Под Сенью Тёмных Богов

Глава 30 Дивный, прекрасный мир

Глава тридцатая

ДИВНЫЙ, ПРЕКРАСНЫЙ МИР

Несколько дней пути достаточно далеко отдалили Стривара от подгорной усыпальницы. Во всяком случае, он надеялся, что это так.

Бредя по лесным зарослям, он всецело отдался своему естеству – вдруг как-то помимо сознания прорезавшемуся навыку хождения по лесу, не оставляя следов. Это было сродни странному наитию, что нахлынуло подобно волне – мягко и не настораживая своим вторжением, даже исподволь успокаивая. Таковое понимание случившегося пришло, конечно, не сразу; после словно бы сторонних наблюдений за самим собой и последовавших затем размышлений. Новый навык отнюдь не удивил. Стривар понимал, что это не чей-то там подарочек, а его собственное, честно заработанное бездну сколько времени назад, возможно под этим солнцем, (если, конечно, Дарен и обруч не ошиблись, что маловероятно), а возможно, что и под совершенно другим светилом.

Его вело непонятное чувство направления. Он шёл по заросшему лесным покрывалом отрогу, снижающему настолько постепенно и плавно, что при движении это было не ощутимо; и казалось, что вокруг обыкновенная, хоть и узенькая равнина, укрытая коврами лесов и порой довольно обширными прогалинами. И Стривар шёл, совершенно не представляя ни стороны света, куда идёт, ни названия и принадлежности местности, где очутился. Деревья, травы, кустарники, что росли здесь, казались знакомыми. Со временем это ощущение узнавания жителей растительного царства только усилилось, они стали казаться не просто знакомыми, а чем-то родными, словно путник, что брёл средь них, знал всё вокруг сызмальства. А потом в голове начали появляться и названия, это происходило так плавно и естественно, будто и вправду имена были известны всегда, но по какой-то причине открылись из тенет забвения не сразу. Грабы, лавры и ели, осокори, яворы и неяворы, можжевельники, глоги и каштаны, да десятки иных имён всплывали в памяти, как давным-давно знакомые, но до последнего времени забытые.

Не смутили Стривара и луны. Все дни они то прятались в облаках по очереди или купой, то обе висели в чистейшей синеве и сопровождали его в пути. Та, что побольше, светимостью казалась неизменной, её ровный свет не зависел от времени суток и прошедших дней. Только ущербность слегка добавлялась, чтобы когда-нибудь – наверное, скоро – превратить убывающую окружность в серп. Вторая луна, та что меньше, казалось, не знала ни ущербности, ни роста. Она с каждым днём теряла насыщенность цветов и должно быть вскоре станет заметно потускневшей. Солнце же, бело-золотое, если смотреть на него прямо, изливало на мир потоки ровного света и дарило своё тепло.

Стривар питался запасами и ни разу не разжигал костра, ночевал в густых кустарниках, умудряясь пролазить в них, не разрывая одежду колючками. Спал чутко. Спал, может быть, мало – неполную ночь, но высыпался. Да и ел немного, не из бережливости, просто съеденного хватало для насыщения. Единственное, что пока беспокоило, это «младенческая» кожа. Натёртости продолжали кровоточить и сочиться сукровицей. Впрочем, после трёх дней пути стало полегче, а на пятый Стривар мог ходить, не превозмогая боль ‒ более-менее естественно; кожа на ступнях успела загрубеть. Хотя, впрочем, она продолжала ещё донимать кровью и сукровицей. Хуже приходилось ладоням и плечам, особенно ладоням. К ним Стривар прикладывал широкие листья подорожника и цветянки. И так, мало-помалу, кожа на них стала грубеть.

Первая встреча с крупным зверьём случилась на рассвете шестого дня. Если конечно истаивание ночных сумерек можно было назвать рассветом. Ещё издали послышался небывалый для всегда тихого леса шум. Он приближался постепенно и размеренно. Завороженный любопытством, Стривар терпеливо ждал развязки, гадая, что за великаны продираются сквозь чащу, никого не опасаясь. И дождался. Когда из зарослей вышло свыше десятка огромных, покрытых густой землянистой шерстью зверей, Стривар предпочёл тихо постоять в укромном местечке среди ветвей молодой осокори, наблюдая, как великаны проламывают собою лесные препятствия, вытаптывая хвощи и кочедыжники. Мамонты, а это были представители какой-то их разновидности, и видимо не самые крупные, ломали здоровенными бивнями ветви и валили ими не самые маленькие стволы, убирали с прохода валежник, попутно при всём этом хоботами набивая рты листвой. Зрелище просто заворожило Стривара. Мамонты если и учуяли человека, то не обратили на него внимания. У этих великанов было мало врагов, а уж стадом они могли отбиться от любого хищника. Даже от нескольких больших длиннозубов, водившихся на равнинах.

И долго ещё после ухода стада мелкое зверьё боялось оглашать по округе своё присутствие. Тронувшись в путь, Стривар только сейчас понял, что на мелких зверей дотоле не обращал внимания. Но прошло время и естественный лесной шум, который для не знающих леса показался бы естественной тишиной, вернулся к своему привычному уровню.

Новая встреча с крупным зверем произошла после обеда и короткого привала. Это был хищник-одиночка. Из обширного семейства кошачьих. В памяти как-то само собой всплыло имя – тигролев. Хищника Стривар заметил загодя, ощутив исходящую от него опасность, направленную, впрочем, не на человека, а как некое поле, окутывающее зверя, ‒ поле из спайки свирепости, мощи и голода. А потом заметил и зрительно – по полоскам, что призваны были скрывать от травоядных, но выдавали их обладателя человеческому зрению. Тигролев наблюдал за несколькими большерогими оленями – великанами, пожалуй, что и побольше охотника. Те паслись на поляне, щипали траву и время от времени вздымали увенчанные раскидистыми рогами головы, всматриваясь и вслушиваясь в округу. И не замечали подкрадывающегося тигрольва. Бесшумно пригибаясь и медленно подступая на расстояние верного рывка, хищник был полностью погружен в охоту. Стривар и не думал приближаться. Он стоял, затаившись в купороде за молодыми лаврами, размышляя, есть ли смысл вмешиваться в природу этого тёмного мира. Вмешиваться, срывая хищнику охоту. Ведь чтобы избыть царящий на Зааре закон пожирания надо сперва устранить недостаточность этого мира. Светлые миры избыточны, там нет хищников и приемлемых на Зааре ужасов. Но на то они и светлые. Эти мысли поначалу показались Стривару словно бы странными. Но не чужими. И он сделал на счёт них себе зарубку и отодвинул эти размышления в самый дальний уголок памяти.