Под иными небесами

1. Двадцать четыре

Двадцать четыре капли…

В тот вечер Госпожа возвращалась домой в превосходном настроении – очевидно, ее новый сексуальный партнер был не просто хорош собой, но и исключительно умел, так что полуорганический разум Гнезда, едва уловив в воздухе частицы знакомых феромонов, тут же сменил стандартное дневное освещение на уютно-красноватое, словно бы просвечивающее сквозь толстую скорлупу яйца, после чего послал в теплую подстилку Летуньи серию легких электрических зарядов: вставай, вставай!..

Двадцать три.

       – Йи-и-их, глупыш-шка, вот ты где! – кажется, ее хозяйка уже даже стоять ровно не могла, и ее массивные бедра крупно дрожали – «сласть» успела превратиться в подсохшую корку на ее чешуе, но количества наркотика, просочившегося сквозь кожу, было достаточно, чтобы опьянить весь город! – Йи-и-и-и-их, моя крас-савица… – после чего ее пальцы с аккуратно (можно даже сказать, интимно) затупленными когтями опустились на голову Летуньи, небрежно почесав ей чувствительное основание шеи.

Двадцать две.

       – Х-хорош-ш, хорош-ш-ш, – от повышенного содержания афродизиаков в крови и без того не тусклая Искра, пусть даже едва различимая под толстой кожей на шее Госпожи, пульсировала сочным алым, пока она томно облизывала губы раздвоенным языком, будто смакуя вкус безымянного самца, в качестве примирительного подарка отданного ей одной из сестер, – Даже слиш-ш-шком хорош-ш-ш! – и, издав нечто вроде сдержанного бульканья, она подхватила хрупкую питомицу на руки и двинулась в сторону купален, дабы привести себя в порядок.       

Летунья и не думала возражать.

Двадцать одна.

       – А-а-ах, – спустя почти полтора цикла Оршанна Танцующая-при-лунах наконец-то смыла с себя все следы прошедшей вечеринки, вернув мысли в более привычное русло, и пока Гнездо бережно подсушивало ее кожу, готовя к намасливанию – на этот раз безо всяких добавок! – сама громадная ссар’а без лишней деликатности вспоминала все подробности праздника, уже прикидывая, как бы извлечь из всего этого наибольшую выгоду.

Пока что ее положение Старшей было незыблемо – позор Хашширы, распластавшейся перед ней кверху брюхом, еще нескоро забудут даже самые легкомысленные из сестер – но амбиции младших нельзя было недооценивать: забудешься на мгновение, дашь слабину – и тебя проглотят целиком, как жирного шшу, после чего брезгливо выплюнут комок из непереварившихся чешуи и костей…       

Двадцать.       

…так что, пожалуй, этого самца все же придется отослать. Жаль, конечно – он действительно хорош, а от вида его превосходно развитых шпор и в меру упитанного подхвостья даже у Оршанны, в последний раз сношавшейся в позапрошлом сезоне, зачесались гребни на спине – но все же сейчас явно не время для бурных страстей… вдобавок, кто знает, не отдала ли Хашшира ему напоследок какие-нибудь указания? Это, конечно, всего лишь самец, и за годы планомерного разведения его порода уже давно превратилась в сборище сексуально озабоченных оплодотворителей, готовых спариваться по первому приказу – но недооценивать их возможности явно не стоило.

Девятнадцать.

Ибо, как бы ни был он хорош на ложе, верность его никогда не будет принадлежать лишь одной, а кольцо-удавка на шее – лишь символ положения, но никак не гарантия лояльности. Затяни поводок потуже, и это гибкое мускулистое тело забьется в конвульсиях, захрипит, плюясь пеной, в отчаянном бесстыдстве раскрывая бедренные пазухи и насыщая воздух душным, щиплющим ноздри ароматом – но, едва пройдет угар страстей, ничто не помешает этому искусному любовнику, еще недавно бархатисто вылизывавшему спину новой хозяйки, выскользнуть из-под опеки и помчаться к своей настоящей госпоже, точно охотничий зверь, разыскавший дичь посреди сонного болота… или, если говорить начистоту, исполнительный птенец, жаждущий, чтобы его благодарно погладила по головке обычно равнодушная мать.

Восемнадцать.

Наследие дикого прошлого, вбитое в самую суть их организмов: пусть это уже и не беззаветная преданность первому увиденному после вылупления взрослому, но даже века цивилизации не сумели до конца вытравить эту болезненную привязанность, напоминающую неутолимый голод. Самцам, от природы менее развитым в умственном отношении, противостоять этому чувству было особенно нелегко, и именно поэтому, несмотря на царивший в матриархальном обществе промискуитет, каждая из матриархов – от Старшей до последней из ее сестер – предпочитала лично заниматься разведением самцов своей породы, вводя свежие линии исключительно для обновления коллекции. Спаривание же с чужим самцом – как бы хорош он ни был – всегда носило легкий оттенок риска, что, с одной стороны, прибавляло остроты сексу, но с другой…

Семнадцать.

 – А-а-а-аш-ш, – и, сладко выпустив между стиснутых челюстей кончик языка, Оршанна вытянулась на своем ложе, пока тонкие пальчики осторожно смазывали маслом ее шкуру, не пропуская ни малейшего участка. Все же, как ни посмотри, а ссар’иши, «малютки», были на удивление полезны для таких вот деликатных работ: их малый размер позволял быть на удивление аккуратными, поистине смешной вес – невесомыми, а огромные крылья, сейчас сложенные в особый кармашек на спине, не давали толком развиться всей остальной мускулатуре, так что, даже если бы Летунья – над именем для питомицы Оршанна долго не думала – и вздумала бы выкинуть что-то, одного движения хвоста хватило бы, чтобы пришлепнуть наглую мелочь, будто насекомое!       

Шестнадцать.       

Хотя, пожалуй, это слишком… по-варварски. Ведь достаточно протянуть руку и нащупать у себя на груди, в складках налитой кровью шкуры, вычурно-красивый флакончик, намертво запечатанный и до краев наполненный питательной смесью, в которой, точно крохотная рыбка, плавала Искра – капля застывшего света, изысканнейшая из всех возможных драгоценностей.