Подарок в стакане

Подарок в стакане

Мы все любим подарки. Любим даже самые незначительные, например, если вам на кассе подарили купон на скидки в магазине. Ну а как же, ведь эти маленькие материальные блага достаются нам задаром, без траты на них средств и энергии. Само слово подарок исходит от слова даром.

Но есть подарки иного рода, самые важные в нашей жизни, ключевые – подарки судьбы. Я два раза получал такой подарок от моей жены, подарившей мне двух очаровательных дочек. Я помню, как перерезал пуповину нового для этого мира, буквально вытекшего из моей жены существа. Я держал на своих руках крохотного, дёргающего ручонками червячка, и, прежде чем заслуженно положить его к груди матери, я расплакался. Да, после почти суток тревог и забот, бессонной ночи и собственного бессилия чем-либо помочь кричащей жене, я, мужчина, расплакался. Это были неудержимые слёзы, как и все настоящие слёзы на свете. Мои дочери принесли мне дополнительные заботы и тревоги, но тем не менее они самые дорогие и важные подарки в моей жизни.

А есть подарки судьбы, которые мы и вовсе не замечаем. Один такой подарок получили мои предки несколько тысяч лет назад. Название этому подарку – отрицательный резус крови. Я не знаю, какое преимущество он дал моим предкам, но, вероятно, для чего-то он им понадобился, раз уж они сохранили его до наших дней.

Большинство людей с отрицательным резусом живут себе и в ус не дуют, ничем он их не бременит. Единственное, он может нехорошо проявить себя у беременных матерей в резус-конфликте с развивающимся плодом. И ещё… я бы не рекомендовал таким людям селиться в Китае, Южной Америке или Африке, где отрицательный резус встречается чрезвычайно редко. По крайней мере, следует очень за собой следить, чтобы избави бог попасть в такую передрягу, после которой вдруг понадобится срочное переливание крови.

Моя группа крови АБ отрицательная – самая редкая, менее одного процента из всего населения земли. И этот процент проживает практически только в Европе. Это делает меня особенным.

Особенно уязвимым.

Моя история случилось в начале девяностых. Я, ещё студент, находился на добровольческой основе в составе группы профессора Фридмана, палеоантропологана заре своей карьеры. Мы вели раскопки на северо-западном берегу озера Ньяса, недалеко от города Каронга в республике Малави в Африке.

Ранее группа профессора Бромажа обнаружила в окрестностях Каронга костные слои. Давно-давно, два с половиной миллиона лет назад, на том самом месте простилалось дно озера, вероятно даже этого самого озера Ньяса, которое в те времена было гораздо шире. Теперь же местность поднялась выше и сделалась суше, и под натиском естественной эрозии, столетиями дождевая вода вымывала окаменелые кости из породы.

Нужно сказать, что в начале девяностых в Африке были не простые времена. Оно и сегодня там не безопасно, а тогда и подавно. Белого человека, которого в этих краях называли мзунгу, недолюбливали. От научного комитета республики Малави нам были выделены вооружённые люди: три вечно угрюмых, несговорчивых парня. Они всегда держались особняком, не разговаривали даже с теми чернокожими малавийцами, которых мы наняли в помощь из соседней деревни. Это были всего три солдата вооружённых автоматами Калашникова. Но нас действительно никто не решался трогать.

Может быть, это не совсем политкорректно рассуждать таким образом, но я чувствовал, что между нашей группой и малавийцами пролегает чудовищная пропасть. Нет, они были всегда приветливы, всегда весёлые, но в этой расположенности чувствовалась наигранность, фальшь. Они нас не любили. Мне казалось, что они смотрят на нас, словно как на жертву. Взгляды у них были такие не добрые, с хитрецой. Так же, наверное, должны были смотреть Морлоки на Элоев в романе Герберта Уэллса, и так же бы они нас сожрали, если бы не были приневолены сосуществовать мирно, как того требует закон.

Пропасть заключалась не только в их кромешной бедности, но и в непостижимом менталитете. Малавийские имена запомнить не просто, но вот запомнился мне дядюшка Зикомо, он был один из немногих, кто не плохо говорил по-английски. Вечером на третий день мы отправились в ближайшую деревню набрать воды. Там находилась колонка, одна на всю деревню. Уже до нас группа профессора Бромажа набирала в этой деревне воду и вербовала селян для полевой работы, то и наш научрук, тоже направился к дядюшке Зикомо, чтобы тот оповестил всех желающих.

Смеркалось. От хижины дядюшки Зикомо можно было видеть взятый нами на прокат старый пикап, колонку и двух наших студентов, набирающих воду в канистры, чуть поодаль, сидя на корточках посреди дороги, наблюдал за ними какой-то местный чернокожий. У колонки разлилась большая лужа, носились деревенские собаки, беззлобно любопытствуя, что за новые лица оказались на их территории. В начинающих сумерках стих полуденный ветер и звуки доносились чётче, был слышен собачий лай и скрип рычага колонки.

Дядюшка Зикомо сидел в пыли на земле у порога своей лачуги под жестяным навесом. В дверях толпились голопузые ребятишки. При нашем приближением ребятишки юркнули в темноту хижины. Мне трудно сказать, сколько же было дядюшке лет: тридцать или уже все шестьдесят. Выглядел он очень уставшим, совсем замученным. Эта хилая хижина и угрюмый негр у порога показались мне превосходной иллюстрацией к роману «Хижина дяди Тома», именно я и прозвал этого африканца «дядюшкой». У немцев не принято давать прозвища, но моё сравнение понравилось и прижилось к хмурому малавийцу. Перед хижиной был разбит небольшой огород: прямые задубелые грядки. По листьям я догадался, что тут пророс картофель. Кустики были поникшими, они высыхали. Дядюшка Зикомо сидел и угрюмо смотрел на свою умирающею ботву.