Под небом пустыни, и знак их "паук"

Под небом пустыни, и знак их "паук"

— Здравствуй, Наска! Вот и я! — выкрикнул приветствие и с нескрываемым удовольствием пнул камешек, который отлетел на полосу линейного геоглифа, идущего вдоль трассы.

— И чему радуешься? — проворчал Бертран, демонстративно хлопнув дверью внедорожника. — Своими теориями развел толстосума на деньги, приволок дорогостоящую технику… А если там пусто? Ничего?!

— Ничего, говоришь? Тогда зачем потащился со мной?

Напарник потупил взгляд. Я не любил бессмысленную полемику, и Бертран об этом знал. Молча покипев еще пару минут, я достал из багажника спутниковый навигатор, дал команду:

— Бери вещи, поищем место для рабочего лагеря.

На машине передвигаться вне дорог запрещалось, и нам предстояла пешая прогулка с десяток километров. Бертран, что-то бубня под нос, взвалил на спину походный рюкзак и поплелся за мной по расчищенной полосе.

Еще в начале карьеры ученого-геофизика я увлекся геоглифами плато Наска. Тогда про них много говорили, писали… Думал, что паучки, птички и полоски — это послания индейцев богам-пришельцам, пока не приехал туда в первый раз. Не буду говорить, сколько сил потратил, чтобы выбить разрешение на работу в закрытой зоне. Сейчас это не важно.

Три с лишним месяца я жил в трейлере, питался тем, что привозили на заказ из Чангильи, каждый день уходил исследовать полосы. На снимках было видно, что широкие линии соединялись между собой узкими, и, действительно, большинство из них представляло единое целое, а, главное, все они были поверх следов, оставленных потоками воды. Не давало покоя и то, что каждая широкая полоса сопровождалась геоглифами-рисунками. Тогда и родилась мысль, что под землей что-то есть, и это пытались найти с помощью сканеров и машин, выбиравших по прямой грунт для лучшего соприкосновения геотехники, а зверюшки — лишь кодовые обозначения рабочих участков.

Прошел не один год, пока утряс гипотезу. Поделился ею с научным миром. Теория про индейцев, неизвестно зачем рисовавших на земле гигантские фигуры, была неоспоримой, но я рискнул и не пожалел. Ученые закидали критикой, а вот один частный коллекционер поверил «отступнику». Теперь в моем распоряжении находились и деньги, и оборудование.

В каком-то плане Бертран был прав: там могло ничего и не быть, но я верил в свое шестое чувство.

— Идем к арахниде или птеросу? — поинтересовался напарник после получаса ходьбы в абсолютной тишине.

— Они в другой стороне, а нам на северный край плато к самым старым, как я думаю, следам радаров.

— Объясни нормальным языком, я не понял.

— Когда дойдем…

Забыл сказать, что Бертран был другом детства. Еще тогда дал ему прозвище «Рак-отшельник» за необщительность и ворчливость. Однако, ни противоположные характеры, ни выбор разных профессий не смогли разорвать нашу дружбу. Он любил всякую живность, периодически приносил домой пауков, воронов, ящериц; когда вырос — ушел в биологи, я же предпочел стать, как отец, геофизиком.

Мы стояли на краю полосы-геоглифа, заканчивающейся ровным бортиком из гальки за несколько метров до обрывистого спуска.

— Я жду… — напомнил друг.

— Сейчас… — отрешенно произнес я, не отрывая взгляда от долины, зеленевшей в нескольких километрах от нас. Собравшись с мыслями, принялся излагать гипотезу: — Здесь самые глубокие следы. Я уверен, что их делали не метелками из прутьев, а вычищали машинами…

— Ты обещал, — перебил он, — что покажешь индейские рисунки, что я смогу поизучать местных насекомых, пока ты будешь возиться с приборами. Но о том, что у тебя крыша поехала, не сказал!

— Не кипятись, вся живность на плато твоя! Забирай. И я докажу, что с крышей у меня нормально!

Наметив место для лагеря, под вечер мы вернулись обратно в Чангилью, где рабочие перегружали оборудование на воздушный транспорт.

В моих планах было тщательное изучение георадаром самых широких полос, а также мест с наибольшим скоплением линейных геоглифов. Кто-то же их оставил, и не просто так.

С рассветом пара грузовых вертолетов покинула маленький городок. Бертран и двое техников сладко сопели на пассажирских местах, мне же досталось место рядом с пилотом. Уже не поспишь.

Первый день мы разбирались с оборудованием, настраивали его. Увидев загруженность техников и мою, друг вызвался стать нашим шеф-поваром на время экспедиции. К слову, готовил Бертран неважно, но уж лучше его стряпня, чем сухпаек три раза в день.

На следующее утро приступили к работам: просканировали выбранный участок на наличие магнитной аномалии. Помощники тащили прибор, я снимал показания. Цифры оказались выше среднего, но в пределах нормы. Через неделю запустили георадар. Меня интересовало скальное основание плато. Настроек в пятьдесят метров оказалось мало, в сотню тоже. Лишь выставив глубину в четыреста метров, я смог увидеть очертания дна, и сразу же природный рельеф стали пересекать прямоугольные и шестигранные формы. То, что это рукотворное, ни у кого из нас не вызывало сомнений.

Вечерами Бертран неплохо снимал нашу усталость кулинарными экспериментами и незатейливой песенкой, которую он сам сочинил: «…Под небом пустыни, и знак их «паук». Звезды лишь знают, где враг, а где друг!..»

К концу третьего месяца мы прошли все полосы, и везде под ними находились фундаменты зданий. Оставалось лишь исследовать точку «14.42/72.10», как обозначил ее в журнале. И тут началось: магнитные датчики словно с ума посходили, а георадар показывал наличие в этом месте вертикальной шахты почти от поверхности до дна. Бертран отговаривал нас от раскопок, но что его голос против наших трех, тем более что решили работать аккуратно. Стали копать. На глубине в человеческий рост наткнулись на большой квадратный люк из металла, похожего на сталь. Он-то и зашкаливал приборы. Соврав про проблемы с передвижением радаров, выпросил у местных в аренду портативный подъемный кран.

Получив новую технику, в тот же день подняли крышку. Кран пригодился еще раз: шахта была просверлена прямо в каменистом грунте, лестниц и подъемников не было. Решив, что двое спускаются, а двое дежурят наверху, бросили жребий, кто составит мне компанию. Длинную палочку вытянул Бертран.