Плеяда ренегатов: Орудия Страстей

I

Смерть может рассказать много интересного, нужно только уметь слушать. Непреоборимо напустились времена, когда та стала явлением фактическим, нежели противоестественным или сакральным. Она возымела язык: чёткий и ясный, легко осязаемый и читаемый, пусть не для каждого обывателя, но для особых жнецов, что научились переводить губительные знаки на понятный слог — нужно лишь слушать её печати и видеть её слова. И Лиззи Мартен, насколько это возможно, справлялась с данной задачей. Она не играла в таинства со смертью, не гналась за ней, но и не убегала. Садилась и глядела костлявой прямо в глаза, а та в ответ начинала рассказывать. Затем Лиза задавала вопросы, и смерть отвечала, по возможности сдавая подлецов-убийц, что подкидывали ей работенку. Так они и продолжали, пока первая не собирала части всей картины: кто, как и зачем. Не обходилось и без загадок. Мертвецы не особо разговорчивы, а признаки смерти не всегда столь очевидны. В таких случаях не оставалось ничего иного, кроме как разыгрывать живые спектакли с покойными актёрами. Вот они, пыщущие жизнью, амбициями и тленными надеждами на будущее, неожиданно получали ударом по голове, заточкой в бок или чем ещё куда-либо. Вот они истекали кровью, задыхались, умирали от болевого шока. Кого-то отравили. Иного — повесили уже мёртвым. У некоторых после кончины возымелись такие лица, словно они, превозмогая смерть, всё ещё силились рассказать — кто с ними подобное сотворил. Едва ли кто-нибудь из них погибал достойно, уж Лиззи-то знала. Но если ошмётки человека не приходилось собирать по улице, то день для неё, считай, задался.

Ближайшие дороги оказались перекрыты. Возле обочины то там, то тут виднелись высокие шапки констеблей, сновавших в мороке. Лиза ощущала холодные взгляды полицейских на своём затылке. Они стояли над трупом, угрюмо подбоченившись, и временами задумчиво скребли подбордки. Некоторые, совсем ещё юные новобранцы, сконфуженно отворачивались от трупа. Особо невосприимчивые умудрялись клевать носом прямо неподалёку от места преступления. Для многих из них было в диковинку наблюдать за работой танатолога. Лиззи сидела над телом, периодически заглядывая в свой массивный саквояж. Она то доставала щипцы с салфетками, то задумчиво рассматривала пробирки и маленькие коробочки из мутного стекла, в которые складывала клочки волос, кожи и ткани. Лицо врача было сколь бледно, столь и беспристрастно. С таким же видом молодые женщины её возраста раскладывали посуду на полки или штопали носки. А эта барышня была, видать, кремень: её, казалось бы, вовсе ничего не смущало. Как часто она видела нечто подобное? Пожалуй, каждый из присутствующих служивых хотя бы раз задался этим вопросом в тот мрачный день.

Моросящий дождь и возгласы вдали силились сделать обстановку более трагичной: особенно трагичной в сравнении с пустыми, широко раскрытыми глазами жертвы. Думалось, будто та по-прежнему видела своего убийцу. Предположительно двадцати лет, убитая сбивала с толку следователей, потому как изношенное тело её свидетельствовало против только отпустивших давешнюю юность глаз. Из-под многочисленных кровоподтёков виднелась смуглая и мозолистая кожа. Кисти рук были покрыты синяками и ссадинами. Нижняя часть лица и шея оказались и того обезображены — рваные раны тянулись от уха к челюсти. Густая, вьющаяся шевелюра спуталась из-за дождя и грязи. А ещё из-за кусочков плоти? Её плоти?

Несмотря на всё это, однако, Мартен ясно видела перед собой юную особу: обладательницу дебелой груди и очень сильных ног. Жертва на деле была молодой, но тяжести профессии проститутки не могли не оставить свой след. Высокий лоб избороздили глубокие морщины, столь же явные, как и носогубные складки вокруг губ. Морщинки имелись и вокруг глаз, и между бровями. Из-за рваной раны, искорёжившей рот, выглядывали жёлтые зубы. И то лишь те, которые ещё не выпали. Заметно вваливался нос. Непонятно, сколько тело пролежало. Может, часа два-три. Оно уже слегка отекло. Его тлетворное зловонье едва ли перебивал едкий запах фенола и хлорной извести.

Чуть поодаль за ограждениями теснились зеваки. Оттуда же временами доносились крики и ругательства. Некоторых из жителей Уайтчепела Лиза знала лично. Ведь со многими из них её семья также бежала из Санкт-Петербурга из-за массовых волн насильственного антисемитизма. Мартен была уже достаточно взрослым ребёнком, чтобы запомнить и своих попутчиков по горю, и тех, кто знакомил её с настоящей Англией — снопом мигрантов из Азии. Страна для неё имела смуглое лицо, мозолистые руки и загадочную ухмылку, предрекающую сомнительное будущее. Лондонские улицы были наполнены запахами нута, имбиря и рисового вина. Соседские дети рассказывали друг другу сказки из далёких-далёких стран. А взрослые учились понимать друг друга без слов. Именно так Лиззи запомнила свой новый дом.

Однако Мартен сейчас бы не сидела над очередным трупом в Уайтчепеле, если бы не любила учиться. У неё это получалось настолько ретиво, что из способности превратилось скорее в темперамент характера. Кто-то был полным жизни, другой — напористым. У кого-то хорошо получалось шить крестиком, а иной мастерски зашивал кресты над человеческими головами. А вот Лизавета очень любила учить, раскрывая горизонты подёрнутого дымкой промышленного края. Такой вот у неё был талант: неутомимая прилежность, раздражающая целеустремлённость и превосходная память, что в сумме делали из юной особы способную ученицу — и неважно, за что Лиза бралась. Говоря по правде, она впитывала своими большими глазами любые знания. Делала это машинально, но достаточно виртуозно: наблюдала, изучала, бросалась с некой одержимостью покорять всё то, что было, как правило, недолго непокорённым её восприимчивым умом. Она выучила французский и из робкой еврейки Лизки превратилась в статную, исключительно на собственный взгляд, Лиззи. Ведь имитировать, пусть и нечистый, но французский акцент оказалось неожиданно проще, чем пытаться сойти за свою в этом холодном и туманном краю. Позже Мартен отучилась на медика и стала помощником главного эксперта при Суде Короны. А следом, как всякий уважающий себя взрослый, научилась врать и принялась делать это так искусно, что сама перестала различать свой же обман. И пусть этот путь оказался тернистым, а у самой Лизы залежалась парочка скелетов в шкафу, которые она бы предпочла просто сжечь, молодая женщина ощущала невероятную близость и одновременно с этим огромную пропасть между собой и остальными жителями из Уайтчепела.