По эту сторону соблазна

Пролог

Вагонные пары колёс поезда Архангельск-Москва как метроном отбивают привычный ритм, убаюкивает. Так усыпляет звук набегающих на море волн. Непроглядная темнота за окном, приглушённый свет в вагоне, мерный перестук трудолюбивых колёс на стыках натруженных рельс, мерное покачивание, шершавый шёпот пассажиров, которые не в силах уснуть – таков фон, вводящий в безучастную умиротворённость.

Неважно, кто эти люди, зачем поменяли домашний уют на душное казарменное положение вагонной суеты, покинули привычное, насиженное. У каждого на то есть причина.

Антон Петрович Суровцев возвращался из служебной командировки в областное Управление сельского хозяйства.

В дороге легко знакомиться, ещё проще выслушать горемычную байку о превратностях нелёгкой судьбы. Или пролить тягучие слёзы по поводу чего-то до такой степени личного, тайного, что даже родным и близким страшно или стыдно открыться.

Большинство пассажиров спали сидя в неудобных позах. Вагон-то общий. Пассажирами набито под завязку всё пространство, даже третьи полки, где обычно хранят матрасы и подушки, заняты спящими.

В воздухе плотно завис запах спёртого воздуха. Застоявшийся, липкий настой потных человеческих тел, не очень свежей еды, сдобренный специями дешёвых духов и дорожного туалета, очередь в который надо занимать не меньше, чем за полчаса.

К кисловатому запаху скученного общежития примешивается выхлоп угольной топки.

Всё вместе образует коктейль, который приходится пить коллективно.

Больше пить нечего. Чай в общих вагонах не подают, тем более, ночью.

В соседнем купе веселятся мореманы, так здесь называют матросов торгового флота, шумно отправляющиеся в долгожданный отпуск после нелёгкой вахты в холодных северных морях. Ушлые путешественники припасли на дорожку целую артиллерию из разнокалиберных боеголовок с горячительными напитками. Их шумное веселье щедро сдобрено крепкими непечатными словечками и скабрёзными шутками.

Проводница вначале часто подходила, давила на совесть, затем затаилась в служебном купе и затихла, словно не было её вовсе. Благо, морячки попались шумные, но не злобливые. До драк и скандалов дело не доходило.

Антона давило присосавшееся с некоторых пор чувство одиночества. Не того, приятного, немного грустного состояния, когда хочется побыть одному, а трагическое ощущение покинутости всеми.

Опустошающая душу хворь направляет мысли в тоскливые дебри бесплодных рассуждений о конечности всего, навязанной извне необходимостью непременно на каком-то этапе бытия уходить из жизни, превратившись на определённом этапе бытия из живого в нечто неодушевлённое.

То, что от человека остаётся после того, как накоплен опыт знаний о жизни, можно зачерпнуть в горсть, сдуть с руки, или стереть влажной тряпкой. Каждый из нас рано или поздно прекращает материальное существование. Навсегда.

Что нам от осознания того, что молекулы и атомы не исчезает вовсе, превращаясь из одного в другое в бесконечном круге преобразований с течением времени. Отдельная человеческая жизнь лишь нечто незаметное, проскочившее мимо в череде неисчислимого множества, не успевшее оставить от краткого существования в материальном мире сколько-нибудь заметного следа.

Отпечаток образа, портрет или воспоминания, какое-то время будет тревожить мысли родных и близких, но время и его непременно сотрёт. Подобным образом хозяйка убирает пыль, делая в доме влажную приборку.

Что мы знаем про пыль, которую она только что вытерла? Совсем ничего. А ведь это тоже была чья-то незаметная жизнь, которую она, не заметив даже, отправила по дороге к забвению.

Ужасно, но такие мысли посещали Антона с раннего детства. Тогда он обмирал, обливался холодным потом, представив себе, что всё будет как прежде, только совсем без него.

– Где же тогда буду я… зачем, почему, отчего жизнь обязательно должна когда-то закончиться?

Это несправедливо. Так просто не должно быть. Однако среди нас нет никого из тех, кто жил прежде. Это должно бы примирять с суровой и жестокой действительностью, но, увы... мы не способны чувствовать чужую боль и посторонние утраты с той внутренней напряженностью, как свои собственные страдания.

В жизни человека всего два по-настоящему значимых события, которые он не в силах изменить: рождение и смерть.

Ну почему ему в голову лезет этот бред! Жизнь только начинается.

Антон, как все в его возрасте, мечтал о любви, но пока толком не представлял, как она выглядит на самом деле, почему так хочется испытать то, о чём кроме названия явления не имел представления. Тем не менее, вирус стремления найти ту, без которой жизнь утрачивает смысл, проник в плоть и кровь, заставлял грезить о счастье вдвоём.

Иногда юноша обмирал от осознания того факта, что любовь достаётся не всем, что пришло время искать её более активно.

Любовь, он это чувствовал – настоящее чудо, удивительное приключение, смысл всего-всего, иначе, зачем бы о ней написали столько книг.

“Если посчастливится встретить любовь, – рассуждал Антон, – непременно вцеплюсь в неё руками и зубами. Ведь любовь – нечто сугубо индивидуальное, таинственное, загадочное. Она не терпит публичности и внимания со стороны. Все говорят, что она есть, много о ней рассказывают, но чаще в прошедшем времени. Не хочу в прошедшем. Мне нужна любовь навсегда, обязательно реальная, и я её обязательно найду”.

Интересный момент, который неожиданно становится заметным: как только начинаешь сосредоточенно думать о любом предмете, или заинтересуешься определённой темой, всё, что с ней связано, начинает проявляться, назойливо попадаться на глаза.

Наверно и с любовью также.

Жизнь Антона продвигалась неспешно, словно неуверенное движение в мареве утреннего тумана зимой, когда неспешно идёшь по девственному снежному покрывалу рано утром в ожидании рассвета. Пейзаж прекрасен, воображение рисует причудливые орнаменты и витражи, но размытые, зыбкие.