Поэт в пеньковом галстуке

Поэт в пеньковом галстуке

Жара, столь яростная в этот июльский день, начала спадать только тогда, когда солнце коснулось горизонта. Луис провёл день в безделье – так же, как провёл прошлый, и планировал провести будущий. Сезонная подработка на ферме у Фрэнка обеспечила его на месяц вперёд, а что будет, когда этот месяц кончится, его не волновало.

Всё утро Луис провёл на озере: сначала поднимал со дна «артефакты» (ржавый лом, цепь из семи звеньев, рассыпь прозрачных фиалковых камней и белый, отполированный водой, коровий череп). А когда устал, и лёгкие напомнили о себе тупой тяжестью, плавал, раскинувшись на поверхности воды, словно прошлогодний кленовый лист (или коровья лепёшка, как говаривал старик Фрэнк). Вскоре перестала спасать и вода: от солнца в зените можно было спрятаться, разве что зарывшись в ил. Он надел рубашку на обсохшее тело, набросил на голову джинсы и прямо в мокрых трусах побрёл обедать в летнем кафе у мистера Оливьеры. После пары сэндвичей задремал под зонтиком на террасе: бокал (пластиковый стакан) пива (пинта мгновенно нагревшегося пойла) окунул его в липкое и тёплое состояние беспомощности и апатии.

Казалось, пылал весь штат. Да что там – вся Америка превратилась в гигантский гриль. Но Оливьера, наливая свою погань (наверняка разбавляет), говорил, что в Бангоре – всего в сорока милях отсюда, льёт дождь, но верилось в это слабо.

Склонившееся к закату солнце залило террасу ярким светом и выгнало Луиса из-под зонтика. Шатаясь, он натянул джинсы, и бесцельно поплёлся окольными улицами. Избегал расплавленных магистралей с тяжёлым битумным зловонием, скрывался в тени деревьев.

Вскоре Луис вышел к железнодорожному полотну. Оно протянулось через весь городок и разделило его на равные части, как молния на ширинке.  Несколько миль шёл по шпалам в сторону депо. Бывало, ему удавалось подзаработать на разгрузке товарняков, но сегодня, даже если бы подвернулась работёнка, он за неё не взялся бы. Он надеялся поглазеть в окна проезжающих пассажирских «гусениц», а потом, ближе к ночи, пойти домой. Может быть, ещё раз окунуться в озеро, если будет совсем невмоготу.

Рельсы блестели, как столовое серебро тётушки Норы. В них отражалось слепое выжженное небо и несколько рваных облаков. Но Луис заметил ржавое пятнышко, резко выделявшееся в металлическом зеркале, и в его памяти сразу воскресли события восьмилетней давности

засохшие потёки крови, оградительные ленты, кед её любимой фирмы «Converse», скатившийся по насыпи; клок вырванных с кожей светлых волос, который никто не заметил под шпалой, плач её матери на похоронах, захлёбывающийся визг пятилетнего брата, закрытый гроб

         Луис не дал неприятным воспоминаниям, ворвавшимся в сознание мрачным калейдоскопом картин и звуков, полностью овладеть им. Он не признавался даже себе, что часто приходит сюда и гуляет по путям только потому, что испытывает судьбу. Гибель на этих рельсах Маргарет и многих, после неё, казалась нелогичной, бессмысленной и неправдоподобной. Как можно не услышать приближение поезда, не успеть отскочить, отбежать? Он всегда чувствовал даже лёгкую дрожь рельсов, не говоря уже про сам поезд, громыхающий на много миль. Однако из года в год очередной локомотив размазывал чьи-то мозги по блестящему полотну. В официальные версии, всегда твердившие одно, – что это самоубийства – он не верил. В неофициальную (хоть и красивую) городскую легенду о призраке Кларка Кидса тоже не особо. Это что-то иное, но что – он объяснить не мог. Он не вникал в частности каждой трагедии, не искал мотивы и не строил теорий заговоров. Не его ума дело. Но он точно знал, что это не самоубийства. Знал, что Маргарет на это не пошла бы. Он чувствовал. Череда фатальных случайностей именно на этом месте имела иную природу, которая так его притягивала. Мальчишкой он ещё верил в призрак Кларка Кидса, но в средней школе эта вера выветрилась. Тогда Дик Харасс, авторитет класса, сказал, что в привидений верят только конченые деревенщины, которые подтираются раз в месяц, верят и в домовых, и в леших, и в демократию. Луис не совсем понял его мысль, но деревенщиной быть не хотел. И не хотел быть избитым, как Билли Пастоун, который уверял, что сбежал от Кларка Кидса, когда тот уже накидывал ему удавку на шею. Упоминание о Кларке Кидсе стало дурным тоном. Это было не модно.

         А может быть, все они чувствовали свою вину перед Кларком Кидсом.

         Луис поднялся на надземный мост, перекинутый сразу через все железнодорожные ветки. С него был виден город на много миль вокруг. Багровел закат, ветерок шевелил давно не стриженные волосы. Со стороны фермерских окраин несло чем-то кислым. Луис повис на перилах и бездумно уставился в одну точку. Ощущал, как в вечернем воздухе остывает его задубевшая кожа.

         Несколько голосов вывели его из оцепенения. С противоположной стороны поднимались, перепрыгивая через ступеньки, трое подростков. Не обратив на Луиса никакого внимания, они возбуждённо прильнули к перилам.

         «Сейчас плеваться будут. На крыши», – подумал Луис и не ошибся. Через минуту под мостом загромыхал пассажирский состав и сразу подвергся бомбардировке. Пацаном Луис и сам так делал. Плюнул на крышу – и вот кусочек тебя поехал в другой штат, а то и страну. А ты здесь остался, даже с места не сошёл. Ничего не меняется.

         – В люк попал, в открытый люк! – завопил, не веря в свою удачу, один из парней. Вся компания загоготала, как стайка гиен.

         Луис направился к ним. Хотелось хоть как-то развлечься, но он ещё не придумал как. Свистнул, чтобы привлечь внимание.