Плыви, моя рыбка

Плыви, моя рыбка

- Плыви, моя рыбка, - Лида раскрыла ладони. Блестящее тельце соскользнуло в воду и скрылось в тёмной глубине. Лида набрала полные пригоршни приятно холодной, чистой воды, плеснула в лицо, смывая насохшие жёсткой коркой слёзы.

- Плыви...

- Мне рыба сегодня снилась.

- Какая рыба? - насторожилась бабка. - В воде? Или ела ты рыбу?

- Не помню, - слукавила Лида. - Какая-то рыба.

Сон она помнила. Он давно ей снился, один и тот же. Она вытаскивает из своей груди маленькую серебристую рыбку и отпускает в реку. Лида чувствует рыбкину радость, её нетерпение, её желание поскорее оказаться в родной стихии, и становится обидно до слёз. Как же так, ведь я люблю рыбку, я поселила её внутри себя, оберегаю. Почему ей так хочется меня покинуть?

- Шушени говорили, есть во сне рыбу - к богатству. А если рыба в воде плещется, кто-то уйти хочет, да не может.

- Кому ещё уходить-то? Боря давно ушёл, - Лида старательно помешивала чай. Ложечка постукивала по стенкам стакана. - Ты, что ли, помирать собралась?

- Ушо-о-о-ол, - передразнила бабка. - Бросил он тебя, а не ушёл. Тьфу, стерва'.

Бабка грузно поднялась с табурета, плюхнула на тарелку две котлеты со шкворчащей сковороды и поставила на стол перед Лидой. Брякнула рядом чуть погнутую вилку.

- Ешь давай.

Ложечка стукнула ещё раз и остановилась.

- Я потом, - Лида поднялась. - Андрюшу помыть надо.

Бабка глянула на неё из-под низко нависших густых бровей, сказала примирительно:

- Неча обижаться, Лидуша. Шибко ты маешься, а толку? Отпусти пацана да живи. Ему-то уже давно ничё, а ты, дура, упираешься. Пусть идёт, всё одно не удержишь. Шушени не зря говорили...

- Надоела ты со своими шушенями! - перебила Лида. - Как я его отпущу-то? Подушкой, што ль, задушу? Совсем из ума выжила? Да и врачи говорят, есть шанс! Есть! - выплюнула Лида прямо в выцветшие бабкины глаза и выскочила из кухни.

Бабку Лида любила, обид на неё не таила и интересную историю её жизни знала наизусть.

Далья Мартьевна была из шушеней - малочисленного народа, обособленно живущего в глухой забайкальской тайге по устоям тысячелетней давности.

Чужих шушени не любили, к людям выходили редко. Жили сами по себе, охотились, ягоду да грибы собирали, в реках рыбу ловили. Бабушка Даляны была столпицей - старейшиной рода. Она вела учёт рождённым и умершим, решала тяжбы между соплеменниками, толковала сны, врачевала и исполняла разные ритуалы: на удачу, лёгкие роды и снежную зиму.

Когда поблизости от поселения советские геологи обнаружили залежи молибдена, одни шушени снялись с места и ушли глубже в тайгу, в совсем уж непроходимые места. Другие обучились грамоте, освоились в растущем день ото дня посёлке и стали трудиться на разработке месторождения. А Даляна влюбилась в молодого черноусого инженера и без оглядки полетела с ним в большой мир.

Выучилась на швею, родила сына, похоронила мужа, порадовалась рождению внучки, а потом проводила в последний путь и сына с невесткой. Сколько невзгод перенесла - не сосчитать. Глядя на бабушку, несгибаемую, будто из крепкого железа выкованную, Лида и со своими бедами училась справляться без слёз, без отчаяния, делая, что должно.

- Птичка, птичка, прилетай,

И Андрюше напевай

Песенку красивую

Про нашу ручку сильную.

Про нашу ножку быструю,

Головушку смышлёную,

Про глазки голубые,

Щёчки золотые...

Слова появлялись сами по себе. Лида будто вдыхала их вместе с влажным воздухом и выдыхала незатейливой песенкой, растирая сына мягкой мочалкой в такт. Андрюша неподвижно лежал в ванночке и глядел в потолок. Лида знала, что он её слышит, и старалась придать голосу уверенности и силы, чтобы влить их в его память, наполнить его беспомощное тело хоть капелькой сознания.

"Есть надежда, есть!" - упрямо твердила она, хотя Олег Евгеньевич, заведующий реабилитационным центром, сказал, что если надежда и есть, то только на чудо. Лида больше не возила туда Андрюшу. После развода с деньгами стало совсем туго, зарплаты уборщицы и пособия по инвалидности едва хватало на оплату счетов, еду и прочие необходимые расходы. Бабкина пенсия - смех и слёзы - уходила на лекарства. Мизерные алименты - на памперсы.

Лида научилась делать массаж, ставить уколы и занималась с сыном сама. Читала ему сказки. В выходные гуляла с Андрюшей на пустыре за домом - в следующем году администрация города пообещала разбить здесь парк с дорожками, скамейками и красивыми газонами. "Будешь ножками сам бегать, правда?" - глотая слёзы, шептала она, укрывая негнущиеся колени мальчика плюшевым пледом.

Андрюша не отвечал. Вот уже двадцать два месяца он был сломанной куклой, без разума, без речи, без движения. А водитель, раздавивший её сына на детской площадке у дома, получил условный срок.

- Иди, поешь, я с ним посижу, - бабка погладила задремавшую Лиду по голове. Лида замерла на секунду, впитывая заботу, потом поплелась на кухню.

Устала. Сейчас бы уснуть, по-настоящему, крепко, без тревоги, без снов этих рыбьих. Чтоб не вскакивать от каждого звука. Чтоб закрыть глаза, а потом открыть - и всё хорошо. Андрюшке снова десять, он торопится в школу, жуёт бутерброд на ходу. Боря собирается на работу, ищет носки в шкафу, бурчит. Бабушка печёт хлеб, из кухни тянет тёплым, ароматным. Лида потягивается, зевает, так не хочется вставать, но сегодня квартальный отчёт, планёрка и бесконечные дебеты-кредиты.