная туша с расстёгнутыми штанами. Б***, сука, б***!

Вернулась. Перевернула тело, подтянула брюки. Тщательно застегнула молнию, пуговицу, пряжку ремня. Потом подумала и сняла с него украшения – перстень с маленьким пауком, на лапке которого до сих пор висел мой волос, чёртовы запонки, цепочки с шеи, коммуникатор. Пусть будет ограбление, да.

Опять спустилась на первый этаж, проскользнула незамеченной мимо вахтёрши, пряча в шарфе разбитое лицо.

***

Капсула такси беззвучно опустила дверь, автоматически пристегнув к сиденью. Зажглось табло:

- Мисс Андре Филипповна Паске, приветствуем Вас в нашей сети городского транспорта. Выберите адрес из использованных вами ранее или озвучьте новый!

Металлический голос с неуместным оптимизмом наполнил салон. Я вздрогнула. Потянулась к панели, где уже высветилось: адрес прописки, зарегистрированный адрес работы по накладной №… , ул. Ленина… За мгновение до касания панель поалела, и строгий мужской голос синтезатора речи озвучил:

- Мисс Андре Филипповна Паске, ваше эмоциональнее состояние расценивается как нестабильное, ваше физическое состояние расценивается как неудовлетворительное. Настоятельно рекомендуем вам обратиться за медицинской помощью. Перенаправить капсулу в ближайший госпиталь?

- Нет, - выдохнула я, понимая всю глупость ситуации.

- Отправить запрос в ближайший полицейский участок? – не унималась машина.

- Нет, - прохрипела я, стягивая уже ненужный шарф с головы. – Домой. Вези меня домой.

***

У многоэтажного блока расцвечивали люминесценцией стены подъезда пара патрульных машин. Я ждала их. Капсула такси беззвучно втянула ремни безопасности, открыла двери. На табло управлении замерцал красный знак блокировки – полицейские знали своё дело. Я вышла, вступив на газон красными атласными туфлями на босу ногу, протянула подошедшему патрульному вещественные доказательства, сложенные в шарф. Позволила завернуть себе руки за спину – бумажные полотенца на груди лопнули и из выреза пальто показалась грудь в жабо туалетной бумаги. Какие незабываемые кадры, подумала я, когда дрон местного новостного телеканала облетел меня вокруг.

- В машину, мисс Паске, - вежливо, но непреклонно приказал патрульный.

Я не сопротивлялась. Села, запахнула полы пальто. Посмотрела на унылого детектива с планшетом.

- Знакомо? – развернул он девайс ко мне. На экране мужчина прижимал девушку в красном платье к сцене.

- Да, - продублировала я ответ кивком. Об «IDIS» - системе наблюдений я вспомнила на пол пути к дому. Просто вылетело из головы как привычное, даже не сразу вспомнила сколько в амфитеатре камер.

Пять. Патрульный показал момент убийства со всех них, быстро листая, словно снимки.

- Заявленное число жертв у вас «ноль», - сверился он с анкетой повторно и поджал губы.

За окном начался дождь, скатываясь каплями по бронированному пластику окон. Вновь подлетел неуёмный дрон телеканала, застыл с другой стороны окна, снимая панораму. Стенали родители, пытаясь прорваться через отцепление. О чём-то шептались соседи.

- Да, - вновь кивнула я.

Об этом я тоже думала, пока летела домой.

Неделю назад я заполнила анкету с какой-то глупой гордостью вписав туда цифру ноль. Мама прослезилась от умиления, папа по-взрослому пожал руку. Это было семейной традицией – не марать рук.

Кажется, про таких как я говорят: «в семье не без урода». Ничего, не долго осталось.

Полицейский оторвал взгляд от планшета и посмотрел мне в лицо:

- Сочувствую. Вы сожалеете?

- О чём? О том, что убила?

- Нет, о том, что не вписали другое число в лицензию?

Я призадумалась. Жалею? Когда заполняла анкету не жалела. Мне всю жизнь твердили о ценности человеческой жизни даже в перенаселённых колониях Земли. Что убивать это грех, что программа сокращения населения путём строго контролируемого насилия – это удел глупцов. Я верила. Сейчас тоже, наверное, но меньше.

- Как вы думаете, из моей истории вынесут какую–нибудь правильную мораль? – подалась я вперёд.

Полицейский грустно улыбнулся:

- Если вы думаете, что ваш случай станет прецедентом что бы отменить закон «о Лицензии», то вряд ли. Вы, к сожалению, не первая, и не последняя. Скорее всего вашу историю вывернут, выставив вас жертвой, у которой была возможность защититься, но вы ей не воспользовались.

Я откинулась на сиденье:

- Тогда, поехали. Меня ждёт помпезный вход в утилизатор. Посмотрите на меня напоследок? Я пошлю вам пламенный воздушный поцелуй.