Подлинная история графини Марицы

Пролог

Замени слово «оборотень» на слово «еврей», «диабетик» или «лысый» и подумай, что получится. Ведь ты не считаешь, что один лысый посвящен во все тайны другого на том лишь основании, что у обоих не хватает волос на голове? Так и с оборотнями.

Дж. Р. Р. Мартин «Шесть серебряных пуль» [The Skin Trade] по изданию 2015 г.

Начало повествования апрель 1907 года

Графиня Бекефи блистательно скучала. Удачно оказавшись молодой вдовой, она не утруждала себя затворничеством. Траур очень шел к ее темно-русым волосам, и отсидев месяц дома, она возобновила визиты к знакомым, а затем с головой нырнула в разгул вечерней Вены. Выйдя замуж в семнадцать лет по указанию отца, она вначале тяготилась супружескими обязанностями, а затем открыла для себя балы и приемы. Немолодой супруг, жаждавший рождения наследников, отстал от нее, так как устал дожидаться юной жены с очередного бала. Коммерсант, купивший себе титул и жену по сходной цене, нашел все же жене применение: траты должны быть оправданы! Он давал ей наставления с кем и как флиртовать, чтобы ее мужу было оказано предпочтение среди поставщиков. На большее, чем флирт, Марица Бекефи не согласилась бы, а так, отчего бы не сделать мужу приятное. Внезапно обнаружив себя наследницей нескольких миллионов, графиня Марица сделалась завидной невестой. Ее домогались как благородные искатели руки и сердца с приятным призом в виде наследства, так и бесстыдные проматыватели капиталов состоятельных женщин. Оказавшись в осаде, богатая вдовушка не растерялась и держала всех соискателей на расстоянии, но на короткой сворке. Никто не мог похвастаться тем, что тронул каменное сердце прекрасной графини. Сама же божественная Марица, став украшением балов, тем не менее тосковала. Ее пресытили балы, маскарады, пикники, которые сливались в беспросветный мрак. В театрах скучнейшие пьесы, а актеры – сплошь бездарности. Парады – громыхание труб и толчея на площади. Желание прекрасного приводило Марицу в церковь, лишь игра известного органиста утоляла ее тоску. Вконец наскучив светской суетой, Марица решила тосковать по-настоящему, уехав в деревню.

– Понимаешь, я выработала иммунитет к любым пошлостям, – говорила Марица своей компаньонке Лизе. – Я могу не поморщившись выслушать откровенное вранье, улыбаюсь одинаково как омерзительному старику, так и цветущему юноше.

Лиза была наемной прислугой на жаловании, но Марица не афишировала этот факт. Отношения между ними были самые дружеские, невзирая на разницу в десять лет. Марица представляла друзьям графиню Эндреди-Виттемберг как свою подругу, а особенно въедливым дамам как воспитанницу. Лиза – сирота, говорила графиня; нищая, делали выводы маменьки взрослых сыновей. Опекуном Лизы был ее брат, о местонахождении которого после банкротства семьи, Лиза отвечала уклончиво, вроде завербовался в африканские колонии. Марица полагала, что беспутный брат попал в сомнительную историю и пропал навсегда и с удвоенным вниманием «защищала» Лизу. Какое счастье, что она не выкинула письмо директрисы пансиона, а удосужилась прочесть скупые строки, о том, что некоторые ее воспитанницы предлагают свои услуги. Было бы ужасно, если бы они не встретились!

Из письма графа Эндреди-Виттемберг барону Либенбергу: «… Знаешь, дорогой друг, я вполне счастлив здесь. Тоска по городской жизни куда-то испарилась, а в дела я втянулся. За эти три года я похудел, однако нарастил мышцы. Местные девушки находят меня неотразимым. То, что казалось ранее тоской смертной (ты помнишь, как я ненавидел составлять отчеты, разбирать счета, и ужас!, предоставлять отчет о фуражировке!), ныне составляет приятный досуг мой. Помнишь, как я жаловался, что ничего не понимаю в сельских делах, как разрываюсь между необходимостью постоянно куда-то ехать, с полным непониманием видеть что-то далекое от моей компетенции и принимать решение, от которого все зависят. Я падал на койку от усталости, даже не раздеваясь. Я стал изучать сельское дело с научной стороны и кажется преуспел: доходность, судя по моим подсчетам, выросла вдвое. Вспоминая юность, полк, я не могу понять, как тратил столько времени на ерунду?

С другой стороны, что если наши похождения (вижу, как ты улыбаешься во весь рот!) были не только молодечеством, бурлением молодой крови, а жаждой настоящего занятия, такого, куда мы вложили бы всю нашу душу, неуёмную силу духа? Став полковником, ты погрузишься в штабные дела так, что поймешь меня нынешнего. Ведь отвечать за несколько сот душ и тысячу лошадей дело нелегкое, даже при полной канцелярии, а может и труднее, ибо полагаться на других – значит запустить дела полностью. Для меня сейчас странно, что дела семьи были запущены до полного разорения. Здесь же я заслужил полный авторитет: меня уважают приказчики, поставщики, купцы и арендаторы. Крестьяне смотрят на меня, как на барина. И в самом деле, чем я не властелин сих мест? Я выбрал себе жеребчика и приручил его, ездить могу только на нем. Помнишь, как у меня были проблемы с лошадьми в полку? Только лошади из нашего поместья снисходили до меня. Долги семьи наконец-то погашены и я могу начать копить. Благо, живу на всем готовом: пью хозяйское вино, кормят, обстирывают и обслуживают меня бесплатно и с любовью, жалованье копится и Лиза не будет знать тех бед, что сопутствуют бесприданницам…».

Перечитав письмо, Тассило Торёк, управляющий, уже вложил письмо в конверт, готовясь запечатать его, как вошел Михай, бывший камердинером еще при отце покойного владельца.

– Так что извиняюсь, почту привезли, – сказал он.

– Проси подождать, я отдам письма, – ответил управляющий.

Тассило взял корреспонденцию, его внимание привлекла телеграмма от поверенного графини Бекефи. Он чертыхнулся негромко, вынул письмо из конверта и дописал:

«P. S. Не успел я отписать тебе о вольном своем житье, как принесли телеграмму, которой сообщается о скором прибытии графини. К счастью, я не был знаком с графиней в Вене, и не боюсь быть опознанным. Но кажется знаю ее, благодаря твоим письмам. Пойдут приемы, пикники, etc. Надеюсь, что она не станет придираться к управлению хозяйством, и я останусь здесь подольше, чтобы накопить достаточно денег».