Поезд

Пальцы приятно отстукивают простой ритм. Глухие удары успокаивают. Порой конечности живут своей жизнью, и кто я такая, чтобы этому сопротивляться?

Белые полупрозрачные занавески нервируют. Они слишком идеальны. Ткань гладкая, без единого изгиба или надлома. Я пыталась это исправить, стягивала занавески, скручивала, вымещала всю злость на несчастных кусках ткани, но им хоть бы что.

Однажды проводница пришла через три секунды после того, как я закончила очередную экзекуцию и села в нормальное положение. (Удивительно, но я совсем не слышала приближающихся шагов). Она долго смотрела на меня своими уничтожающими тëмными глазами, в которых, как мне показалось, я увидела кричащие лица прошлых пассажиров. Женщина простояла надо мной минуты три, во время которых я пыталась не дышать и вообще делала вид, что меня здесь не существует.

- Что-то не так? – Спросила я тихо.

Ушла она также молча.

За окном – белëсый туман, мерно плывущий по чуть заметным очертаниям гор. Или я их выдумала? Изредка из него выплывают электрические вышки, подобно маякам.

А может, это глаз слепого великана, который любит играться с паровозиками. Кто же виноват, что я оказалась внутри. Возможно, я – его выдумка, творение фантазии. Мне бы хотелось думать, что я у него в любимицах.

Вагон старый, затëртый до дыр, но идеально-чистый, будто его только и делали, что драили, почти не используя.

Все полки в моëм плацкартном прямоугольнике пусты. Здесь нет матрасов или одеял, а мне так и не выдали постельного белья. Но, наверно, так оно и должно быть. Чего уж точно я не стану делать, так это идти к проводнице и требовать одеял. Нет, уверена, она маньяк и тут же меня уничтожит, испепелит на месте или вырвет сердце прямо из груди и будет смотреть на него своими тëмными глазами.

Я бы хотела иметь длинные ногти, чтобы стучать ими по поверхностям. В этом движении есть нечто паучье. Пальцы приходят в движение, от мизинца до указательного, большой почти не участвует. Связки выступают под тонкой кожей, соединяются и разъединяются. И кажется, будто это и не твоя рука вовсе, а перчатка из кожи и мышц.
Может, скелет наш – игрушка, а все мы – кукловоды?

А всë-таки мне нравится ездить в поездах. В какой-то момент тряска и глухой треск прекращают въедаться в мозг, становятся белым шумом, этакой колыбелью для взрослых. Если закрыть глаза, можно представить чьи-то сильные руки, которые укачивают тебя, и губы, расплывающиеся в улыбке.

Но… нельзя же вечно спать, верно? Хотя в поезде это куда проще, чем дома. Дома всегда крики, всегда ругань. Мама сделала неправильный соус или добавила сахар вместо соли, а он, единственный работающий в этом доме человек, просто хочет поесть супа, разве он так многого просит?
И вот они сцепились, в бой пошла посуда, звон бьющегося стекла до сих пор давит уши. А мне ведь просто хочется поспать, всего лишь.

Ну, это я сейчас так легко говорю о подобном. Раньше всë было иначе. Удивительно даже.

Проводница любит думать, что ей все должны. Два раза в день, в одиннадцать утра и семь вечера, она приходит мыть пол. Только так я и узнаю время.
У меня из вещей – единственные шлëпки, миниатюрные и максимально простые, салатовые. Но женщина пыхтит, тяжело вздыхает, долго смотрит сначала на скромную обувку, затем на меня, а, уходя, бурчит: «Можно было и убрать внутрь».

Конечно можно. Но как бы я тогда ходила в гости к другим пассажирам?

Например, в двух прямоугольниках от меня едет девушка 25 лет с очень старым лицом. Про себя я зову еë Кошатницей, потому что рядом с ней всегда сидят четыре кошки. Уж и не знаю, как проводница еë ещë не убила.

Старшую кошку зовут Маруся, она всегда сидит на самой верхней полке и смотрит на тебя, как на кусок чего-то мерзкого. А если спускается, то близко не подходит, садится так, чтобы рукой было не достать, и смотрит в окно. Манерная дама черепахового окраса. Мне она всегда нравилась.

Следующая кошка – абсолютная противоположность, мини-рысь с самыми пушистыми лапами, которые я когда-либо видела. Зовут эту красавицу Лиса и она всегда ласкова. Ластится, садится на колени или просто рядом, еду почти не клянчит, очень тихая и грациозная.
Вначале она мне совсем не нравилась, уж больно подозрительна эта любовь. Но потом я поняла, что она просто такая, сама по себе. Так что я больше не отсаживаюсь от Лиски, а, наоборот, радуюсь еë приходу.

Ещë есть два парня – рыжий Толя и Сергей, серый. Оба – лентяи, бездельники и наглые обоятели. Вот уж в ком я действительно души не чаю. Толя как-то раз залез прямо мне на голову и решил там остаться, а я и радовалась, как дурочка, и гладила его задницу, пока рука не устала. Вот уж не думала, что докачусь до такого.

Сама Кошатница мне тоже очень нравится. Она всегда сидит очень свободно, серые глаза блуждают в тумане, макияж чуть размазан, волосы выбились из пучка. Она всегда выглядела так, будто только проснулась. И отвечала с лëгкой задержкой, прорываясь сквозь думы.

- Коша, милая, скажи, а когда следующая остановка? – Спрашиваю я, сражаясь с Серым, пытаясь удержать его на коленях. Толстяк брыкается и готов пустить в бой когти, но это ничего, я уже привыкшая.

- М? А, остановка. Не знаю.

И – всë. Молчит. Юбка пеньюара чуть задирается и на боках видна белëсая паутинка шрамов. Я стараюсь на них не смотреть, не хочу смущать Кошатницу.

- А ты до какой едешь?

Девушка тяжело вздыхает, берëт на руки Марусю и гладит еë. Единственная, кому та даëтся.

- Не всë ли равно? Я так устала, мне совсем не до этого. Нужно ещë многое обдумать.

- Например? – Интересуюсь я скорее из вежливости.