Пока есть душа

Пока есть душа

Беатрис терпеливо смахнула со лба пот и наклонилась к больному. Семь, ровно семь гнойных нарывов ей следовало обработать, пока не вернулся учитель. Девушка была готова поклясться, что стоит ей слегка приподнять голову, в то этот же момент она столкнется с изучающим взглядом белесых и пугающих глаз.

Кажется, он – а Беатрис была почти полностью уверена, что знала, кто он такой – говорил исключительно на латыни, преследовал её, следя за каждым шагом.

Возможно, он – порождение её темных мыслей и тяги к знаниям, злая насмешка, ласкающая самолюбие, ведь кому нужна жена еритичка?

Возможно, он – болезнь, принадлежащая только ей, ведь учитель не видел ни белесых глаз, ни белозубого оскала. Называть его Чумой не поворачивался язык.

Его длинные волосы пахли теплой печью и мокрым деревом, и словно вокруг не было ни расплывающихся от дождя нечистот, ни гниющих трупов крыс, — только он, закрывающий собой все беды и ужасы.

Запах от нарывов стоял такой, что Беатрис уже начинала понимать, о каких-таких миазмах беспрестанно говорил учитель.

Залетевший в окно прохладный ветер принес с собой ароматы соли и смерти, в дальнем углу копошились жирные черные крысы, а сквозь ночной туман доносилось мерное гудение колокола. Сквозь удушливый, приторно-едкий аромат лечебных трав пробивался мерзкий, сладковатый запах нечистот.

Входная дверь вдруг хлопнула так сильно, что скромная вывеска «Госпиталь» чуть не рухнула. Услышав звук открывающихся дверей, Трикси развернулась на каблуках несколько резче, чем следовало бы. Это движение с головой выдавало её беспокойство, но, стоило ей увидеть вошедшего, тревогу тотчас сменило облегчение. На пороге показался учитель. В маске и надушенном платке он выглядел пугающе.

Ему было около тридцати, но проступившая седина прибавляла мужчине пару десятков лет.

Учитель стащил маску и улыбнулся одними губами, глаза его при этом оставались безучастными.

— Вы что? – воскликнула Беатрис, тут же одернув себя за наглость, — Тут же запах!

Учитель в ответ лишь рассмеялся, продемонстрировал девушке зубчик чеснока на шее и, погладив ученицу по затылку, словно верного пса, рухнул в кресло.

— С возвращением, — с теплом в голосе пробормотала ученица, стыдливо опустив глаза в пол, на котором до сих пор валялась старая чесночная шелуха, — День прошел мирно?

Вкус чеснока перестал казаться резким Беатрис несколько ночей назад, а строгий нрав учителя стал в разы мягче. Его прикосновения стали ласковее, а действия заботливее.

— Судьба была милостива ко мне.

Беатрис быстро стащила с мужчины плащ и заглянула ему в глаза. В последнее время она делала это непозволительно часто, словно боясь, что еще одного такого момента может и не настать. К сожалению, мысли мужчины наполняли лишь анализы проведенных опытов, сердце принадлежало медицине, а соседняя комнатка – ученице.

— Мы ведь тоже заболеем?

Учитель нахмурился и зажмурил глаза, видимо, собираясь с силами для очередной лжи, и сказал:

— Не глупи, Беатрис. Мы обязательно раздобудем лекарство. Да будет же и завтра такой же мирный день!

Это не предало ученицы душевных сил, а белесые глаза за спиной, кажется, нехорошо посмотрели на учителя. Девушке стало страшно, дико хотелось, чтобы слова учителя оказались правдой и юноша за спиной пропал.

— Да будет! – подтвердила она.

Больной рядом всхлипнул, что сильно отрезвило ученицу, отчего та вскочила и продолжила обрабатывать гнойные нарывы, иногда соскабливая гной в длинную склянку.

***

Город опустел. Замер. Казалось, даже крысы боялись показать свои вытянутые морды из темных углов, лишь бы не вдохнуть смертельный запах нечистот и разложения. Узкие, пропитавшиеся зловонными миазмами смерти улицы опустели — лишь очередные жертвы, коиx ещё не успели сжечь или сбросить в ров безвольными бледными телами лежали на выложенныx камнем дорожкаx; большинство домов, некогда полныx жизни были закрыты на сорокадневный карантин, о чём говорили помеченные красным входные двери и мелом начерченная на ниx красноречивая, но уже утратившая всякий смысл надпись: «Господи, помилуй!» как жалкая дань уважения всем, павшим от мора.

Вспышки чумы ждали, холодея от кошмара, и пробовали хоть когда-то приготовиться к ней. Кто имел возможность укатить — уехал, кто возлагал надежды на защиту Божьей силы — молился. А кто-то самый хитрый заблаговременно исповедовался. Скупали защитные амулеты, чудодейственные — будто бы — травки и порошки, приглашали священников освятить жилища, дабы пришедшая от иноверцев заболевание не осмелилась перейти порог.

Элементарно надеялись.

Моровое поветрие накрыло страну неожиданно, превратив цветущий город в пристанище смерти. Чума безжалостно выкашивала людей, не делая скидок ни на возраст, ни на положение, ни на моральные качества.

Работа врачевателя чумы была крайне тяжёлой и грязной, и далеко не всем она подходила; а земля была огромна, переполнена двуx-трёхэтажными массивными домами и зданиями, в целом, и людей в ней проживало более, чем достаточно много для того, чтобы врачей попросту не хватало и тела кучами лежали на улицаx и подворотняx.

Беатрис старательно выметала крысиный помет из-под коек, когда за дверью раздался какой-то шум, превратившийся позже в гневные крики церковных последователей.

Беатрис не обратила внимания. В глянцевом покрытие стола мелькнул знакомый силуэт. Мор опять подкрался со спины.

— Что тебе нужно от меня?

Чума улыбнулся и протянул девушке руку. Его бледная тонкая ладонь так и манила уцепиться за неё, но что-то подсказывало Трикси, что делать этого не следовало.

За окном послышалась очередная волна гневного народного ропота.

Она кинула взгляд на большую тяжелую дверь лаборатории и вздохнула – а ведь учитель боролся за жизни этих глупцов. Вдруг оттуда раздался громкий режущий кашель, от которого метелка вывалилась из девичьих рук.

— Господин! – позвала она, но ничего не услышала, — господин!