Поденки

Ощущение смерти

…Добиться пользы от хмурой, обозлённой на целый мир Мэй оказалось непросто. Она не без оснований полагала, что Таня злорадствует. Ситуация в её изложении выглядела вполне штатной — Мэй Ли высадилась на скальной площадке, спустилась в жилые пещеры, попробовала установить контакт — но разговаривать с ней никто не стал. Гусеницы покрупнее брызгали на гостью какой-то зловонной субстанцией и пребольно толкались, мелкие просто игнорировали — и ни одна не воспользовалась языком жестов и на приветствие не ответила. И вниз, к озеру, плантациям и главной пещере не пропустили — перегораживали проходы, шипели и щёлкали жвалами. В конце концов нервы у Мэй не выдержали — она испугалась, что гусеницы на неё всё-таки нападут, сбежала наверх и чуть не замёрзла, дожидаясь вертолёта.

            Для приличия Таня позадавала вопросы, но понять ничего не смогла. Вроде бы никакого криминала в действиях Мэй не намечалось — она сама в пещерах вела себя точно так же. Может, проблема в запахе? Корица пахла почти как «верительные грамоты» гусениц, но любой сторонний аромат мог исказить смысл послания, как в китайском языке повышение или понижение тона кардинально меняет смысл слова. А скорее всего Мэй Ли просто не повезло. Сан-Хосе любил повторять, что учёный без везения — неудачник, каким бы талантом ни обладал. Чтобы подсластить пилюлю, Таня рассыпалась в похвалах словарю и провела день в компании бывшей соседки, обсуждая все расшифрованные жесты. Ввечеру к ним присоединилась Хава Брох — встрёпанная и потная, но по-прежнему жизнерадостная. Вопреки указанию врача Таня приняла стимулятор — одну таблетку. Хава и Мэй проглотили по три. Мозговой штурм начался.

            Через сорок часов у них был словарь «пиджин-гусениш» — как пошутила Хава. Тридцать два жеста. Приветствия, просьбы, возмущение, симпатия, побуждение. Шесть основных запахов — «метка», страх, радость, гнев, тревога, пища. Очень мало — но лучше, чем ничего. На сорок втором часу Мэй и Хава в четыре руки отвели Таню спать — всё-таки девушка ещё не вполне выздоровела.

            Катрин Лагранж, покачав головой, прописала ещё сутки в анабиозке, для гарантии. Болезнь и страх все-таки расшатали девушке нервы — очнувшись от целебного беспамятства Таня полностью примирилась с авторитетом Мэй Ли (как-никак именно находчивой китаянке принадлежало право авторства на словарь) и успокоилась относительно Мацумото. Да, японец к ней несомненно привязан, но никаких вольностей не позволял, заботясь о Тане как о сестре. Чего только не взбредёт в голову? Дабы выветрить ерунду, девушка целый день провела рядом с другом. Они вместе собирали вещи для новой вылазки, смотрели Ай-телек и азартно играли в рэндзю. Запросив копию словаря, Таня учила Мацумото языку жестов и хохотала, как неуклюже у него получается. Мацумото тоже смеялся, поблёскивая глазами на счастливую подругу. Ему очень понравились фотографии, особенно огромная гусеница, выползающая из воды с маленьким детенышем на спине — вздыбившиеся контуры подчеркнуло контровым светом, лёгкая рябь воды удачно оттенила тёмный, резкий силуэт. Таня исподтишка, но внимательно следила за каждым движением японца, и к вечеру успокоилась. Ничего. Ничего лишнего и ничего личного.

            Ночь перед вылетом Таня нервничала — никак не могла заснуть, ворочалась, мяла подушку, потом плюнула и до рассвета просидела за словарём. Ей до крайности не хватало институтской библиотеки. Вот бы где пригодились исследования земных энтомологов и наблюдения этнографов за первобытными племенами. Мысль, что всё поведение гусениц может оказаться ритуальным — да, необыкновенно сложно организованным, но, тем не менее, инстинктивным, а не осознанным, засела в голове. А как доказать? Живопись — не доказательство, тем паче, что все рисунки абстрактны. Может это у них такой способ освещать помещения или поддерживать микроклимат. Муравьи вон геометрическими узорами веточки и хвою выкладывают, нисколько разумными от этого не становясь. Надо будет провести тесты. Попробовать разобраться, умеют ли гусеницы считать и могут ли решать логические задачи. Таня вспомнила, как тащила гусеницу в пещеру, где слизни напали на малышей — тогда было полное ощущение контакта. Но ощущение ощущением, а факты фактами. Будем думать.

            Ей хотелось опять лететь с Мацумото, но командор Грин выбрал Абделькарима — тощий как жердь и смуглый как кофейное зерно саудовец лучше всех водил катер и всегда подчинялся приказам. Кто бы спорил — пилотировал он блестяще. Катер плыл над поверхностью Авалона легко и нежно, словно бы по спокойной реке. Утро выдалось тёплым, над заснеженными низинами поднимался туман, высокие деревья выпростали из-под белых покровов чёрные макушки и, вздрагивая от ветра, роняли маленькие сугробы с веток. Поражала пустота, девственная гладкость равнин — ни единого следа, ни дорожки, ни тропки, только чистый простор. Сложно представить, что спустя пару месяцев всё покроется зеленью, засвистит, защебечет, защёлкает и запорхает. Из мёртвого царства Снежной Королевы планета вновь обратится в цветущий сад. Откинувшись на сиденье, Таня задумалась — получится ли у неё попасть в следующую экспедицию, продолжить исследования. В её пользу — опыт и контакт с гусеницами, да и открытие месторождений кварца не стоит сбрасывать со счетов — везунчиков везде любят. Против — недостаточный уровень подготовки и, как ни смешно, история с кварцем же — решат, что зазнаюсь.

            Шарик комма мигнул, Мацумото желал ей удачи. Таня улыбнулась: какой он трогательный. И понимающий, единственный человек на корабле, которому ничего не надо объяснять на пальцах. Никто больше так не умел, кроме Сан-Хосе. Только вчера, рядом с другом, Таня позволила себе осознать — ей не хватает наставника, его насмешек и доброй заботы, его внимания к мелочам, его могучего интеллекта, способного связывать воедино несопоставимые вроде бы вещи. Скорей бы на Землю! К возвращению глупая практикантка станет на четыре года старше и мудрее, а Сан-Хосе останется прежним. И уж он-то точно поймёт, как и о чём думают мохнобрюхие твари. Со словарём! Если корабль долетит… Таня усмехнулась. Словно в ответ Абделькарим добавил громкости в колонки — он любил слушать поп-винтаж, синтетмузыку в стиле двадцатого века, совершенно игнорируя, что у всего экипажа начиналась мигрень от пронзительных «умца-умца». По счастью сквозь переднее стекло уже виднелся контур скальной площадки.



Отредактировано: 16.01.2019