Планета Зеленушка

Часть 1 Глава 1

Я Мопров Владимир Ильич, все знакомые звали меня Виул. Мне никогда не нравилось моё прозвище. Это родителям вздумалось
меня обозвать Виулом и всегда улыбались, когда обращались ко мне называя Владимиром Ильичом Лениным, то есть Виулом.
И с подачи родителей для всех вокруг кроме как Виулом я и не был. Официально например в школе или ещё где нибудь звали как положено
Мопровым Владимировичем Ильичём. Фамилией Мопров я обязан отцу, это сокращение от Международная Организация Помощи Революционерам. По
историческим документам эта организация помогала в лечении и реабилитации революционеров пострадавшим от ранений и гонений со стороны
правящих капиталюг, в том числе и деньгами.
Мои родители погибли в начале девяностых. Бандиты пришли грабить нашего соседа, пенсионера деда Сеню всю жизнь собиравшего старинные
вещи, монеты, всякую не дорогую кухонную утварь: малюсенькие книги и такие же картины, которые по размеру были с ладошку ребёнка.
Родители услышали шум и крики в квартире у соседа и поспешили узнать, что стряслось со стариком. Естественно встали на пути бандитов,
когда увидели ограбление.
Вот за монетки их вместе с соседом и убили. После похорон родителей меня сдали в детский дом, потому как никто из родственников не
захотел взять меня на воспитание. В начале девяностых время было тяжёлое, безденежье, работы нет кругом коррупция, милиция
готовая содрать с тебя последнее, челноки-торгаши и бандиты тоже от них не отставали в своей жадности. Мне было всего шесть лет,
когда я остался один в этом не ласковым мире.
В интернате я быстро научился курить корейские дешёвые сигареты с птичками на пачке, пить всякую дрянь глядя на старших мальчишек,
тырить у воспиталок сигареты и мелочь. Я быстро забыл мамины песенки на ночь, папины бубнилки про скорый развал мирового капитализма.
Новая интернатская жизнь меня закружила, завертела. В интернате у меня был лучший друг Лёха Куртин, попал к нам в интернат практически
вместе со мной, но причина его изъятия из семьи пьющих и бомжующих была другая. Родители его опустились до плинтуса, пропили всё и
сгинули на бескрайних российских помойках.
Последний год Лёха и жил в подъездах и на помойках, где и питался. Отмыли конечно его, одели, но волчонком он так и остался. Никому
не доверял и всё время стаскивал со стола куски хлеба, пряча их по всем углам. Его за это часто наказывали, но он не сдавался, и как
настоящий хомяк постоянно делал запасы на всякий случай. Он единственный кто не ржал над моим именем и фамилией. И я быстро сдружился с
ним и с его запасами. Я постоянно хотел есть, поэтому мой друг подкармливал меня, легко расставаясь с едой,
заныканной по всем щелям, подкармливая меня, что бы на следующий день пополнить их заново. Я ел много, воспитатели даже заставили меня
сдать анализы на гельминтов и прочих засранцев, жрущих не положенный им провиант. Но нет, у меня ничего не нашли. И психолог сказал, что
это скорее всего чисто психологическое, после смерти родителей, какой то сбой в голове. Обещали, что со временем пройдет. После этих
издевательств докторов над моим не устойчивым к внешней среде организмом, есть я меньше не стал. И естественно вся еда усваивалась
растущим организмом легко и непринужденно. Ну и похоже усиленное питание растило не только тело, но и мой мозг, заодно ударяя в сторону
гиперактивности мелкого любознательного организма.
Мы с Лёхой частенько сбегали из интерната и смотрели как на наши поиски собирался весь персонал интерната сидя на ближайшем дереве. Как
только освобождался путь для нас, мы по тихому возвращались и тырили очередной запас провианта из столовки. Повариха Татьяна Ивановна
видела наши шкоды, но не сдавала. Даже иногда подкармливала проглота, то есть меня вкусненьким. Леха столько сколько я съесть не мог, но
схронки делать не переставал. Через год дурость моя по поводу обжираловки прошла сама собой, как и обещали врачи. Да и друг перестал
делать запасы по углам. Он просто всё складывал на общий стол. Мелкие этим пользовались без зазрения совести, обнуляя Лёхины запасы.
Однажды мы с Лёхой в очередной раз решили нарушить режим нашей интернатской изоляции и тихо свинтить на улицу, погулять при свете
уличных фонарей, установленных ещё при Сталине в тридцатые годы. Ушли не далеко от здания интерната, когда услышали крики девушки
зовущей на помощь. Мы побежали без задней мысли посмотреть что там твориться и увидели картину ограбления девчонки лет пятнадцати
здоровым мужиком с ножом бабочкой в руке. Я впал в ступор как страус, а Лёха не сплоховал взял камень и пустил в дядьку. Не сильно, но
точно, попав тому в голову. Этот бандюга бросил девку и рванул за Лёхой, я за ним, девчонка за мной. Через улицу бандит зажал друга в
подворотне. Громила орал, что замочит мелкого говнюка, размахивая ножом. Нужно было выручать друга. Оглянувшись назад увидел за собой
бегущую за нами девчёнку, не долго думая взял камень по руке и кинул в окно над головой бандюгана. Звон раздался как взрыв сверхновой.
Через секунду орал весь дом. Кто пытался разорвать кому то зад на флаг, кто орал что вызвал милицию. Я кричал, что этот мужлан приставал
к девочке с непристойностями. Выбежавшие жители скрутили преступника, и взяли нас в кольцо. Милиция повязала всех и нас и громилу и
половину жителей дома, в тупике которого Лёху зажал неудачный жулик.
Следователь попался нормальный. После рассказа о героическом в нашем понимании поступка, нас отвезли в интернат. Руку конечно не пожали,
но и по шее дали не сильно. На следующий день о нашем героическом подвиге знали почти все. Кто хвалил, кто осуждал. Но в общем мы
легко отделались и контроль со стороны воспитателей над двумя героями усилился. После этих приключений мы утихли и потихоньку закончили
второй класс. А в начале июня нас повезли в пионерлагерь. Уж не знаю пионерский или скаутский, потому как капитализм проникал
повсеместно. Мы с Лёхой себя в нём чувствовали как рыбы в воде. Мне нравилась еда в столовке, зарядка с утра под музыку Бони Эм, и
завтрак из манной каши с какао и вкусной булкой или печенкой. Игры, концерты самодеятельности, наша вожатая да и ребята из нашего
отряда. Лето пролетело как метеор, в лагере мы провели всё лето, то есть все три смены. Грустно было расставаться с лагерем и ребятами с
которыми мы сдружились. И поэтому когда автобус тронулся увозя нас из понравившегося мне лагеря я уткнувшись лбом в боковое окно
автобуса тихо грустил, вспоминая приключения на отдыхе в лагере.