По Цельсию до 1100

Глава 1 …чёрный лебедь, белый лишь во сне…

Тяжёлая и бесконечная от ожидания смена, наконец, закончилась. И народ потянулся в раздевалки. Скучным молчаливым потоком. Идя в самом хвосте очереди, ведь моя рабочая точка находилась дальше всех, я изнывала от желания обогнать, ну или хотя бы попинать впереди идущих, для ускорения. Но не делала этого. Не хотелось лишаться денег.

Рабочая дисциплина у нас на комбинате регулировалась только одним — премией. А точнее, её урезанием. Опоздал на смену — минус пять процентов, вошёл в раздевалку после смены раньше положенного — минус десять, поругался с коллегами — минус пятнадцать, вступил в спор с начальством — минус двадцать, не выполняешь порученную работу — минус двадцать пять, выполняешь непорученную — минус тридцать, застукали спящим — минус тридцать пять и так далее, до самого критичного — застали поющим, танцующим, читающим — минус сто. В таком темпе зарплата таяла на глазах.

Впрочем, так дисциплина регулировалась почти повсеместно. Только в учебных учреждениях лишали накопленных за учёбу баллов, а на работе — денег.

Правда, последний пункт появился только лет двадцать пять-тридцать назад, ещё до становления Его Превосходительства Генсека первого. Так говорила мама, и пусть этого не писали в учебниках Новейшей истории, я ей верила и жалела, что не помню то время. Наверно было здорово.

Танцевать не только под Новый год, выходя на центральную площадь города всем коллективом комбината, и то только потому, что за это единственный раз в год делается надбавка к зарплате. Петь не только гимн в начале рабочей смены, а читать не только должностные и всякие там инструкции по охране труда.

Нет, дома никто не запрещал петь, танцевать или читать. Но в установленное время и, ни в коем случае не мешая соседям. Как будто чтением их можно побеспокоить. Если, только... Я хихикнула, представляя, как читаю Мастера и Маргариту вслух, и в полный голос.

— Ты что? — тут же покосилась на меня рабочая с цеха. Я торопливо проглотила улыбку и опустила глаза в пол.

— Ничего! Просто мышечная судорога.

Да, улыбаться и смеяться — у нас тоже запрещено. Правда, негласно. Работа может и должна вызывать положительные эмоции, но нужно уметь использовать их для повышения производительности. В противном случае это может привести к ослаблению внимания и допущению ошибок. То есть «выполнение порученной работы неправильно — минус сорок пять процентов премии»! И неважно, что смена закончилась. Я буду считаться присутствующей на работе, пока не доберусь до дома. И если допущу недозволительную вольность, любой будет вправе накатать на меня докладную.

Хвост очереди втянул меня в медпункт.

— Фамилия? — строго спросила необъятная медсестра с повадками цербера.

— Хорн! — привычно выпалила я в ответ. Другая девушка в халате сидела за столом. Она нашла мою фамилию в списках, и снисходительно кивнула коллеге. Та тут же развернула меня боком и в одно касание приставленным прямо к одежде пневмошприцом сделала прививку. Очередную и обязательную. Их делали нам каждый день в начале и конце смены. Говорили, что она профилактическая, от всех болезней. Лично я в это не верила. Хотя бы, потому что неизменно раз в два-три месяца простужалась. Но продолжала «колоться» вместе со всеми. Исключительно из желания сохранить зарплату. «Отказ от прививки» стоил девяносто пять процентов премии. Так что если им не жалко тратить на меня недействующую вакцину, я уж тем более потерплю.

А терпеть приходилось. Не знаю, как у остальных, у меня место укола всегда дико чесалось. Казалось, что там вдруг посыпается пара десятков мелких паразитов, которые, ползая под кожей, вызывали тем самым невероятный зуд. На моё счастье, гадостное ощущение проходило уже через полчаса, но и за это время я успевала разодрать плечо до кровавых царапин.

После медпункта народ, наконец, двинул в раздевалку. И я радостная понеслась вслед за всеми. Приняла душ, украдкой заклеила в очередной раз разодранное плечо лекарственным пластырем, переоделась. Хорошо ещё, что выход из раздевалки никем не регламентировался. Ждать очереди, чтобы выйти на улицу, я бы точно не смогла. А так запихав спецовку комом в пакет, забросив на плечо сумку, я почти всегда первая выходила на свежий воздух. Особенно после ночной смены.

И пускай воздух на территории комбината вряд ли можно было назвать свежим, особенно когда иной день со стороны цеха переработки подванивало чем-то вызывавшим примитивные рвотные рефлексы буквально у всех, я предпочитала, пять-десять минут простоять на улице в ожидании автобуса, чем провести ещё хотя бы секунду внутри помещений.

Ведь каждый раз по окончании смены меня буквально раздирало желание действовать. Хотелось прыгать, бегать, петь, танцевать, просто орать от безумного восторга. И всё это, несмотря ни на какую степень усталости. Даже наверно наоборот, чем сильнее я уставала, отработав тяжёлые двенадцать часов, тем мощнее разгоралась внутри меня оголтелая жажда жизни. И это тоже приходилось прятать.

Вот и сейчас, отвлекая себя от желания помурлыкать пришедшую на ум мелодию и всё ещё зудящего плеча, я рассматривала выходящих из здания раздевалки людей.

За два года работы на комбинате, я так и не смогла привыкнуть к тому, что ночные бдения, и не только они, делали людей похожими на зомби. И непросто похожими. Молчаливые, хмурые, с тёмными провалами пустых глаз. Никто меж собой не разговаривал, не улыбался ярким лучикам весеннего солнца, с автоматической сосредоточенностью ожидая автобуса. Ну, реально, зомби. Живые трупы.

А ведь я знала, что две женщины слева от меня — заядлые огородницы, и, встречаясь в городе, на выходных, могли обсуждать огородные темы часами. В то время как здесь стояли рядом, молча и почти не глядя друг на друга.

Илай Бай, крепкий, всегда гладко выбритый парнишка, заядлый любитель футбола — аккуратно, словно замедленный бег трусцой, переминаясь с ноги на ногу, ждал автобуса куда сильнее, чем я. Потому что только дома мог узнать о результатах новых розыгрышей, или чего там, в футбольном мире происходит.