По эту сторону облаков. Как я стал предателем

11. Снегозащитная роща

Автомобиль затормозил перед заблокированными воротами. У будочки стоял белый медицинский фургон. Двое в белых халатах грузили носилки с телом дежурной Соноко. Сейчас, без сознания, она казалась совсем маленькой и очень несчастной.

— Как он умер? — спросил я.

— Соноко-сама жива.

— Я о Пачине.

— Это информация составляет тайну следствия.

— Меня не волнует, что она составляет. Я должен знать, как умер Пачин.

— Насколько вам необходима эта информация?

— Необходима как воздух. Я, знаете ли, не хотел бы умереть как он.

— Он застрелен при попытке задержания. Три пули в корпус, одна в ногу. Они пока не загримированы, поэтому для опознания я показала только лицо.

— Кто его застрелил?

— Это не имеет значения для вас.

— Это сделали вы?

— Нет, не я.

— Кто-то другой из краболовов.

— К сожалению, это закрытая информация. Даже для вашего уровня доступа.

— В чём его обвиняли?

— Предположительно, он был связан с унионистами. Пытался скрыться. На предупреждения не отреагировал. Всё по инструкции. Вы тоже её читали.

— С чего вдруг такие подозрения?

— Унионсты очень сильны, — Накано облизнула побелевшие губы, — с тех пор, как на юге они стали легальны. Их поддерживают все, кроме левых. Почти все националисты уже включили объединение в свои программы. А председатель фракции Комэйто добился, чтобы унионисты выступили в парламенте. Премьер-министр готовится на второй срок, ему нужны голоса и спорить с правыми он не будет. А американцы, похоже, решили, что унионисты помогут построить здесь демократию.

— Я очень рад, что на юге у них всё хорошо. Но мы сейчас под Асахикавой, а не в парламенте.

— Их агенты действуют и здесь, —спокойно произнесла Накано, — Эшенди-сан, разумеется, блефовал, но в последние два года у них большие успехи. Сеть в Хакодатэ и Саппоро была ещё в начале девяностых, потом очень сильно агитировали среди желтокрылых. И вот в последние два года они пробрались и сюда.

— Шпионы по ночам вдоль забора шастают?

— Всё намного хуже и серьёзней. Возможно, их агенты есть в институте. Мы проверили всех перебежчиков, разумеется. Их не так много. Но проверить всех камикадзе мы не можем. Если пускать в зону только людей с чистыми анкетами — работы остановятся. Сотрудников, чтобы следить за каждым работником, дежурным, охранником стены у нас тоже нет. Поэтому…

— Ну, не тяните.

— В общем, мы ждали чего-то подобного. Но не думали, что всё будет так нагло.

— И сколько дивизий они сюда уже перебросили?

— Это неизвестно. Серьёзных агентов два. От них мы знаем только позывные — Лобзик и Чебурашка. На связь выходят через электронную почту. Соединение через прокси, отправляют защищённым IMAP, шифровка PGP открытым ключом. Ключи у них разные. О том, как много они сливают, мы узнаём исключительно от наших агентов в штабе унионистов.

— Вот так всё печально?

— Пока не печально. Пока опасно.

— Вы представляете, как тяжело будет отыскать второго айну.

— Даже не пытаюсь представлять, —спокойно ответила краболовка. — Это не наше дело. Пусть партия справляется.

Я посидел, пока голова не переварила эти новости. Потом достал из сумки запасной хвост и показал, как цепляется.
Накано закрепила хвост на поясе и дёрнула несколько раз. Потом открыла дверь и осторожно, чтобы и я успел, выбралась наружу.
Ворота, как и положено, заблокированы. Накано снова взяла за рацию, а потом открыла замок своей синей карточкой.
Я старался не следить. Всё равно, когда уляжется, всё заработает в прежнем формате. Разве что охрану усилят и дежурным дадут оружие получше.
Мы вернулись в машину. Накано завела мотор, но не тронулась.

— У меня к вам личный вопрос. Разрешается не отвечать.

— Валяйте, чего уж там.

— Какие формы отношений связывают вас с Антоном Кэндзабуровичем Москалём-Ямамото?

— Мы знакомы с детства, вместе учились, у нас общие научные интересы, мы напарники и просто друзья.

— Превосходно. А как насчёт сексуальных отношений?

— Вы, похоже, заразились от товарища Соноко.

— Какой болезнью?

— Вам всюду яой мерещится.

— Яой — важная часть японской культуры! Он объединяет женщин двух государств, разделённых мужчинами!

— Очень за вас рад.

— Вы не ответили на вопрос.

— Таких отношений у нас не было. Но пару раз было втроём. Я, он и женщина.

— Как это вышло?

— Мы им за это платили, не переживайте.

— Благодарю.
Мы тронулись и нырнули в зёв ворот. Створки автоматически захлопнулись.

— Надеюсь, нас выпустят? — спросил я.

— Что заставляет вас сомневаться?

— В зоне могут барахлить рации.

— Об этом не беспокойтесь. Лучше побеспокойтесь, как нам найти британца.

Я достал лямбдаметр.

— С этим как раз всё просто. По зоне вообще мало кто ездит. А сейчас в ней, должно быть, совершенно пусто. Только мы — и он.

— Как это поможет нашим поискам?

— Сейсмографы, датчики полей, просто измерительные приборы. Это даже надёжней, чем камеры. Их сложно заметить, сложно найти, сложно отключить. О них даже сложно подумать.

— Превосходно!

— У него союзник — скорость. Если будет гнать, то через пару часов окажется у Барсетки.

— Барсетки?

— Барусецу. Снегозащитная Роща.

— А, поняла.

— Странно, я думал вы знаете это слово.

— Я его знаю. Вы слишком быстро говорите. Я не успеваю понимать.

— Хорошо, простите. Так вот, он сейчас уже должен быть около Снегозащитной Рощи. И остановить его мы просто не успеем.

— Это не страшно, — сказала краболовка, — ограждение Снегозащитной Рощи строилось в расчёте на танковые войска. Преодолеть в одиночку его нереально.

— Со-ка! — я вглядывался в изумрудные цифры, — На следующем повороте поверни налево. Он к Морю Изобилия поехал.

— Там опасно?

— Очень.

— Это хорошо. Нам полезно, если опасно.

Мы ехали знакомой равниной. На развилке я сказал поворачивать направо, в сторону гор.
Словно в древние времена, угроза скрывалась в горах.

— Я прошу вас соблюдать максимальную осторожность, — сказала Накано, — здесь, в зоне, он будет стрелять на поражение.

— Он стрелял на поражение и раньше.

— Я знаю. Но всё равно прошу — будьте осторожны.

— Вы боитесь, что если окажетесь одна, Штырь вас не отпустит?

— Потеря такого ценного сотрудника, как вы, будет сильным ударом по институту.

— А вас разжалуют?

— Нет. Велика вероятность, что вместе с вами погибну и я.
Она произнесла это с абсолютным спокойствием. Тонкие пальцы на рулевом колесе даже не вздрогнули.

— Не надо волноваться. Когда погиб Долматов, его напарник остался жив и добрался до выхода.

— как его фамилия?

— Цой. Жив до сих пор. С Булгузовым в паре работает.

— То есть одиночка вернуться может?

— Разумеется, может. Вы должны были это знать.

— Я знала, но считала это маловероятным. Какой процент вернувшихся?

— Я не знаю точных чисел. Мы ими даже не интересуемся.

— Дурная примета?

— Нет, математическая статистика. Слишком мало случаев, чтобы сказать, где закономерность. Работаем обычно вместе, и если гибнем — то тоже вместе. Хотя, когда в девяносто восьмом ставили третью линию ЛЭП, погибших вроде бы не было. Притом, что я не уверен, что Энергострой соблюдает правило чётности.

— Постойте. Правильно ли я поняла, что третью линию ЛЭП построили уже после аварии?

— Разумеется. Испытания идут, электричество потребляется. Или вы что думали, Штырь прямо из море Дирака энергию берёт? Это же не робот из Евангелиона.

Накано почесала нос. Вид у неё был озадаченный.

— Вы надеетесь, что британца просто накроет красной зарницей или ещё чем-нибудь?

— Если бы он там просто пропал, было бы лучше. Сразу и для всех.

— А вы не боитесь, что он всё-таки доберётся до Штыря? Не здесь, а в одной из параллельных вселенных.

— Компетенции нашего отдела не распространяются на параллельные вселенные. Это есть в нашем уставе. Добавили после первой большой аварии.

— А амулеты тоже стали выдавать после аварии?

— Амулет Каннон я приобрела из своих личных средств.
Я замолк и вспомнил один разговор. Он произошёл уже в Академгородке, в то время, когда Гриша ещё не отчислился. И вот он пришёл к Флигенберду со своими обычными глупостями.

— Скажите, профессор, — начал он, — что вы думаете о клерикализации науки и образования?

— Я вас не понимаю.

— Но влияние церкви растёт!

— Растёт, да.

— Ну как же так! — заметался Гриша.— Вы что — не понимаете?

— Я вот считаю, что это процесс естественный, — заметил Москаль-Ямамото.— Монолит советской власти потихонечку разлагается. Как было при Сталине? Вот государство, вот партия и партии принадлежит всё. Потом — разрешили кооперативы. Теперь есть партия и олигархи, и у каждого есть что-то своё. Теперь — появляется церковь. Очень хорошо, уже третий сектор. А между секторами — зазоры. И в такой зазор легко спрятаться.
Флигенберд дослушал, а потом сказал от себя:

— Я, с вашего позволения, часто говорю с учёными. Самыми разными: сибирскими, уральскими, московскими, просто провинциальными. А вы знаете, что почти любой человек, если с ним говорить достаточно долго, начнёт жаловаться. И я очень хорошо запомнил их жалобы. Жалуются на начальство, что они дураки и считают дураками своих подчинённых. Жалуются на зарплаты. Жалуются на то, что не хватает фондов на закупку оборудования. Жалуются на академию, снобизм, мафии под видом научных школ. Жалуются, что стены потрескались, побелка сыпется, лабораторное оборудование ломается и починке не подлежит. Жалуются, что жильё получить невозможно. Жалуются, что наука вышла из моды и студенты относятся к профессорами чуть лучше, чем к парикмахерами. А вот на рост влияния церкви — не жалуется никто. Как ты думаешь, может учёным виднее, какие у них проблемы?
Не помню, что было потом. Возможно, Пачин продолжал возражать. А возможно, он сразу заткнулся. Я не запомнил, потому что запоминать было уже нечего.

— Мне жалко Алину, — сказал я, — Ей хронически не везёт с мужчинами. Сначала предатель. Потом шпион. Словно проклял её кто-то.

— Я с вами согласна, — отозвалась краболовка, — Личная жизнь и судьба Алины Воробьёвой заслуживает всяческого сострадания.
Я снова стал вспоминать. Чуть раньше, чем тот спор с Пачиным, случился и другой разговор. Я спросил у профессора, как холодная война и прочая грызня между мечтами о вероятном будущем повлияла на науку. С одной стороны — столько денег, разработок, свободы исследований. Но с другой — очень много секретов и статей в закрытых изданиях.

— Что-то развилось, — сказал он, — этого не отнять. Космос, оружие вышли на новый уровень. Но много что просто засохло. Это напоминает мне историю изобретателя из повести Шефнера «Курфюст Курляндии». Не знаю, читает ли её ваше поколение. В этой повести главный герой настолько любил куриные ножки, что положил жизнь на выведение четвероногих куриц. Конечно, куриная ножка — это вкусно, не отрицаю. Но пытаться вывести курицу, которая состоит из одних ножек, противно природе и курятине. Чтобы получить куриные ножки в количестве двух или пусть даже четырёх штук, надо вырастить из яйца грудку, крылышки, голову, и, нередко, гребешок. И это вовсе не напрасный расход материала. Например, грудка и крылышка — это ведь тоже очень вкусно. А потрошки можно пожарить.
Я помолчал, а потом признался, что хотел бы заниматься наукой, но опасаюсь, что все мои разработки будут закрыты. Ведь Башня Хоккайдо — военный объект.
Как нетрудно догадаться, этот разговор шёл ещё до аварии, когда Объект-104 был перспективен, но не опасен.

— В науке сложно что-то предсказывать, — ответил Флигенберд, — те статьи, которые я считаю важными, вестник Академии считает неважными — и наоборот. Мой учебник вышел на пяти языках, включая французский, а на монографии даже у нас не ссылаются. В прошлом году вот откопали мою статью про эффект Краморенко. Ссылаются, цитируют, опровергают. А важнейший для меня прорыв, что формула Блэка может применяться для малых завихрений, похоже, вообще никому не интересен. Наука — как кинематограф. Каждый, кто идёт потом, уничтожает все заслуги предшественников. Даже тот ничтожный процент, чьи фамилии попадают в учебники, не избегают такой судьбы. Современному химику не придёт в голову штудировать Берцелиуса, несмотря на портрет в учебнике за восьмой класс. Карлик влазит на плечи гиганту и гиганта уже не видно. Так было с моими учителями, так будет и со мной.

— Спасибо. Я и так знал, что всё бессмысленно.

— Для кого как. Для меня вот познание мира — это сама по себе драгоценность.
И он говорил дальше, открывая всё новые и новые тайны.
Наука живёт, пока есть общение. Всё самое интересное обсуждается на семинарах и конференциях. Механизм бумажных публикаций делался под науку XIX века страшно неповоротлив, статья устаревает ещё до того, как ты успеваешь дочитать список авторов. В передовых областях доходит до того, что читать свежие статьи практически бесполезно.
Поэтому крупные физики должны ездить, встречаться и выступать. Как бы не ссорились правительства их государств.
Конечно, это всегда непросто. Физики — тоже люди, у них разные научные школы, отношения к указанному вопросу, гражданства, политические пристрастия, даже религии. Последнее, к счастью, пока не важно для физики. А вот в других науках уже проявляется. Этнографы, к примеру, уже страдают. Так, единственное серьёзное исследование о том, откуда могла возникнуть известная сказка про Арысь-поле, написал Павел Игоревич Галушка, более известный как волхв Дубослав. И впридачу напечатал в издательстве «Красный Велес». Вроде бы и надо записать в лженауку — но ведь исследование-то вполне добросовестное. Волхвом быть не запретишь. И даже устав Академии наук не запрещает соискателям волшбу и поклонение богам языческой древности.
И так сложилось, что учёные просто выработали пару простых правил, чтобы наука не рассыпалась из-за общественных глупостей.
Во-первых, на время конференции запрещалось даже думать о проблемных темах, которые не имели отношения к науке. Война во Вьетнаме, Афганистане и Эфиопии, права негров на жизнь в белом районе и евреев на выезд из Советского Союза, наступит эра хэви-метала или мы останемся со старым добрым хард-роком. Все эти темы не просто не обсуждались, а официально считались принципиально неважными.
Во-вторых, у каждого учёного была строго своя репутация, которая никак не зависела от его должности, степени, оклада и количества лет, которые он отсидел за диссидентскую деятельность. Все знали всех и кто что умеет. А у новичков знали научного руководителя.
Эти два простых правила успешно позволяли собирать бесчисленных Бете и Лифшицев на международные симпозиумы в Риме, Токио, Оксфорде, Черноголовке и Фрязино.
И если с ними что-то случится — мировой физике несдобровать. Конечно, страшно, если научных работников увольняют и начинают копать картошку. Но ещё страшнее, когда копатели картошки перестают отличаться от научных работников.
Я слушал и старался запомнить каждую букву. Это были те самые простые научные истины, которые профан не узнает никогда.
К сожалению, эти познания мне не пригодились. Пока я доучивался, необратимо изменились и Башня, и Хоккайдо, и даже я сам. Единственное, что оставалось прежним — это университетский курс физики. А потом и он закончился. Я получил диплом и уже наутро купил билет до Владивостока.
И вот я здесь…

— Здесь, — произнёс я. На почти всех экранчиках горели нули — кроме одного. И вот этот один и был нам нужен.

— Куда мы должны двигаться?

— Вон за тот холм.
Краболовка свернула на обочину, заглушила мотор и достала табельное. Щёлкнул предохранитель.

— Вы тоже, — сказала она.

— Одного стрелка достаточно.

— Нет.

— Это инструкция?

— Это опасность.

— А мне норм, — сказал я. Но Токарев вытащил.

Сейчас, когда мы заглушили мотор, звук машины британца был отлично различим. Он доносился из-за ближайшего холма и уходил в сторону Барсетки.
На этом участке Барсетка была совсем рядом. Так близко я видел Снегозащитную Рощу всего пару раз в жизни. Сплошная стена тёмных ёлок, и нужно приглядеться, чтобы увидеть среди стволов бетонные блоки, покращенные в маскировочные цвета, и смертоносные кольца колючей проволоки. С той стороны на каждой плите по два датчика. Попыток прорыва на моей памяти — не было.

— Странно звучит.

Я прислушался и согласился. Мотор за холмом работал, но звук теперь не удалялся, а приближался.

— Может, он использует мотор для чего-то другого? Бурильную установку, например, поставил.

— У вас есть предположение, — было заметно, как тяжело Накано говорить длинные слова перед лицом опасности, -для чего может потребоваться бурение в особой зоне вокруг Объекта-104?

— Нет. Я же не знаю, что ему насоветовали эксперты.

Мы карабкались по травяному склону. Ветер обдувал нас пылью.

— Я хочу вас предупредить, — снова нарушила молчание Накано, — чтобы вы открывали огонь сразу, как только увидите объект. Взять его живым — это, конечно, идеальный вариант. Но идеальные варианты почти никогда не срабатывают.

— Так точно, — сказал я, швырнул Токарев прочь и толкнул её на траву.

Чёрные глазки Накано вспыхнули знакомым бешенством, но время я выиграл. И успел крепко-крепко сжать её маленькие ручки в холодных белых перчатках
Зыбкий капюшон красной зарницы расцвёл над нами, похожий на купол медузы. Он соткался словно из ниоткуда и заплясал вокруг нас, словно северное сияние.
Накано прижалась ко мне, её пальцы тоже выпустили пистолет. И мы лежали, прижавшись плотно-плотно, словно одно тело.
Одну минуту… час… день… год… миллион лет… Пока не утихли красные вспышки.

— Лейтенант Накано, — позвал я.

— Так точно.

— Вас связывает с Балчуг-сама личные чувства? Или всё по работе?

— Это закрытая информация.

— Я хочу, чтобы у вас всё было хорошо.
Накано закрыла чёрные глазки и едва заметно кивнула. Я разжал руки и откатился в сторону. Под спиной оказался Токарев. Хорошо, что не снял с предохранителя.
Мы лежали и дышали, глубоко и медленно. Усталые, как после любовной схватки.

— Ну, поползли, — сказал я.

— Я надеюсь, что его унесло этим алым туманом, — ответила Накано.

Мотор работал совсем рядом.
Мы выбрались на гребень холма и очень осторожно выглянули на ту сторону.
Между холмом и Барсеткой была небольшая ложбина, поросшая травой. И по ней каталась машина британца — до снегозащитной рощи, обратно и дальше по кругу. Когда она ехала к нам, в кабине водителя можно было различить тарелочку миниатюрной спутниковой антенны.
Водителя в машине не было. Не было его и в окрестностях. Его и не требовалось — авто кружило на автопилоте.

— Ксо! — сказал я, — А где он сам?

— Я полагаю, — процедила Накано сквозь зубы, — что он сейчас вообще не в периметре.

— Как же он выбрался?

— А он и не забирался…

Накано сжала кулак и врезала по траве.



Отредактировано: 21.06.2017