По эту сторону облаков. Как я стал предателем

10. Идёт волна

- Вы помните, что происходило, когда шла волна?- спросила Накано.
- Помню, разумеется.
- Можете рассказать?
- Могу, но не стану. Это не имеет никакого значения. Сегодня нет испытаний, все системы Объекта-104 работают в штатном режиме. Поэтому волна не представляет угрозы.
- Это может быть полезным для меня в будущем.
- В капитанском экзамене нет такого вопроса.
- Мне это нужно для работы, а не для экзамена.
- Когда это станет нужным, я вас всё расскажу. А пока — нет. Воспоминания слишком неприятные.
Дальше до самых ворот мы ехали молча. Накано была за рулём. Так что я мог развалиться на сиденье и нырнуть с головой в воспоминания о том дне, когда произошла катастрофа.
Воспоминания это самые неприятные. Словно прыгнуть в вонючую чёрную яму, и обнаружить, что на дне — штыри, битый кирпич и осколки.
Помню ли я волну?
Помню превосходно.
В Национальный Университет Японской Социалистической Республики я мог поступить без экзаменов, по итогам выпускного тестирования. Надо сказать, университеты Хоккайдо восходили к той же традиции, что университеты материка, так что поступление остаётся в них самым сложным предметом. Хоть в Токийском, хоть в нашей Националке можно без проблем отучиться, даже если вместо лекций играешь в пинг-понг, а читаешь только свежую хентайную мангу. Есть даже шутка, что студенчество — это лечебный отпуск, положенный тем, кто хорошо пахал на экзаменам.
Выпускник, вне зависимости от происхождения и партбилета, легко найдёт работу хоть в оборонке, хоть в любом из министерств острова. В партию, если надо, его принимают без комсомольского стажа. Его диплом и научные степени признаются в том числе и на юге земле. А это немаловажно, если решил эмигрировать. Наконец, сдавать экзамены мложно, по выбору на японском, русском или английском языках. Есть, кажется, и опция с языком айну, но за всю историю университета не нашлось ни таких преподавателей, ни таких студентов.
После Воробьёвой наша компания усохла до троих человек. Я, Такэси Ватанабэ и Москаль-Ямамото. Высылка Алины связала нас, как преступление связывает соучастников.
Не знаю, можно ли считать Пачина четвёртым. Он часто с нами спорил. Но своим мы его не считали.
Мы были юные, образованные и наивные. И собирались заниматься наукой. Конечно, что Ватанабэ приспособлен к этой работе лучше, чем мы оба вместе взятые, было ясно уже тогда. Но нас это не смущало. Мы были уверены, что станем просто крупными учёными, а Ватанабэ — выдающимся. И со временем получит Нобелевскую премию за нас троих.
Поэтому все трое поступили в Новосибирск. Там были экзамены, но после лицея они не смогли нас удержать. Уже по результатам, когда вывесили таблицы, обнаружилось, что вместе с нами поступал Пачин.
Я до сих пор не знаю, зачем Грише это было нужно. Кажется, он просто читал, что в России много несчастных людей, страдающих от всякой несвободы. И почему-то решил, что должен им помочь. План, если вдуматься, ничуть не более фантастический, чем у нашей четвёрки.
Академгородок радовал. С запада — железная дорога, с юга — водохранилище, на севере лес, а на востоке — непонятные гаражи и пагкаузы. Одним словом, не микрорайон, а неприступная крепость, где никто не мешает заниматься наукой.
Вариационное счисление нам читал профессор Абрам Фет, переводчик Лоренца и пропагандист Карла Поппера, только что вернувшийся из Америки. Поппер тогда был ещё актуален. Как говаривал Москаль-Ямамото, «надо хорошенько изучить, чтобы потом хорошенько отбросить». Играли в преферанс с его учеником Топоноговым и правили английский в рукописи его учебника по дифференциальной геометрии. На красных лавочках у гастронома «Академия Вкуса», что возле деревянной избушки лютеранского центра, до полуночи спорили, есть ли будущее у Java, переходить ли на Unix и кто стоит за взлётом теории струн. Когда приезжал Флигенберд, мы обязательно ходили на его лекции. А ещё как-то зимним вечером, когда за окном чужой обшарпанной общаги видишь только круг снега под оранжевым фонарём во дворе, Юрий Бригадир читал нам, ещё по тетрадкам, первую редакцию «Сердца Анубиса».
В первые три семестра это было очень интересно. Потом я устал. Хотелось съездить домой — когда ты не съездил три раза, это вносит разнообразия.
Конечно, я бы никогда не собрался — не хотелось тратиться на билеты. Но положение спас Москаль-Ямамото. Он проворачивал очередную аферу и вёз четыре сумки. Ещё он обещал купить билеты за свои. После этого я немедленно согласился и только под Хабаровском задумался, не везём ли мы контрабанду.
А потом это снова стало не важно. Потому что даже если мы и везли контрабанду, то довезли благополучно. Я всю дорогу читал Урсулу Ле Гуин и даже не поинтересовался, что было в сумках.
Когда мы прибыли в Саппоро, Москаль-Ямамото посоветовал ехать вечерним поездом, купить барашка и бесследно исчез вместе с четырьмя сумками.
С вокзала, как всегда, шёл пешком. Путь показался мне втрое короче, чем раньше, а город совсем малюсеньким. Представить страшно, но Асибецу ещё меньше Академгородка. И ни одного здания выше пяти этажей!
Завернул на кооперативный базар и купил барашка. Расплачивался, как сейчас помню, рублями. Йен у меня уже не водилось. Я понял, что Хоккайдо стал от меня далеко.
Родители уже вернулись с работы, в знакомом окне горел свет. Из чувства противоречия я пошёл к Москалю-Ямамото. К тому же, надо было отдать барашка.
Его квартира совершенно не изменилась — накрытый ковром диван и выцветшая от времени ДСП-шная стенка прямиком из 1981 года. Москаль-Ямамото сидит на коленях перед выдвинутым ящиком и перебирал резисторы. По телевизору — «Зена-королева воинов».
- А где родители?- спросил я.
- На Штыре. Там ЧП какое-то.
- Что-то серьёзное?
- Когда серьёзное, тревогу дают. Так, испытания.
Я опустил на пол куль с тушей.
- Что с ним будем делать?
Москаль-Ямамото подошёл, наклонился, пощупал сочное алое мясо.
- В холодильник. Потом приготовим.
Тушу кое-как утрамбовали. Наверное, мы бы так не старались, если бы знали, что она нам не понадобиться.
- А что сейчас есть будем?- спросил я.
- Ты голодный что-ли?
- Не особо.
- Ну, значит не будем.
Москаль-Ямамото подошёл к телевизору, тупо посмотрел на Зену, а потом выключил.
- Тебя что-то гнетёт.
- Китайский массажный салон открылся,- произнёс Москаль-Ямамото,- В Фурано.
- И что?
- Как что? Поехали!
Мы спустились в тёмный колодец двора. В знакомом с детства гараже с облупленным боком сверкала новенькая Ямаха. Я увидел этот мотоцикл первый раз в жизни. И, признаться, не знал даже, что Антон умеет водить.
Но он умел. Я решил спросить, где и как он научился. И, как водится, так до сих пор и не спросил.
С задорным рокотом мы понеслись в ночь. Бетонное шоссе дышало холодом. Город промелькнул мимо, и мы оказались на открытой равнине среди чёрных квадратов полей.
В Фурано мы врываемся. Мелькают скошенные белые домики, потом снова пустырь, и, вдруг выскакивает мэрия. Мэрия приземистая и красная, она больше похожа на амбар. Из тьмы вырастают столбы с чёрными проводами, верный признак железной дороги. Сворачиваем на мост, такой короткий, что его почти не видно — и вот вокруг нас всё чаще появляются домики, похожие на обломки детского конструктора.
Антон затормозил возле малоприметного белого коттеджика с зарослями в окнах первого этажа. Перед коттеджем крутится полосатый столбик, обозначающий парикмахерскую.
- Они что, круглосуточно работают?
- Конечно. Людям это дело всегда хочется.
Массаж — на втором этаже. Распоряжение полиции, на случай облавы. Мы поднимаемся в тропическую духоту и зыбкий аромат перемешанных благовоний. Стены холла убраны синим бархатом, а двери отодвигаются неслышно, как порыв ветра. Я думаю, что многие из местных крестьян приходят сюда не для разврата, а просто чтобы заняться сексом в приятной обстановке. Королевское удовольствие без прокисших тарелок на кухне и возни детей.
Насчёт девушек Москаль-Ямамото договорился заранее. Они появляются прямо из стены, в простых красных платьях и с подведёнными длинными бровями.
Девушки улыбаются и хихикают. Они не знают ни русского, ни японского языка. Это не удивительно. Я думаю, это для того, чтобы они не учили клиентов, как жить.
Нас растаскивают по разным комнатам. Это даже не комнаты, а клетушки, размером со шкаф. Достаточно, чтобы лечь, получить удовольствие и ничего не сломать и не опрокинуть.
Мне нравится её смуглая, золотистая кожа цвета свежего хлеба. Уверен, она окажется такой же вкусной. Я впиваюсь в её губы, а пальцы мнут сквозь платье её едва заметную грудь. Девица виртуозно постанывает. Даже если она сейчас и играет, то игра доставляет ей удовольствие.
Я выдохнул и принялся стаскивать одежду. Девушка освободила застёжку на плече и тоже ловко выскользнула из своё платье. Мягкий свет из неразличимого светильника превосходно выделил подтянутое стройное тело из полумрака тесной комнатушки. Мы сплелись и рухнули на пол.
Её дыхание пахло мятой. Мне не нравится мята, но я готов был терпеть.
Я провёл членом по гладко выбритому лобку, вошёл внутрь головкой и уже хотел двигаться глубже — тот тут заревела сирена.
Ох, что за мерзкий это был звук. Он цеплялся за слух и царапал. Казалось, каждая его секунда рвёт из ушей клочки мяса.
Китаянка поморщилась. Я легко отстранил её. Можно не продолжать. Точнее, на таком фоне продолжать невозможно.
- Это испытания,- произнёс я,- Сирену дают.
И сразу понял, что соврал.
Москаль-Ямамото был прав. Эту тревогу узнаёшь сразу. Как разложившийся труп или вонь скунса.
- Это не испытания. Это красная тревога. Надо уходить.
Девушка едва ли понимала хоть слово. Я увидел, как она села, сжалась в комок и попыталась зажать уши.
Я пододвинулся к ней, взялся за платье — и вдруг понял, что не смогу преодолеть этого полуметра. Тело словно выключили из розетки. А потом в голове словно взорвалась граната и всё перед глазами стало мутно-зелёным.
...Интересно, как там Москаль-Ямамото? Ему тоже сейчас настолько плохо?
Кажется, через миллиард лет я вынырнул обратно в полумрак картонной комнатки. От пола пахло потом и благовониями.
- Где вы?- громко спросил я. Почему-то по-русски.
Ничего.
Я потянул к себе край платья. Тот скользил слишком легко. Я обшарил пол, постукал по картонным стенкам. Девушки не нашёл. И больше не собирался её искать.
- Антон!- крикнул я.- Антон, ты здесь?
Пять долгих секунд я я казался себе последним человеком на этой планете. А потом за стенкой зашевелилось. Медленно и скрипуче, как барсук в берлоге.
- Антон, ты слышишь меня?
- Да слышу, мать твою!- отозвался Москаль-Ямамото.- Ты не видел, куда моя подевалась?
- По-моему, её больше нет.
- Спасибо, порадовал.
- Что с ними?
- Я откуда знаю?..
Мы выползли в коридор и кое-как поднялись на ноги. Антон был в куртке, но без штанов. Синие семейные трусы с белыми кружками смотрелись весьма впечатляюще.
- Штаны тоже пропали?- тупо спросил я.
- Угу. Вместе с девкой.
Я протянул трофейное платье. Подол волочился по полу. Он взял его, развернул, а потом скривился и швырнул платье прямо мне в лицо.
- Сам это носи.
- Где все?
- Неужели не ясно? Попали мы!- заорал Антон так, что пластмассовые полки задребезжали,- Попали!
- Куда мы попали-то?
- Куда... «Обознался дубом дятел-идиот»
- Чего?
Вместо ответа он махнул рукой и стал щупать бархат. Где-то была панель, что вела на лестницу. Наконец, панель нашлась и сдвинулась. Мы потопали вниз, не сговариваясь и не оглядываясь.
Внизу, за столиком у кассы, тоже никого. Мы не стали оставлять деньги. Что-то подсказывало, что деньги больше ничего не значат.
Возле мотоцикла я чуть не выругался — ведь ключи пропали вместе со штанами. Но Антон, как ни в чём ни бывало, достал их из-под майки. Он, как в детстве, носил ключи на шее.
Мотоцикл зарокотал. Антон тронулся, проехал квартал, и затормозил.
- Что случилось?
- Смотри и слушай. Хах!
Антон слез с машины, подошёл к ближайшему домику и начал барабанить в дверь. Никакой реакции. Он пару раз долбанул ногой. То же самое. С таким видом, будто занимался эти всю жизнь, подобрал возле порога оцинкованное ведро и врезал по стеклу. Жалобно зазвенели осколки и затрепетали кремовые занавески.
Снова никакой реакции.
У меня в груди похолодело.
- Что случилось?- спросил я. Разумеется, вопрос был от ужаса. Я прекрасно понимал, что случилось.
- Пропали. Может, они, а может и мы.
- Что вообще происходит?
- Какая разница? Это не больше чем разговоры. Садись, поехали. Будем смотреть, кто остался.
Мы ехали через тёмный город — только уже не спящий, а вымерший. Снова пустынное ночное шоссе, поля и редкие домики. Даже если здесь есть другие уцелевшие, они никак себя не проявляли.
Интересно, что бы изменилось, если бы мы остались дома смотреть «Зену — королеву воинов»?
Сейчас я почти уверен, что ничего. Не накрыло бы здесь, накрыло бы там. А помехи, которые мы увидели бы на экране, были бы полезны для отчёта комиссии по последствиям.
Дорога уходило во тьму. Вокруг - знакомые сумрачные холмы, небо и луна. Но впервые может оказаться так, что дорога никогда не закончится.
- Я понял, почему ты возвращался,- очень тихо произнёс я.
- Да?
- Ты был влюблён, да? Она жила здесь, и ты был влюблён без памяти. Поэтому ты возвращался. А когда шло плохо — пытался забыть. Как я пытаюсь забыть Алину.
- Ну, допустим,- произнёс Москаль-Ямамото,- Да, ну допустим - и что с того? Она всё равно уже в другой вселенной.
Добавлять было нечего. И я умолк.
Всё по-прежнему. Ночь и дорога.
- Мне нехорошо,- произнёс я.
- А я что сделаю?
- Мне нехорошо как... тогда, когда нас перекинуло.
- Ну и пускай дальше кидает!
- Останови.
Москаль-Ямамото вырулил на обочину и заглушил двигатель. Я рухнул в лопухи возле кювета. Он сел рядом.
- Ты же понимаешь, что это бесполезно,- говорил он,- к теорминимуму готовишься, поэтому понимаешь. Какая разница, стоим или движемся? Мы так или иначе вместе с планетой несёмся как угорелые...
Без единого слова я взял его за руку. Даже наполовину утонув в удушливом зелёном мраке я мог различить, как ломается и тормозит его голос.
Красные зарницы вспыхнули сразу со всех сторон, опутали нас, как кокон и сжали в крошечную точку, меньше булавочкой головки, молекулы, атома.
Белый луч. Он звал нас. Мы шли по нему, взявшись за руки, а за спиной рушились тонкие, спиралевидные башни. Откуда они? Кто их построил? Как я различаю их в темноте?
- Живы? Живы?- говорит незнакомый голос. Говорит по-японски.
Таблетка стоит на обочине. Рядом опрокинутая Ямаха. С заднего сидения спрыгивают маленькие оранжевые человечки в костюмах химзащиты. Над горами уже проступало летнее утро.
Волна прошла. В двадцатикилометровой зоне уцелел только каждый сто пятьдесят седьмой. Социалистической Республике Хоккайдо очень повезло, что в горах почти нет населения. Потери могли быть невосполнимыми.
Все уцелевшие были обнаружены по двое. Их было так мало, что не понадобилась даже специального термина — их записали в переселенцы-желтокрылые.
Многие из уцелевших работают в обслуживании Объекта 104 и по сей день.