По дороге сна

По дороге сна

- И ты тоже!.. За что ты так со мной?
- Я не люблю тебя больше, разве не ясно?
- Любила ли ты когда-либо? Была ли в твоей душе хоть капля тепла ко мне, в твоем сердце было ли хоть немного места и для меня? Все эти годы... Неужели все было ложью?
- Ну, а чего ты хочешь от меня? Ты! Думаешь, снизошел до нас, простых смертных, и мы тут же должны целовать твои ноги? Ты жалок, Шинид, просто жалок. Ты выбрал меня, но тебя никогда не интересовало мое мнение. Меня отдали тебе на откуп – вот и все. Слышишь? Откупились за твою доброту!

Шинид не сказал больше ни слова. Огладил непослушные светлые кудри любимой и вышел за порог. А в следующий миг в небо взвился яркой вспышкой гордый серебристый дракон.

Рухнул камнем в горах, там, где холод мог притупить боль; метался, терзая свое великолепное чешуйчатое тело, а затем бился о камни, терзая и человеческую свою ипостась. Крича отчаянно, скреб по груди, желая вырвать сердце. Пусть бы только оставила его боль, пусть бы только истаяло из души предательство. И тогда, вмиг обессилев и упав на колени, Шинид вскинул руки, хрипло, но решительно шепча последние свои слова:

- Пусть станет колыбелью это плато, пусть боги примут раньше срока душу. Я проклинаю свое сердце! Пусть обратится камнем до тех пор, пока не придет в мир душа, предначертанная мне судьбою. Я заклинаю вас, призываю в свидетели, духи и боги этой земли!

И в миг, когда слетели с губ дракона последние слова, обратился он каменным изваянием, а душа его, дух, растворились в звездном небе, обретая желанный покой.

***
В холодном северном небе, низко нависающем над выстуженной равниной, мелькнула яркой вспышкой и погасла чья-то путеводная звезда.
Вскрикнул отчаянно и обреченно одинокий путник, измождено упал на колени посреди пустоши, возведя к небу руки.

Сумерки все сгущались, выхолаживая, отнимая последние крохи тепла. На ночном небе, усеянном звездами, как алмазной крошкой, теперь и вовсе не отыщешь ту единственную, нужную звезду, что безошибочно выведет к цели.

Под спускающуюся ночь ветер чуть присмирел. Не так жгуче кусал кожу лица, не так настойчиво холодил тело, забираясь под плотные слои ткани.

Эзра резко вздохнул, хватая ртом морозный воздух, вскинул голову и вперил взгляд темных в сумерках глаз в холодное небо. От уголков глаз тянулись по щекам влажные дорожки слез – то ли от холода, то ли от печали. Потянулся ладонью к лицу и, сдернув плотную перчатку, стер загрубевшими пальцами слезы. Не дело это, настолько уступать своей слабости, не время пускать в душу отчаяние.
Еще с минуту путник приходил в себя, затем решительно поднялся на ноги. Время передохнуть будет позже, когда останется позади выхоложенная ветрами равнина, пустынная, каменистая. Встряхнулся, отгоняя усталость и морок, оправил полы теплого плаща, убрал с лица под шапку смоляные пряди, схваченные на концах снежным инеем, проверил перевязь и, вновь укрыв половину лица за высоким шерстяным воротом и надев перчатку, продолжил свой путь, предначертанный неведомо когда и неведомо кем.

***
А началось все несколько лет назад, когда после ожесточенного боя Эзру и десятки других раненых солдат вернули кораблями к берегам северного континента. Все бы ничего, но Эзра был темным эльфом и должен был остаться в числе раненых сородичей на родной земле. Нелепая ли случайность, чей-то недосмотр или, быть может, злая шутка отправили едва живого эльфа-воина в чужую, чуждую ему страну.

Несмотря ни на что, о раненом позаботились, коли уж достало у него сил пережить невзгоды переправы в шумный портовой город. Но полученные раны отняли у Эзры больше, чем просто силы и здоровье – он был теперь хром, не способен не только натянуть звонкую тетиву на луке, но и удержать легкий клинок – они отняли всякую надежду исполнить свой долг, как достойного представителя своего рода, наемника, воина.

Эзра, как любой представитель своего народа, не видел для себя иной участи, кроме как погибнуть на поле боя. Но эту возможность у него отняли, по ошибке отправив к берегам холодного северного континента, где выходили, вернули с того света. Он жаждал при первой же возможности вновь возвратиться к родным лесам, но шло время, раны заживали тяжело, а там и зима спустилась, разбивая хрупкие надежды на скорое возвращение.

Эзра находил успокоение во снах - странных, тягучих, как вересковый мед, туманных, как утра на любимых болотах. Поперву ему и вовсе было сложно отличить сон от яви. Прислушиваясь к понятному, но от того не более приятному говору в раскинувшемся около города военном лагере, он порой проваливался в тяжкую дрему, где его продолжали донимать сотни и сотни голосов. Не сразу он понял, что это - совсем иные голоса.

Так проходило время. Днем - в попытках оградить себя от назойливого внимания иноземных солдат и лекарей, ночью – в стремлении понять, о чем же шепчут голоса.
Несколько недель минуло, прежде чем Эзра вычленил в ночном гомоне один-единственный голос, который все это время не позволял уйти в небытие. Он дарил утешение, умиротворял израненную душу темного эльфа.

Эзра все чаще и чаще начал скатываться в дрему, желая снова услышать голос своего невидимого собеседника.

Как славно. И как жалко!

На бледного и немощного эльфа посматривали косо, никто не допускал даже мысли, что бедолага перетерпит зиму. Не имея аппетита, не желая жить, он будто таял день ото дня. Лекари ставили срок до Солнцеворота. И каково же было их удивление, когда на рассвете первого дня после зимнего солнцестояния тяжелый пациент попросил накормить его.

Ночью, потерявшись между сном и явью, между прошлым и будущим, в момент перемены года Эзра болезненно втянул воздух и распахнул глаза.
С его искусанных обветренных губ, разрывая ночную тишину, сорвалось полустоном-полувздохом короткое имя.

Теперь он знал, знал имя своего невидимого собеседника! А позже узнал и всю историю. По временам накатывало ощущение, будто он сходит с ума. Но тайный друг раз за разом возвращал его к жизни – ненавязчиво и терпеливо, где уговаривая, где выводя из себя.

Набираясь со временем сил, Эзра, пряча эльфийские уши, начал выходить на прогулки к городу, наблюдая, прислушиваясь к аттарийской речи, выведывая незначительные вести о замершей, будто в зимнюю спячку впавшей, войне. А попутно ловил и обрывки житейских историй. Его не мучил стыд, ему не было неловко, когда до слуха долетали отголоски чужих потерь, когда он открывал для себя всю подноготную, всю оборотную сторону человеческой души. Это была чужая война, на которой он, Эзра, был лишь одним из многих ее орудий, одним ее клинком, сломленным сейчас и бесполезным. И не его вина в том, сколько боли и несчастий эта война принесла людям. И все это на фоне ставших такими привычными и нужными бесед с безликим собеседником.

- Покажись мне.
- Я не могу, - после недолгого молчания отозвался невидимка.
- Покажись!
- Нет, милый мой. Еще не время.
- А когда время? Ты мучаешь меня неизвестностью.
- Мучаю тебя? Прости! И в мыслях не было! Но показаться тебе я и правда не могу. Потерпи немного.

И Эзра терпеливо ждал. Днем он теперь напрашивался в помощники к лекарям, исполняя поручения без лишней спешки и слов, чтобы ночью, утомленным, уснуть поскорее и вновь услышать ставший таким близким и дорогим голос. Шло время, прибавлялся день, набухали новой жизнью почки на деревьях и кустах, море, будто сказочное чудовище, усмиряло свой гнев, дышало ровнее, подходил к концу сезон зимних штормов. В город-порт стекались со всех концов страны свежие военные силы. Из лагеря в спешном порядке вывозили тех, кто не сможет отдать свой воинский долг в первом после передышки сражении. Эзра ждал. Вместе с первой волной солдат он готовился вернуться на свой континент. Пусть никчемным калекой, но домой, туда, где душа обретет желанный покой.

Однако в ночь перед отплытием невидимый собеседник вновь ворвался в тревожный сон темного эльфа – впервые пришел объятием, безликой лаской, жарким дыханием, опаляющим шею и скулу; чужие руки надежно держали поперек груди, не позволяя обернуться; чужой страх мешался с его собственным, а губы меж тем шептали и шептали…

- Не оставляй меня, не уходи. Никто кроме тебя… Никто мне не поможет. Найди меня, верни… Не оставляй!
- Покажись!
- Помоги мне, милый мой! Никто, кроме тебя… Не оставляй!
- Покажись!! Прошу!.. Покажись!

Но он не показался, не позволил обернуться. А Эзра, со стоном вырвавшись из сна, в бессильной ярости заламывал руки.

- За что ты так со мной?! - теперь он знал, знал силу объятий невидимого собеседника, нежность и уверенность его прикосновений, помнил жар его дыхания. Как настоящий! И не представлял, как сможет жить дальше, утратив все это. Пусть только дымка, пусть сон, пусть плод его воображения, но он был нужен Эзре не меньше, чем эльф был нужен тому, безликому и бестелесному.

Решение было сложным, но он принял его, и, теперь уже постоянно пряча под повязками и шляпами природу своей сущности, Эзра оставил лагерь и пришел в город, к рыбакам, чтобы начать здесь писать новую страницу своей судьбы. Труд не пугал темного эльфа, ремеслу он учился споро, забывая за дневными заботами не только о своей ущербности, но и о магии. Кожа прекрасного некогда темного эльфа загрубела, пальцы утратили былую чувствительность; глаза не сверкали, как бывало, опасными холодными искрами, потускнели волосы. Он весь будто превратился в блеклую тень себя прежнего.

У Эзры была цель, и он шел к ней вопреки всему.
Днем работая на износ, ночи он проводил со своим невидимым другом, беседуя, пытаясь вычленить из его рассказов хоть что-то, что помогло бы в поисках. Просыпаясь, Эзра старательно записывал всю новую информацию – воспоминания друга о его прошлом, рассказы о местах, которые могли бы указать верный путь, описания путей, исхоженных невидимкой, и событий из его, как по всему выходило, долгой и непростой жизни.

Воспоминания походили на сказку, но Эзра не сдавался. Невидимый друг все глубже проникал в его душу, все прочнее привязывал к себе, все больше становился и частью его настоящей жизни. Приспособившись немного, эльф время от времени начал выспрашивать стариков о делах давно минувших дней. Ведь память человеческая удивительна, и хранит за собой множество увлекательных историй, кажущихся на первый взгляд сказкой, но на деле оказывающихся исключительно правдивыми.

И эти разговоры принесли свои плоды. Люди помнили множество сказаний и легенд, проливающих свет на ту давнюю, кажущуюся сказочным вымыслом, историю. Эзра впитывал их с жадностью и страстью, запоминая, записывая и сравнивая с тем, что рассказал ему его бесплотный друг.
Все было правдой. Всё! И это, пожалуй, как ничто другое придало сил и упорства.

Собеседник из снов – не плод его воображения, не горячечный бред, а значит, чего бы ему это ни стоило, Эзра его найдет!

Эльф оставил город на вторую весну после этой, когда собрана была вся возможная информация, изучены и сверены все старые, старинные карты, продуманы все возможные пути к цели. Эзра уходил с чувством сродни облегчению – не было ощущения, что оставляет насиженное место, не было печали, была лишь уверенность и вера в то, что он на шаг ближе к желанной встрече.

Дни походили один на другой и отличались лишь количеством оставленных позади шагов. Эзра не спешил, путешествуя пешком, налегке, имея при себе небольшой запас провизии, пополняемый при каждом удобном случае. Порой он задерживался в небольших деревнях на несколько дней – так советовал ночной собеседник – и в этих случаях беседы с местными стариками обязательно приносили свою пользу и очередные крохи увлекательных россказней.

Минула весна, позади осталось и короткое северное лето. Путь темного эльфа лежал по кромке равнины на запад, к предгорьям, а оттуда… Там останется лишь покориться воле богов и уверениям невидимки в том, что нужный путь подскажет сердце.

***
- Держи меня крепче!
- Я держу тебя, Эзра. Я знаю, ты близко. Я чувствую тебя.
- Я так устал, - едва шепчут искусанные губы.
- Осталось немного, мой милый. Еще несколько дней, слышишь. Ты так близко, ты не можешь сейчас сдаться.
- Покажись мне.
И снова после долгого молчания:
- Не могу. Прости, не могу! Не потому что не хочу, Эзра. Поверь мне, прошу!
- Я так устал…

Эзра лежал на краю отвесной скалы. Крупные хлопья снега укрывали замерзающую хрупкую фигуру, укутывали белым покрывалом. Через несколько часов стихия спрячет все следы одинокого путешествия темного эльфа на чужой земле, а через несколько дней хищники уничтожат и физические свидетельства его присутствия в этих предгорьях. Потому что не было сил продолжать путь, утекала с каждым новым вздохом жизнь. На краю сознания металась тенью фигура, заламывая руки и взывая, моля вновь очнуться, не засыпать, не оставлять его вновь в одиночестве, нестерпимом и всеобъемлющем.

Тихий, едва слышный шепот срывался с посиневших губ. «Прости...»

- Не оставляй меня! Вернись! Я чувствую тебя всем существом! Молю, приди в себя! Прости, прости, прости! Не уберег!

Голос невидимого спутника становился все более четким, живым. Эзра с трудом разлепил слипшиеся, смерзшиеся ресницы и жадно впился взглядом в мечущуюся совсем рядом в агонии призрачную фигуру. Ни черт лица, ни четких абрисов тела, лишь тень… тень, сгусток света, но после долгих лет ожидания и этого было довольно.

- Обними меня.

Он обнял. Как и в самый первый раз пришел теплым надежным объятием, жарким шепотом, явился нежной и такой необходимой лаской. До самого рассвета невидимый собеседник согревал эльфа, шепча слова поддержки и ободрения. А с первыми лучами солнца на рассвете Эзра встал, чтобы завершить свой путь.

***
Здесь было тихо. Удивительно волшебно и тихо. Колыбель для дракона – так вот какая она, вот где долгие сотни лет спал мертвым сном заколдованный, проклявший себя его призрачный собеседник. Дыша прерывисто, рвано, Эзра подошел к каменной фигуре, в которой лишь отдаленно читались человеческие черты. Снял перчатку и коснулся холодного шершавого камня. Но ничего не случилось, чуда не произошло. По щекам изможденного путника текли соленые слезы, он и не замечал.

- Я сошел с ума, если верил в твою историю. Но теперь ты не властен надо мной. Я прощаю тебя. Прощаю тебя, ставшего мне дороже чести, прощаю тебя, завладевшего моей душой и сердцем.

С этими словами эльф опустился к подножию камня, сел, привалившись к нему спиной. Не было больше смысла бороться за свою жизнь. Цель достигнута, путь пройден. И вновь, как и прежде, на границе яви и сна, Эзра чувствовал крепкие надежные объятия, слышал жаркий шепот, чувствовал горячее касание губ к обмерзшей щеке.

- Я прощаю тебя.
- Я принимаю твое прощение, мой верный темный эльф.

В серебристом сиянии на пологом склоне сидели на снегу две фигуры. Одна была печально неподвижна, другая надежно держала первую. И в этот раз вторая фигура не была призрачной – наливающийся серебристым светом мужчина, облаченный в почти истлевший балахон, крепко прижимал к своей груди темноволосого эльфа, перемежая слова благодарности с заклятиями, возвращая тому такое необходимое тепло, исцеляя.

В миг, когда мир вокруг укутала самая длинная ночь в году, в момент зимнего солнцеворота, сбросивший со своих плеч оковы проклятия дракон обрел свободу и счастье – Эзра сделал первый шумный вздох, рождаясь к новой жизни.

- Живи, мой Эзраэль. Ты полюбил меня бесплотным духом, полюби и обретшим плоть.
- Я люблю тебя, люблю, - тонкие пальцы коснулись сияющего в ночной мгле лица дракона, очертили, как мечталось, линию бровей и скулу, задержались на губах, отвели за ухо спутанную светлую прядь. – Ты только держи меня крепче.
- Держу. Счастливого солнцеворота, мой милый темный эльф.

Спустя миг склон опустел. Лишь пышные снежинки, мерно кружась, опускались, скрывая, туда, где долгие сотни лет стоял каменным истуканом заколдованный собственным проклятием серебристый дракон.