Плата за вдохновение

Плата за вдохновение.

Вспышка молнии озарила комнату, осветив огромную кровать. Уже через мгновение лежащая на ней пара снова окунулась во тьму. Раскат грома, быстро догнавший зарницу, заставил женщину как можно сильнее вжаться в бок мужчины. Её трясло.

– Глупенькая моя, чего же ты боишься? Это просто гроза. Она скоро закончится, уйдёт, и останется только дождь. И ты быстро заснёшь под него... – Из-за липкого пота на спине женщины успокаивающее поглаживание превратилось в растирание. Мужчина вытер ладонь о простыню.
Горячее прерывистое дыхание обожгло ему грудь.

– Ты... Ты же знаешь, как я боюсь грозы! Этот жуткий грохот словно сотрясает меня саму… Я слышу его внутри себя!.. А ветер! Ты послушай его вой!

– Да, ветер неслабый... Но это просто ветер! Тем более, он снаружи, а мы внутри – что может случиться?
            Мужчина скосил глаза на тумбочку, где мягким светом обозначали себя фосфоресцирующие стрелки часов. Мда, этот спектакль длился уже полтора часа, а времени было глубоко за полночь. И что же, что в постели они оказались поздно, а укладываться спать стали ещё позднее? Так и спали бы! Но нет, надо же было Гае в очередной раз показать, какая она впеча...

Очередной раскат грома почти совпал со вспышкой молнии, заглушив мысли мужчины и заставив его вздрогнуть. Галя попыталась зарыться в простыню.

– Ти-и-им, мне страшно! Кажется, что сердце вот-вот разорвётся, стоит грому ещё раз...

– Тш-ш-ш, моя девочка, что ты такое говоришь! – Мужчина поспешил прервать стенания пассии, понимая, что они могут вот-вот перейти в слёзы. – Всё с тобой хорошо будет! Я же с тобой.
Волосатая рука легла поперёк узкой женской спины, поудобнее устроившись мощной ладонью на ягодице.

 – Скоро всё закончится, и ты крепко уснёшь...

Он едва не добавил: «И я, наконец-то, тоже», – но вовремя остановился: если Гая сейчас не уймётся, про сон, вероятно, придётся забыть. А ведь ему до обеда надо попасть в галерею и договориться о деталях своей выставки. И здесь необходима адекватность восприятия: это первая выставка после нескольких лет творческого застоя, и к своему возвращению – несомненному, громкому – необходимо тщательно подготовиться.

Мужчина повернул голову и улыбнулся: несмотря на темноту, картину, висящую на стене, он мог описать детально. Художник залюбовался представшим в сознании полотном. Обстановка способствовала этому: грозовая ночь оживляла изображённую им сцену шторма. Эта работа непременно станет жемчужиной экспозиции!

Ветер ударил в форточку, и стёкла задребезжали. Галя забилась мелкой дрожью. Тим закатил глаза и глубоко выдохнул: ему хотелось спать, а не пытаться в очередной раз успокоить истеричку.
Галя затихла, но Тим чувствовал, как напряжено её тело. «Может, надо было сразу уходить спать в мастерскую, а не вестись на все эти “Давай поговорим?”, “Обними меня”? Давно бы уже спал...» – подумал он, зевая.

Следующая вспышка прорезала небо уже в отдалении. Искры сыпались на фиолетовые тучи и тут же таяли в воздухе. Тима всегда завораживали эти мгновения, вмещающие в себя столь многое. Хрупкость и сила, одновременно проявляющиеся за несколько секунд, влекли его, как и другие противоречивые явления этого мира.

– Потрясающе! Я, наверное, никогда не устану восхищаться грозой! Это же, считай, сочетание огня и воды, настоящая алхимия!..

Галя приподняла голову, бросив быстрый взгляд в окно.

– Угу, и магия. Если мысль о том, что меня унесёт ветром, я всё же могу отогнать… То не думать о том, что ветер выбьет стёкла, не получается... Я почти вижу их осколки на полу.

Девушка вздрогнула. Кудри коснулись груди Тима. Невыносимо щекотно! Только сейчас это ни сколько не дразнило, а наоборот, раздражало, усиливая нарастающую усталость.

Он встал и, обойдя кровать, нащупал на стене Галин ночник. Мягкий полукруг жёлтого света выхватил фрагмент картины и мощную, словно вырубленную из дерева, фигуру мужчины, застывшего перед ней.

На богемных юношей-художников, чьи неотличимые друг от друга образы заполонили массовую культуру, Тимофей Смолин не был похож ни возрастом, подходящим к пятому десятку, ни внешностью: изящными его черты назвать было сложно. Несмотря на явное несоответствие стереотипу, одухотворённость творца была в нём видна.

Его творения были под стать автору: масштабные, мощные, буйные – неудивительно, что больше всего он любил писать стихию и батальные сцены. Размениваться на мелочи или незначительные сюжеты Тимофей не любил, однако к деталям относился с удивительной дотошностью.

Она проявилось и в этой картине. Блеск мокрого дерева, люди, балансирующие в движении из-за качки, тяжесть и неподатливость рвущегося из рук матросов паруса… Всё это на фоне огромных волн и молний, которые также были тщательно прописаны. С волнами пытался справиться трёхмачтовый парусник, но его потрёпанный вид и действия экипажа говорили зрителю о том, что даже у такого гиганта ничего не получится. Корабль опасно накренился вперёд, а в его корму вот-вот была готова ударить волна. На носу, под кливером, стояла девушка.

Неискушённый зритель, возможно, решил бы, что она нужна как элемент романтики и для подчёркивания накала страстей, но те, кто знал о маниакальной любви Тимофея к деталям, могли, вооружившись лупой, увидеть, что это Галя. Крошечная фигурка ничем не выражала страха перед стихией: наоборот, она явно наслаждалась огромными волнами, грозой и ветром. Тим объяснял Гае, что у женщин есть особая связь со стихиями, и эта – кстати, единственная на полотне – воплощает в себе их повелительницу. Галю такое объяснение не очень убедило, но ей льстило, что она запечатлена на картине: одно дело слышать, что ты чья-то муза, а другое – получить этому реальное подтверждение.