Поиграла

Поиграла

  Бабушка молилась. Мне очень нравилось наблюдать за этим действом. Бабушка в переводе на татарский - эби.

  Эби молилась «вкусно». У неё было несколько ковриков – я не знала сколько. Мне было четыре года, тщательно пересчитываемые на пальчиках, но дальше четырёх я считать не умела. Ковриков было больше.

  Эби раскатывала каждый коврик, не торопясь, тихонько приговаривая что-то на незнакомом языке. Стоя на коленях и кланяясь кому-то невидимому. Я много раз пыталась разглядеть на потолке и в углах комнаты того, к кому эби обращается с таким уважением и замечательными волшебными словами.

  Почему я думала, что слова волшебные? Потому что моя жёсткая бабка, гоняющая меня за детские проделки, во время молитвы становилась умиротворённой, мягкой, «вкусно» и незнакомо общаясь с кем-то на потолке.

  И, забыв про утренний шлепок от той же бабки, я обижалась за неё. Потому что на потолке была только слегка желтеющая и немного осыпающаяся побелка, да в углу трепетала тонкая серая паутинка, и они не торопились ничего отвечать на заманчивые слова моей эби.

  Но бабка настойчиво каждый день и по несколько раз на дню, шепча заклинания, раскатывала свои коврики и, кланяясь паутинке в углу, что-то наговаривала над сомкнутыми ковшом ладонями, а потом умывалась ими.

  Ах, как мне это нравилось! Тем более, что ни отец, ни мама, ни брат, ни сестра ничего такого никогда не делали. И, вообще, не обращали никакого внимания на эби, когда она «вкусно» шепталась с паутинкой в углу.

  И даже, когда во время очередной уборки паутинку смели, бабка не изменила своим привычкам – шептаться с кем-то невидимым.

  Мне так нравился этот ритуал, что, как любой ребёнок, я решила поиграть в него. Пошарив в шкафу на маминой полке, я раздобыла несколько платков. Один повязала на голову, как эби.

  Четырёхугольный платок в расправленном виде одной стороной накидывался на голову, надвигался на лоб до бровей и, согнувшись краями по контуру лица, за два угла завязывался под подбородком – таким образом была задействована одна стороны платка. Сам платок телепался за спиной двумя свободными углами. Именно, так мусульманские бабушки покрывали голову в Советском Союзе за неимением хиджабов в магазинах. Только тогда мне это было параллельно.

  Остальные платки я использовала в качестве ковриков. Сосредоточенно скручивала – получались они у меня какие-то тонкие, неправильные, не как у эби. Шёлковая материя не слушалась детских рук и норовила всё время выскользнуть. Я старательно пыхтела, несколько раз бегала в бабкину комнату проверить соответствие.

  И вот всё готово, я приступила к священнодействию. Сидя на коленях и неторопливо раскатывая платки, шептала под нос абракадабру, кланялась кому-то невидимому, как эби.

  По детскому простодушию игру свою я затеяла прямо на середине зала – так мы называли гостиную комнату. И первой, кто меня увидел, была эби. Мало того, что отругала, платки отобрала, так ещё вечером отцу нажаловалась.

  Отец меня отлупил. Жёстко. Кожаным ремнём. Четырёхлетнюю маленькую девчонку. И приговаривал:

  - Детям нельзя молиться! Молиться можно только бабушкам! Детям нельзя…

  Я усвоила и запомнила урок на всю жизнь. Обиделась, но, сильно напуганная, никому ничего не говорила.

  И больше не подглядывала за тем, как эби «волшебно» молится. Так же, как старшие, покидала комнату, если видела, что эби начинает разворачивать свои коврики. Разговоров о боге у нас в семье никогда не заводили, и с посторонними эту тему я старательно избегала.

  Когда приехала в гости другая моя бабушка Уля и перед едой перекрестилась, что-то зашептав под нос, я спросила - что она делает.

  - Молюсь, внученька, - с улыбкой ответила бабушка, погладив по голове.

  Вспомнив, чего детям нельзя, а бабушкам можно, я прекратила расспросы.

  Так и жила с детской обидой в душе долго – до тех пор, когда уже у меня самой появились дети, а вокруг на волне перестройки заговорили о Боге. Давно уже не было эби и бабушки Ули, мы похоронили отца…

  И вдруг меня прорвало. Я спросила у мамы:

  - Почему? Почему меня тогда так жестоко наказали? Я была маленьким ребёнком… Что я такого страшного сделала?

  Оказалось, что мама помнит ту старую историю.

  - Дочка, тогда ведь шестидесятые были… Конечно, Сталина и Хрущёва уже не было… а люди-то ещё ничего не забыли. Ты же ребёнком была! Представь, вышла бы на улицу, рассказала подружкам, что молишься. Кто-нибудь обязательно сказал бы взрослым, а мы… Отец – коммунист. Представь, что было бы, если все узнали, что в нашей семье ребёнок молится, пусть даже играя…

  Через много лет я поняла и простила тебя, папа!