Пленник Великой Степи

Глава 1

Я сидела в стареньком пассажирском «Форде», прислонившись лбом к прохладному стеклу. Мотор автобуса надсадно ревел, колеса шлифовали жирную черную грязь, машину раскачивало взад-вперед и, кажется, еще и по диагонали, но с места она не сдвигалась. Водитель, в очередной раз нецензурно помянув мать старенького микроавтобуса, гаркнул на весь салон: «Выходим!».

Первыми с места подорвались две бодрые старушки. Зажав в каждой руке по три пузатых пакета, позвякивающих и постукивающих своим неизвестным содержимым, бабушки направились к выходу, спрыгнули в густую грязь и синхронно ойкнули.

Я потянулась вслед за старушками, небольшую дорожную сумку решила оставить в автобусе. За мной из салона выбрался молодой парнишка в наушниках, мужчина неопределенного возраста, профессии и вида и женщина лет сорока с хвостиком, держащая на руках маленькую девочку в пышном розовом платьице. Сегодня в старое немецкое село ехало совсем мало людей.

Водитель попросил мужчину и паренька помочь ему вытолкнуть автобус из глубокой колеи, в которую после двух недель дождя превратилась проселочная дорога.

Размокший чернозем выскальзывал из-под ног мужчин, толкавших «Форд», и веером разлетался из-под колес. Водитель, по пояс высунувшись из кабины и развернувшись назад, кричал что-то подбадривающее.

Женщина молча наблюдала за происходящим, лишь время от времени поправляя соскальзывающую с рук девочку. Ту же, в свою очередь, мало интересовал застрявший в жирном поволжском черноземе автобус, зато бегающая по обочине трясогузка вызывала жгучее желание спрыгнуть на землю и словить маленькую верткую птичку.

Мне было скучно и тоскливо. Мало того, что конечная цель поездки была безрадостной, так еще и сам путь не приносил ни малейшего удовольствия.

Вчера мне позвонил Тихон. Анна Кристиановна умирает. Еще один инсульт, уже совсем не встает, да. Манюня помогает ухаживать, но на то, что Анна Кристиановна поправится, надежды нет. Поэтому Тихон сейчас всех и обзванивает. Да, Карлу Карловичу он тоже уже сообщил. Да, Анна Кристиановна совсем плохая, еще с неделю, может, и протянет. Да-да, всем остальным Тихон тоже обязательно позвонит. Да, родни у Анны Кристиановны много, но это ничего, Тихон найдёт, куда всех разместить. Да-да, чем раньше приеду, тем лучше. И на следующее же утро я поехала.
Деревня находится недалеко от моего города, всего 60 километров. Но вот дорога туда за последние триста лет, что стоит село, судя по всему, вообще не изменилась.
"Форд" снова натужно взвыл, рванулся вперед и выскочил из колеи. Водитель радостно рявкнул: "Все на борт!" Гуськом, впереди женщина с ребёнком, в самом конце — парнишка с наушниками, мы загрузились в автобус. За то время, что мужчины вытаскивали из грязи застрявшую машину, старушки с гроздьями пакетов куда-то пропали, видимо, ушли в туман, по дороге к деревне с чудным названием Буерак.
Микроавтобус чихнул, дёрнулся и снова двинулся в путь.
Вцепившись в стоящее впереди сидение и стараясь на особо коварных кочках не врезаться головой в боковое стекло, я пыталась вспомнить всё, что знала о бабе Ане.
В каком году родилась эта высокая и худощавая наследница немецких колонистов, я не знала. Но то, что её возраст приближался к вековому юбилею, это было точно. Когда мне исполнилось десять лет, родители впервые отвезли меня на всё лето в деревню к бабе Ане. Ее осевший бревенчатый дом, в котором пахло нагретой на солнце пылью, старым деревом и геранью, казался огромным. В нем было несметное количество мест для игр: круглый стол, накрытый темно-красной плюшевой скатертью, огромный, со скрипящими дверцами шкаф, продавленный зеленый диван, огромная, на полкомнаты кровать.

Кровать была необычайно старой, с высокими ножками, резным изголовьем и стойками, доходившими до потолка и скрепленными на верху рамой из досок. Баба Аня говорила, что эту кровать изготовили к свадьбе старшего сына основателя нашего рода.
Кровать ремонтировали не один раз. Прадед бабы Ани заменил верхнюю раму, дед — стойки и нижнюю раму, при Кристиане Фридриховиче, отце бабы Ани, уже окончательно сняли полог, когда-то крепившийся к верхней обвязке. Неизменными на протяжении этих столетий оставались только покрытые барельефами спинки. На изголовье, отполированном тысячами прикосновений, две сотни лет назад неизвестный резчик изобразил двух длиннохвостых птиц, сидящих на ветке то ли яблони, то ли граната. Местами, где к доске прикасались чаще всего, рисунок стерся почти до уровня фона. На изножьи мастер изобразил розы. К ним прикасались гораздо реже, поэтому на многих лепестках сохранились тонкие прожилки, а на листьях зубчатый край остался практически таким же, как и в тот день, когда кровать торжественно установили в главной комнате недавно отстроенного дома.

Воспоминания прервал водитель, громогласно обьявивший, что до Зоркино мы наконец доехали.
Выгрузившись из автобуса и дождавшись, когда старый чихающий "Форд" отъедет в сторону, я осмотрелась.
Последний раз я приезжала сюда пять лет назад на похороны бабы Ильзы, дочери Анны Кристиановны и моей бабушки по материнской линии. Ильза Ивановна всю жизнь прожила в городе, но похоронить себя завещала в Зоркино, в том углу кладбища, где были могилы большей части нашего рода.
Бабушка родилась еще здесь, в селе, а вот моя мама появилась на свет в ссылке, в Омской области, откуда переехать на историческую родину удалось только незадолго до моего рождения.
Ко всеобщему удивлению наш родовой дом был ещё цел. Мои папа и дедушка отремонтировали его, и там поселилась баба Аня.

А в сарае нашли и кровать. Ее разобрали на части, завернули в старые простыни и, укрыв для пущей надежности соломой, оставили на чердаке. Как выяснилось позже, позаботился о родовой мебели сосед Тихон. Одно время в нашем доме жил его сын, потом он перебрался в город, а спустя несколько лет сюда заселилась баба Аня.