Пока кукует над Рессой кукушка...

Часть первая. Глава четвёртая.     Андрей и Саня.

                                               Часть первая. Глава четвёртая.

     
                                                               Андрей и Саня



   Герасим покорно сидел на лавке, подставив голову дочери. Ариша проворно орудовала овечьими ножницами, ровняя густые и жесткие кудри отца. В отличие от поседевших усов и бороды, в волосах его не было видно ни одной седой волосины. Раньше стрижкой занималась Лизавета,  всегда   заботившаяся о благообразии мужа и никому не дозволявшая прикасаться к его кудрям.

   С тех пор, как не стало Лизаветы, эту обязанность на себя приняла Ариша. Она как-то сразу повзрослела, осознала свою роль в семье.

   …После сороковин старейшина семьи Димитрий Николаевич собрал своих сыновей, дабы обговорить непростой и щекотливый вопрос: как убедить Герасима задуматься о дальнейшей его жизни. Негоже мужику его возраста, обремененному кучей малолетних детей, одному мыкать горе. Надо приискать ему пару. Тем более, что женщин в округе – и вдовых, и девиц-перестарок -- было в достатке. И многие поглядывали на Герасима в надежде, что он обратит на них внимание.
Но из разговора ничего не вышло. Герасим категорически отмел все предложения. Мотивировал отказ тем, что кроме Лизаветы  никто ему не нужен. С детьми он и сам управится, к тому же нянька Груня еще в силе и поможет.  Да и разговор с ней на эту тему уже случился.

   Та однажды, незадолго перед этим, пришла в мастерскую, где Герасим в одиночестве сидел за станком и остановившимся взглядом смотрел на комок глины в руках.

   -- Что тебе, тетка Груня? – увидев вошедшую, спросил он сухо.

   -- Герасим Димитриевич, вот пришла свою судьбу узнать. Как дальше быть. – Нянька выпростала руки из-под передника, концом платка протерла влажные глаза. – Договор-то у нас с Лизаветой был, что она будет досматривать за мной. А повернулось вон как. Приведешь новую жену, а ей я ни к чему. Значит, надо будет возвращаться в свою деревню…

   Герасим тяжелым взглядом оглядел согбенную фигуру няньки, которая давно стала членом семьи и незаменимым помощником в домашних делах, и никак не мог понять, о чем та говорит. Слова словно растворялись в воздухе, не проникая в сознание. Наконец до него дошел смысл сказанного.

   -- Тётка Груня, тебя взяла в дом Лизавета, чтобы ты помогала растить деток… -- тут он смолк на мгновение, проглотил готовое вырваться рыдание, -- нам на радость. Почему ты решила, что тебе надо возвращаться в Есипово? Живи, как жила, помогай девицам взрослеть, учи тому, что… Лизушка не успела… Иди, нянька, иди, это твой дом, некуда тебе уходить и незачем…

  На том и закончился их разговор.

  Спустя время старый Димитрий  призвал к себе няньку Груню на беседу. Интересовался, что да как в избе? Как ведет себя хозяин? Не попивает ли горькую втихомолку? Справляется ли нянька с навалившимися делами?
Нянька, как смогла, ответила на вопросы старика. Тот некоторое время помолчал, потом произнес:

   -- Не женится боле Герасим. Не будет у тебя помощницы в доме, акромя девиц. Неси свое бремя, сколь сможешь. Понимаю, тяжела ноша, а не сбросишь, помоги ему поставить на ноги девиц, учи их мастерству дом вести, на тебя одна надёжа.

   Так и осталась нянька Груня при семье. Старшей из дочерей Арише пришлось принять на себя роль хозяйки. И это в двенадцать лет. Герасим больше в отход не собирался, всего себя посвятил хозяйству. На заработки теперь ездил только Николка. Он после смерти мамушки как-то сразу возмужал, заматерел, стал казаться старше своих лет. Потом пришел  ему срок идти  в армию, как старшему сыну в семье.

   Пока Николка был на службе, в отход с дядькой Семеном ездил уже Андрейка. Из поездок отходники привозили тревожные новости. В больших городах народ был неспокоен, то там то тут поднимались волнения, люди были недовольны своей жизнью. Все проявления непокорности властью достаточно жестко пресекались. Но то и дело появлялись агитаторы, которые всячески провоцировали население на бунт. Говорили, что они революционеры, что борются за свободу рабочего люда…

   -- За свободу от чего? – как-то спросил Герасим у сына, который достаточно восторженно рассказывал о запавшем в душу выступлении одного из агитаторов.

   -- Ну, не знаю, тот агитатор говорил, что рабочие трудятся бесплатно на владельца фабрики или завода весь день, а за свой каторжный труд получают лишь гроши, которых хватает только на то, чтобы с голоду не умереть…

   -- А мы, крестьяне, ремесленники, мы что, в масле катаемся? Эти рабочие ведь бросили землю, потому что сил не было на ней работать. Почему же они решили, что там, в городах им жить будет легче? Что кто-то им денег даст боле, чем требуется, чтоб с голоду не помереть? Свое благоденствие надо добывать своими руками. Но только честным трудом, не неволя других. Пока на этом свете такое удается не всем. Потому права была мамушка, когда хотела, чтобы вы учились, были грамотными… А агитаторов этих не слушай. Никто ещё просто так, без задней мысли о своем благоденствии, за общее дело не выступал. Шуму производят много, а поскреби их душу, и окажется, что у каждого есть свой резон поднимать бучу. Кто хочет власти отомстить за то, что не сумел пробиться наверх, кто за свои обиды праведным народным гневом наказать. За всеми этими льстивыми речами и восторженными призывами имеется и другой слой причин. Вот его и надо углядеть за словами. Нам нечего подниматься на их призывы. Мы все ремесленники и землепашцы. Как поработаем, так и будем жить.

   -- Тятя, а подати, а выкупные за землю? Мы же почти все, что выручаем, отдаем…

   -- Молод ты, Андрейка, неучен. Не довелось вам с братом науку познать, как и мне. Одно скажу, так заведено искони. Мы платим за то, чтобы нас охраняли от ворогов. Вот наш Николка теперь служит, обучается воевать, чтобы защищать нас. А чтобы у него было оружие, да что закусить после ратного дела, с нас и взимают подати. Ты сам был в городах, видел, как люд там живет: кто посмекалистее да пошустрее, те, к теплым местам пристроены, кто понаглее да похитрее, торговлишкой промышляют. А есть и те, что на душегубство идут ради денег. Каждый сам выбирает свою судьбу. Кто хочет чистым предстать перед богами, душу не замарать, тот своей кровью и потом добывает пропитание. А кто не боится свою бессмертную душу загубить, тот и на подлость идет…

  ...Ариша смахнула со спины отца остриженные волосы. Тут же в проеме двери появилась голова Андрейки. Он известил, что баня готова.

   --  Подай-ка, мне, доня, исподнее, -- попросил Герасим, поднимаясь со скамьи. Что-то в последнее время тяжеловато стало вставать, да и живости, как в прежние годы, уже не было.

   Ариша проворно подала заготовленный узелок. Глянула на ожидающего отца брата, легонько кивнула, подбадривая. Уже в спину перекрестила, напутствуя.

   Андрейка сегодня, наконец, осмелился поговорить с тятей по поводу сватовства. Раньше все как-то не решался. Потом надумал прежде обсудить волнующую его тему с сестрой. Та сразу же поддержала брата. Знала, что Андрейка давно мечтает заслать сватов в дом своей подружки Сани. Семья там, правда, бедная, детей много. Мать Сани,  Пелагея, постоянно на сносях. Что ни год, то новый детёнок. Не все, конечно, выживают, а то бы такую ораву невозможно было прокормить. И так уже братьев чуть ли не с пеленок отправляют на поденщину. Чуть научатся ходить, уже отдают птицу пасти, как подросли – у более зажиточных сельчан за скотиной присматривать, а то и в соседние деревни отправляют. Саня, хоть и старшая, пока при доме остаётся, за хозяйку и за няньку для маленьких. Но в это лето, поговаривают, родители решили отправить ее в город на заработки. Подрастает новая помощница матери, а старшая уже становится лишним едоком. А в городе, боится Андрейка, Саню быстро присмотрит кто-нибудь в жёны, а то и того хуже, соблазнит и бросит. И пропадёт девица. Вот и осмелился поговорить об этом с тятей.

    В бане и состоялся непростой и тягостный для Герасима разговор. С одной стороны, он понимал своего второго сына, что тому пора уже обзаводиться семьей. Самого в эти годы женили. Вон как время быстро пролетело. И не заметил, как уже Андрейка вошел в лета жениховства.

   -- Тятя, так что вы скажете? – второй раз спросил сын у задумавшегося Герасима. Тот молча отирал тряпицей пот с лица, отдыхая в предбаннике перед следующим заходом в парную.

   -- Что сказать, Андрейка? Вперёд тебя еще есть Николка. Негоже брату дорогу переходить. Погоди, вот вернётся брат со службы, сосватаем ему жену, тогда и тебе черёд придёт… -- Герасим на мгновение запнулся, -- да и не пара тебе эта Саня. Отец её некудышний, любит к чарке приложиться, а мать совсем не хозяйка. О себе только думает, о своём удовольствии, о детишках не заботится…

   -- Но Саня не такая… -- осмелился возразить Андрейка.

   -- Откуда тебе знать, такая она или не такая. Это всё в совместной жизни познаётся…

   -- Значит, вы против Сани…

   Герасим вдруг увидел, как потухли глаза сына. Спина ссутулилась, и весь он сник, словно, утратив внутренний стержень. И жалость, и ощущение боли за сына проникли в сердце. Вдруг ярко вспомнились слова почившей Лизаветы, её предположения о будущем сыновей и предвидение, что маленькая замарашка с другого края деревни, которая постоянно прибегала на этот конец, чтобы поиграть с Дуняшей и Маняшей, может стать со временем женой именно Андрейки. А предвидению своей Лизушки он  безоговорочно доверял. И тут понял, что неспроста вспомнились слова жены о втором сыне. Это она оттуда, из горних вершин напомнила Герасиму о данном когда-то ей обещании позаботиться о будущем сыновей.

   -- Я не против этой девицы. Люба она тебе, так и быть, зашлём сватов. Но прежде дождёмся возвращения Николки. Негоже через голову брата прыгать…

   -- Так я могу сказать Сане о сватовстве? А то она…

   -- Сам прежде подумай, не обнадёживай девицу загодя, -- вздохнул Герасим. Он заметил, как заторопился с завершением банных дел Андрейка, потому заметил, -- не дожидайся меня, иди, я ещё побуду. Сёстрам скажи, чтобы готовились, да помоги няньку сопроводить к баньке.

   Андрейка выскочил из двери бани и бросился вверх по тропинке к дому. В душе всё пело. Надо скорее сообщить Сане о словах тяти, подготовить её. Но прежде выполнить родительское поручение.

   Он заскочил в избу, сунулся в печной угол, где Ариша хлопотала у печурки, готовя самовар к приходу мужчин. Нянька тут же пекла  пышки к чаю.

  -- Ты што это, братик, так скоро? – поинтересовалась сестра между делом. – Ай, што случилось?

   -- Говорил с тятей, он согласился. Только сказал Николку дождаться. Душа моя не терпит, надо Сане сказать эту новость. Ноги так и рвутся к её избе…

   -- Не делай глупостей, братик. Нечего девицу позорить. Дуняша, выдь на минутку, -- позвала она сестру, которая  занималась шитьём рубахи тяте.

   Дуняша выглянула из-за печи, вопросительно взглянула на сестру, перекинула свою льняную косу за спину, расправила передник.

   --  Пока суть да дело, сходи на тот конец деревни, скажи Сане, что я с ней перемолвиться хочу парой слов. Пусть зайдет ввечеру, как освободится от дел. Да поторопись, скоро в баню идти, заодно и подругу пригласи. У них-то, чай, баньку сегодня не топят…

   Андрейка благодарно приобнял Аришу и чмокнул в щеку.



  Семнадцатилетняя Саня ещё только-только начала расцветать, стремясь в скором времени превратиться из гадкого утёнка в лебёдушку. Пелагея всё строже следила за дочерью, опасаясь, как бы та не принесла в подоле ребятенка. И так своих полон дом, кормить нечем, а ну, как и дочь подкинет обузу. С одной стороны, дружба с детьми Герасима была лестной и в какой-то части выгодной. Саня порой приносила оттуда ношеные вещи, ещё вполне добротные, из которых Герасимовы  дети выросли. Да и прясть, и шить дочь там наловчилась. А с другой стороны, в доме Герасима двое сыновей. Вдруг соблазнят, а замуж за себя худородную не возьмут. Куда как проще с сынами. Вон, своих девятеро. Старшие один за другим уходят из дома, работают на стороне, а домой копеечку шлют.
 
    Пелагея особо не рассчитывала на благоприятное устройство старшей дочери в хорошую семью. Кто возьмёт бесприданницу? Всё равно, что лишний рот кормить попусту. Да и не так уж красива дочь, ликом пошла в отца, худосочна и неприглядна. Уж на что Пелагея была в молодые годы пышна и румяна, а выдали замуж за некудышнего мужичишку. Одна радость, что малышню плодит, до супружеских утех охоч не в меру, а на большее и не годен. Вот и мыкают горе детки. То изба сгорела, то сам захворал. А семья бедствует.

   Увидев появившуюся на пороге среднюю Герасимову дочь Дуняшу, Пелагея недовольно осведомилась:

   -- Што за спешка? День ещё не кончился, гулёны устраивать. Саньке ешо постирушки  делать. Ребятёнков вон сколь. На всех не напасёшься…

   -- Доброго здоровья вам, тетка Пелагея. Я как раз по делу к Сане. Меня прислала Ариша. Она одёжу перебирает, решила с Саней обсудить, из чего можно будет младшим  вашим порты да рубахи к лету выгадать. Саня же рукодельница, -- тут же придумала причину прихода Дуняша. Обычно это она занималась одёжей семьи и потому мгновенно прикинула, что из вещей тяти  и Андрейки можно будет безболезненно отдать братьям Сани.

   -- Ну, раз такое дело, -- подобрела Пелагея, -- то пусть сходит. Дунька, поди, смени Саньку, -- крикнула она второй дочери. Из-за печи появилась худенькая девчушка с тощенькой косицей. На руках она держала мальчишку чуть более года. Он громко сосал кусок хлеба.

   На руках у матери закатился сосунок. Пелагея в очередной раз разрешилась от бремени месяца два назад, как раз перед Масленицей. И опять мальчишкой.

   -- Цыц, ты, крикун, -- прикрикнула мать и сунула орущего мальца в зыбку, приставив ещё одного из детей качать колыбель, пока младенец не замолчит.
-- Оставь ты этого горлопана, --  приказала младшей дочери, -- иди, пусть Санька сходит с нею. Только прикажи сестре, чтобы не засиживалась. А то я знаю её: лишь бы из избы убежать да делами не заниматься. Вот скоро отправим её на заработки в Юхнов, погляжу, как шлындать по гулянкам будет.

   Тётка Пелагея ещё что-то бормотала вслед вышедшим из избы девкам, но те уже ничего не слышали. Дуняшу всегда коробило это отношение Пелагеи к детям как к каторжникам, которые каждодневно обязаны отрабатывать свою повинность только за то, что появились на этом свете.

   В избе у тётки Пелагеи  всегда было холодно и неприбрано, потому что дров заготавливалось мало, а детворы было столько, что и любая аккуратистка не смогла бы поддерживать надлежащий порядок. Да и как поддержишь его, если из десятка детей родились только две девочки, а остальные всё мальцы.
 
   За избой, в старой баньке-развалюшке нашли Саню, которая тёрла детские вещички в бадейке с тёплой водой. Она выслушала младшую сестру и безропотно уступила ей место у бадейки.

   Когда вышли из баньки, Саня накинула на плечи платок и только тогда  спросила:

   -- Что за спешка? Я надеялась сегодня отпроситься у мамки на вечерку, а теперь она точно не отпустит.

   -- С тобой Ариша хочет поговорить, -- пояснила Дуняша. – Боле ничего не знаю. Отпросила тебя у тётки Пелагеи, посулив дать с тобой одёжи старой для ребят, а то бы не отпустила. Придём в избу, я пригляжу, что ещё годно на переделку…

   -- Да мне уж и не придётся шитьём заниматься. Мамка вбила себе в голову, что я объедаю семью, отправляет на работу  в город, чтобы я там на семью зарабатывала. Уж папка и место сыскал через знакомцев, через неделю-другую и отправят, сразу после Пасхи.



   В просторной, чисто выскобленной избе дядьки Герасима, куда Саня была вхожа ещё с малых лет и даже помнила помершую хозяйку Лизавету, за столом в красном углу сидел сам хозяин дома, широкоплечий, крепкий, ещё не отошедший от бани, с полотенцем на шее, и пил чай из стакана с подстаканником. Сбоку от него сидел Андрейка. Чем-то он неуловимо напоминал отца, но был мельче и тоньше.

   Увидев вошедших, непроизвольно вскочил с места.

   -- Доброго здоровья вам, Герасим Димитриевич, -- приветствовала хозяина Саня и поклонилась в пояс. – И вам, Андрей Герасимович, -- добавила чуть слышно.

   -- Благодарствую, Санюшка. Проходи в избу. – Герасим внимательно и с некоторой заинтересованностью оглядел гостью, пока та шла к печному углу. На его мужской взгляд, девица ну ничем не отличалась от остальных. А вот Андрейка при её появлении вскинулся как прут, весь заалелся. Так и быть, после Пасхи придётся заслать сватов к родителям Сани.

   За занавеской, в печном углу в это время о чём-то шептались, девицы хихикали и шебаршились. Потом Дуняша сбегала за печь, принесла ворох тряпья. И вновь негромкое хихиканье, шёпот.

   Ариша уведомила Саню, чтобы та вскоре ждала сватов. Надо только дотерпеть до  возвращения старшего брата Николки.

   -- Ох, только бы мамка раньше времени не спровадила в город на заработки, -- вздохнула в сомнении Саня. Она знала характер матери и её намерение пристроить старшую дочь к работе на фабрике, чтобы та приносила в семью деньги на прокорм младших братьев и сестры. Она-то хорошо понимала, что, выдав дочь замуж, лишится дармовой рабочей силы и дополнительного источника денег.

   Как в воду глядела Саня. Как только воротилась в свою избу с тючком собранных вещичек для младших и оповестила о полученном известии, мать устроила скандал, заявив, что Саня еще молода для замужества, что она нахлебница и должна работать и помогать растить младших, а не о своих удовольствиях думать.

   Саня была уже и не рада, что затеяла этот разговор. Спас положение отец, вернувшийся из леса. Там он со старшими сыновьями заготавливал дрова. Услышав о предстоящем сватовстве, удовлетворённо хмыкнул.

   -- И что разоряешься попусту? – осадил он жену и добавил: -- Выбегала девка всё-таки себе судьбу. И не блажи почем зря. Радуйся, что с Герасимом породнимся. Он хоть и не старшина на деревне, но мужик авторитетный. Через него и мы в деревне за своих будем. Думай лучше, как девку подготовить…

   -- Што её готовить? Уйдёт в другую семью и забудет о родительском доме. А мне ешо детей ростить. Кто на их пропитание будет зарабатывать?

   -- Уймись, Пелагея. Я своё слово сказал. Сама больше по избе крутись, а девку мне не трожь. Через неё, могёт быть, в люди выберемся…



   На чистый четверг Ариша с сёстрами и старой нянькой Груней с утра крутились как заведенные. Готовились к предстоящей светлой Пасхе – Воскрешению Господнему. С раннего утра в печи пекли праздничные сдобные куличи. От них по избе шёл аппетитный аромат. Запасённые яйца уже сварили и выкрасили. Девицы драили полы водой со щёлоком, промывали стены и потолок. Им помогал Андрейка, отпросившийся у тяти не работать в этот день в мастерской. Герасим тоже включился в предпраздничную круговерть. Отправился топить баню.
За этой кутерьмой никто и не заметил, как к околице подъехала подвода, и с неё сошли двое солдат в кавалерийской форме.

   Когда дверь в избу внезапно широко распахнулась, и в её проёме показалась крупная фигура в кавалерийском мундире, а затем раздался такой знакомый голос:

   -- Кто есть в избе? – сёстры, драившие голиками полы, от неожиданности вздрогнули и разом одернули подоткнутые за пояс подолы сарафанов. Первой опомнилась Ариша.

  -- Николка, братик! Ты вернулся!

  Она проворно вытерла руки о передник и бросилась брату на шею. И тут же отпрянула. Брат был совершенно неузнаваем. Где его аккуратная каштановая бородка, где стриженные до ушей вьющиеся волосы? Перед ней стоял крупный, крепкий, коротко стриженный мужик, а лицо гладкое, с крутым подбородком, с щёгольскими аккуратными усиками, концы которых были подкручены вверх. Только серые, точь-в-точь  мамушкины глаза, да голос были родными, до боли знакомыми.

   -- Ну, что затихла? Никак, не узнала меня?

   Николка схватил сестру в охапку и прижал к груди.

   Господи, он, наконец, дома. Наконец закончился этот долгий пятилетний срок армейской муштры. Вот они, родные его – сёстры, старая нянька, ковыляющая к нему с протянутыми руками…

   Он обнял сухонькую старушку, удивившись, как же она изменилась за эти годы. Тётка Груня всхлипнула разок, потом пробормотала:

   -- Как же ты вырос, внучёк! Сподобил Господь, позволил увидать тебя, милый.

   Потом отошедшие от неожиданности младшие сёстры с визгом повисли у него на шее.
 
   В это время за его спиной кто-то негромко кашлянул. Николка тут же отстранил сестёр и пропустил в избу ещё одного солдата в такой же, как и у него форме.

   -- Доброго здоровья вам и благополучия вашему дому, -- произнёс незнакомец, кланяясь. А Николка поспешил представить:

   -- Это мой сослуживец и армейский друг Сухоруков Максим Андреевич. Погостит у нас денёк-другой. Ему  предстоит ещё долгий путь до дома.  Приготовьте нам что-нибудь перекусить с дороги. А то с раннего утра ничего во рту не держали. А где тятя?

   Пока сестры быстренько заканчивали мытьё пола, попутно готовя снедь для перекуса, Николай повёл Максима показать родительскую усадьбу. Заглянули в мастерскую, стеллажи которой вдоль стен были уставлены готовыми гончарными изделиями.

   -- Как же я истосковался по работе, -- негромко произнёс Николай, вдыхая родной и такой знакомый с детства запах. Приятель с удивлением взглянул на него:

   -- Я всегда был уверен, что тебе по душе больше работа с лошадьми…

   -- И это тоже. Знаешь, как здорово, когда в руках мнётся податливая глина, когда неожиданно для себя начинаешь лепить. А потом глядишь, что получилось, и поверить своим глазам не можешь: неужели это твои руки сотворили это чудо.

   -- У меня такого чувства никогда не было. С малых лет всё кручусь по дорожным работам. Сейчас вот вернусь в родительский дом, погощу у матушки, а потом опять в Первопрестольную, там меня уже ждут в артели. Там и зазноба есть у меня. И так, чай, пять лет упущено. Надо навёрстывать.
 
  Они вышли на тропинку, когда по ней уже поднимался Герасим. За ним следом шёл Андрейка.

   Николай обнял отца, в сердце неожиданно защемило, в глазах закипели слёзы. Сам не ожидал, что так растрогается, увидев родное лицо тяти. Тот словно бы и не изменился за прошедшие годы, разве что отяжелел, поднимался по тропинке уже не так торопко, как в прежние годы.

  В избе к тому времени был накрыт стол для перекуса, шумел, поспевая, самовар.
 
  Ариша вопросительно взглянула на отца и, получив безмолвное разрешение, поставила на стол чарки. Тятя  достал непочатую бутылку водки. Берёг её для гостей на праздник. Вот такое время и приспело.

   Максим, заметив, что женщины удалились за печь, задёрнув занавеску, негромко осведомился у Николая:

   -- А что сёстры  с нами не празднуют твоё возвращение?

   -- Не пристало им в мужские дела встревать, -- ответил за сына Герасим. Он разлил по чаркам спиртное, провозгласил тост за возвращение сына домой и слегка пригубил из чарки.

   Максим отметил, что и младший брат Николая так же слегка смочил усы в спиртном и тут же отставил. Николай же выпил чарку махом, как уже и привык за время службы.

   За столом началась беседа о том, как прошли эти годы в деревне и на службе. Что произошло за это время, о чём не писали в письмах друг другу.
Наконец, не утерпев, не дождавшись, когда же тятя затронет тему сватовства, Андрейка известил старшего брата о том, что собирается жениться.

  -- А что, хорошее дело, -- одобрительно усмехнулся Николай. – Пора уже обзаводиться своим гнездом. И кто же эта счастливица? Неужели Саня?

   -- Как ты догадался? --  поразился прозорливости брата Андрейка.

   -- Да что ж тут тайного? Ещё покойница мамушка предрекала тебе в жёны Саню. Молодец, не изменил своей судьбы… Я вот так не могу…

   -- Николка, ты не обидишься, если я женюсь раньше тебя? Нет возможности боле ждать…

   Николай хотел схохмить, поддеть по солдатской привычке неудачно выразившегося брата, но, увидев его глаза, да и посуровевший взгляд отца, тронул за рукав сидевшего рядом друга, мол, не место и не время насмехаться.

   -- Я не спешу обзаводиться семьей, да и невесты на примете нет. Думаю, тятя мне в этом поможет. А ты, коли уж такое дело, женись. Я буду только рад.


   На пасхальную службу отправились всей семьёй. Сёстры шли нарядные, счастливые, гордые тем, что их сопровождают такие видные молодцы. И правда, эффект получился значительный. В храме, где яблоку негде было упасть, то и дело слышались шёпотки, девицы на выданье попеременно исподтишка оглядывались на молодцов, гадая, кто же это такие. Молодиц поражали выправка и умение держаться на людях, особо отличавшие новоприбывших чужаков от местных парней, их внешний лоск, то, как они обхаживали дочерей Герасима. И только когда один из солдат встал рядом с главой семьи, некоторые догадались, что  это же старший сын Николай.
 
   Серафима Алексеевна,  дочь настоятеля храма протоиерея Алексея, вынужденно  приехала из Санкт-Петербурга к отцу на праздник и теперь откровенно скучала. В Гороховке ничего интересного не было. Одно слово -- деревня. Некому показать наряды, сходить в городской сад с девицами, также, как и она, обучающимися на курсах, пообщаться со студентами…

   Со скуки обратила внимание на двух кавалеристов: явные крестьяне, но как их вымуштровали, выправка не хуже, чем у офицеров, и обхождение тоже. Правда, растрачивают его на этих деревенских клуш, до сих пор одетых в старинные сарафаны да душегрейки и укутанных в платки. Захотелось поразить этих мужланов своим нарядом, новой французской шляпкой, которую выпросила у матушки.

   Но ничего не вышло. Мужик, он и есть мужик. Лишь разок скользнув взглядом по расфранчённой барышне, кавалеристы всё своё внимание отдавали стоящим рядом крестьянкам. Видно правду говорят, что бестолку перед свиньями метать жемчуг. У Серафимы сразу переменилось настроение, и она уже собиралась исподволь испортить праздник другим.
 
   Впрочем, эти мужланы так об этом и не узнали, потому что в самый разгар пасхальной службы сквозь толпу прихожан к ней стал пробираться только что прибывший её давний дружок и тайная любовь Георгий Ильич Белогорский. Они хоть из разных сословий, но так уж получилось, что оба оказались в столице и детская привязанность переросла между ними в нечто большее. Впрочем, надежды на брак с барчуком Серафима не питала, но время провести весело и с пользой никогда не забывала. Георгий последнее время всё больше увлекался революционными идеями, которые Серафима в душе не разделяла, но и против них ничего не говорила.

   Георгий внешне почтительно, но с явной долей презрения к толпившимся в храме прихожанам, протискивался в первые ряды, к алтарю. Здесь по давней привычке находились самые почтенные прихожане и должна быть Серафима. Без неё пасхальные праздничные службы были бы неинтересны. Чмокнув ручку своей матери, Георгий огляделся и заметил, что Серафима кого-то высматривает в толпе. Незаметно протиснувшись к ней за спину, Георгий негромко произнёс:

   -- Прошу прощения, мадемуазель, за бестактный вопрос: не меня ли вы выглядываете?

   Серафима от неожиданности невольно вздрогнула и еле сдержала готовый вырваться вопль. Она тут же невпопад перекрестилась, не вслушиваясь в слова отца.

   -- Георгий, откуда вы, как оказались здесь? Вы ведь…

   -- Тш-ш, все вопросы потом, -- шёпотом осадил её Георгий.



   Максим остался в избе Наумкиных на все пасхальные праздники. Николай с неудовольствием заметил, что его товарищ по службе оказывает явные знаки внимания Арише. Та не осталась безучастной к ухаживанию и просто расцвела в эти дни. Всегда домоседка, посвятившая всю себя дому и домочадцам, Ариша вдруг заинтересовалась окрестностями деревни, став добровольным проводником друга своего брата.

   Как-то они вдвоём отправились на близлежащие холмы, которые все деревенские называли Селибами. Снег уже сошёл с них, обнажив тёмные откосы, готовые в скором времени покрыться первой зеленью. Ариша рассказывала Максиму о преданиях, связанных с этими местами, о своей семье, о родителях, о предках.

   -- Ах, Максим Андреевич, знали бы вы, как здесь летом блажат соловьи! Услышишь такое, и жизнь становится краше. А ещё у моего деда Димитрия Николаевича, царствие ему небесное, была присказка. Он всегда нам говорил: пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся наш род, будут рождаться потомки. Вот женится Андрейка, глядишь, появится у меня племянник, продолжатель нашего рода. А там и Николка найдёт себе пару…

   -- Ну, а вы, Арина Герасимовна? Что о своей судьбе думаете?
 
   -- Дочери в семье, что отрезанные ломти ковриги. Уходят в другие избы и живут теми порядками, которые там установлены. Хорошо бы, чтобы сосватали в нашу деревню, буду видеть тятю, братиков, сестёр…

   -- Так вас ещё не засватали? – Максим удивлённо оглядел спутницу.

   -- Разве бы я позволила себе одна с парнем гулять, будь засватана? И так теперь по деревне говор пойдёт неприятный, что блудила в лесу не по делу, -- Ариша взглянула на спутника, ожидая ответа. Она искренне надеялась, что тот тут же успокоит её, подбодрит, но Максим вдруг замолчал, о чём-то задумался. Так в молчании и возвратились домой.

   Ариша затихла в тоскливой истоме.  Тлела  надежда, что Максим поговорит с Николкой о ней, что всё обойдётся. Возможно, и не сейчас, но Максим посватается к ней, и разговоры в деревне стихнут. Уж очень ей пришёлся по душе братов товарищ. Не такой, как все остальные деревенские: обходительный, внимательный, не намекающий ни на какие близкие отношения до свадьбы. Арише хотелось определения своей судьбы, хотелось своего дома и чуткого и заботливого мужа, пусть даже и не из своей деревни. Её подруги почти все уже определили свою судьбу: в основном, всех выдали замуж.

   Сватались и к Арише, но тятя  отказал под предлогом, что девица ещё молода. И то верно, ей едва исполнилось шестнадцать, а сватали за тридцатилетнего. Мужик потерял в родах жену, остался с тремя детьми, вот и приглядывал им няньку. Тятя тогда правильно рассудил, что не отдал свою старшую дочь. И так все отрочество провела  в печном углу да воспитывая младших сестёр, и что ж, без передыху её опять впрягать в ярмо?

  Правда, тятя призвал её к себе в мастерскую для совета, как она поглядит на такое супружество? Сказал, что неволить не будет, как она скажет, так и будет. Свататься к ней хочет гороховский мельник, человек на деревне уважаемый, небедный. Может статься, что новая жена будет как сыр в масле кататься. Но ходили некоторые слухи, что его первая жена руки на себя наложила, не пожалела даже нерождённое дитя. Впрочем, это всё были только слухи.  Выданная замуж за мельника дальняя родственница Ариши и её подруга детства на мужа не обижалась, рожала ему детишек исправно.

   И все же Ариша хотела себе другой судьбы: чтобы муж был внимательным и заботливым, чтобы был по душе, чтобы понимал Аришу и поддерживал. Она привыкла к роли хозяйки, которая обо всех заботится, но ей хотелось, чтобы и о ней кто-то думал, жалел и беспокоился, как тятя о мамушке…



   Николай заметил, что Ариша как-то сникла после прогулки по окрестностям деревни, и решил, что с армейским другом пора поговорить серьёзно. Выбрал время, когда Максим  вышел за околицу покурить. Сделал это не преднамеренно, просто в избе отродясь никто не курил.  Поговорили о погоде, о том, что пора двигаться дальше. Время не ждёт. Максиму предстоит работа в Москве. Предлагал он и Николаю подумать над давним своим предложением -- перебраться в Первопрестольную да устроиться в артель мостовщиков.

   -- Максим, что ты думаешь в отношении сестры? – неожиданно спросил Николай.

  -- Ждал от тебя этого вопроса. Арина Герасимовна девушка добрая и привлекательная. Ей бы в городе  жить, с её-то внешностью успех был бы колоссальный. А здесь, в деревне её никто не оценит. Да и умна она и любопытна. Плохо, что неграмотна…

  -- Максим, я же просил не обижать сестру…

  -- Разве я что плохое сказал? – Максим бросил под ноги недокуренную самокрутку. – Сам не знаю, что делать. Если бы довелось раньше её встретить, не раздумывая  сразу женился… а теперь… сам знаешь, есть у меня зазноба, да разве только она? Её отец надысь отписал, что передаст мне в управление свою артель, уже приготовил квартиру, где будем жить семьёй.
 
  -- Тогда не глуми голову Арише, скажи ей всё как есть. Не оставляй сестре надежду. Пусть переживёт разлуку и устраивает свою судьбу. Даст Бог, найдётся и для неё любящий супруг. А ты поезжай домой, там, чай, заждались.
 
   Тот же день Максим улучил момент, чтобы поговорить с Аришей. О чём был тот разговор никому не ведомо. Только на прощание сунул он ей в руку бумажку. Впервые прикоснулся к её руке, сжал в кулаке.

   -- Это адрес мой, Арина Герасимовна. Коли будет нужда какая, отпишите мне, я постараюсь помочь. Прощайте, Арина Герасимовна, не поминайте лихом. А я о вас буду всю жизнь вспоминать.

  Ариша скрылась в печном углу, занялась обычными домашними делами, стараясь затаить в душе непроглядную печаль.



   Днём раньше была засватана для Андрейки Саня Кузнецова. Быстро уговорились насчёт свадебки. Мать Сани, Пелагея, всё сетовала, что девка ещё молода, да приданое не готово. Стоит, мол, погодить годок-другой. Но хозяин избы, отец Сани, гордый тем, что Герасим Димитриевич  с братом Семёном Димитриевичем оказали честь ему, долго ломаться не стал. На стол выставили заготовленные закуски, выпивку, за чаркой и обговорили все вопросы.

   Андрейка сидел как на иголках. К чему все эти разговоры о приданом, о нарядах. Саня ему хороша и в старом сарафане. Главное, чтобы выдали замуж.
Родители меж тем понимали, что от того, что будет дадено за невестой,  будет зависеть и статус её в доме мужа и в деревне.

   Пелагея всё постанывала, что за девкой нечего дать, что рановато её спроваживать из родного дома, при этом она  раз-другой наравне с мужем приложилась к чарке.

   Герасим в душе уже посожалел, что затеял это  сватовство. Будущие сваты были ему неприятны. Но он понимал, что девица-то не виновата. Да и сына было жалко. Сколько тот ждал.  Потому о приданом договорились быстро. Герасим с Семеном, посовещавшись, известили своё решение: что родители дадут за невестой, то и ладно. Остальное добавят  в новой семье.
 
   Андрейка был готов венчаться в чём придётся, лишь бы скорее. Николай усмехнулся его горячности и нетерпению. А вот Ариша, как хозяйка избы, быстро выбила у брата дурь из головы. Она напомнила Андрейке, что надо думать и о чувствах Сани. Каково ей будет стоять перед алтарём в затрапезном одеянии? А потом многие годы слышать укоры соседок, что раз в дом она взята бесприданницей, ей ли высказывать о чём-то своё суждение.

   Ариша развила бурную деятельность. Открыла мамушкин сундук, вместе с сёстрами и нянькой Груней перебрала сложенные там вещи. Перетряхнули и проверили их сохранность. Потом отправилась в мастерскую. Там уже кипела работа. Герасим с сынами готовили товар к обжигу.
 
   Николай настолько соскучился за годы службы по глине, что сразу занялся лепкой фигурок. Радовался, что не разучились руки творить из глины чудеса.
Ариша заглянула в дверь.

   -- Что тебе, дочуш? – увидев её, сразу остановил свой станок Герасим.

  -- Дозвольте, тятюшка, мне поговорить с вами…

   Герасим встал из-за станка, поднялся за дочерью в сени.
-- Что случилось, доча?

   Ариша спрятала руки под передник, чтобы тятя не увидел, как они предательски дрожат.

   -- Тятя, как вы посмотрите на то, если мы Саню к венцу оденем в мамушкин сарафан? – произнеся это, Ариша склонила голову, чтобы не видеть лицо тяти. Уже много лет она старалась не напоминать ему о вещах мамушки. Как-то после смерти Лизаветы девочки забрались в её сундук и стали там копаться. Увидев это, Герасим сурово приказал к вещам не прикасаться, пока не придёт время сёстрам выходить замуж.

   -- Хорошее дело, -- внешне спокойно одобрил предложение дочери Герасим. – Девица должна достойно предстать перед алтарём. Подбери там Сане и другие вещицы. Я не против того. Мамушка была бы рада этому. Она ведь первая Саню приглядела.

   Свадьбу справили, как и положено по чину. На трёх бричках молодежь отправилась на венчание в гороховский храм. После него в избе Герасима состоялся свадебный пир.

   А со следующего дня Саня, убрав косу под платок, уже вошла в печной угол молодой хозяйкой, помощницей Ариши, первенство и главенство которой никто не оспаривал.

   Саня настолько быстро и органично вплелась в жизнь семьи, что никто не заметил внедрения постороннего человека. Словно бы всю жизнь так и жила в этой избе, знала все её обычаи и нравы семьи.



    Лето выдалось благодатным. Уродились зерновые, не подкачал лён, в достатке было овощей. Саня наравне с золовками работала в поле, на сенокосе, так что никто и не заметил, что она носит младенца. Лишь когда, поднимая на телегу слишком большой ворох сена, неожиданно охнула и, схватившись за живот, стала опадать на землю, бывший рядом Андрейка бросился к жене. Тут всё и разъяснилось.
 
   Герасим выговорил сыну, что тот должен оберегать жену от тяжестей, а дочерей попросил быть внимательнее к невестке, тем более, что она должна произвести на свет  его с Лизаветой первого потомка.

   Жизнь, казалось, налаживается. Николай пропадал всё время в мастерской, делал свои фигурки, украшал изготовленные отцом и братом горшки, миски, горлачи, кувшины, рукомои затейливыми рисунками да лепниной.
 
   Герасим меж тем подумывал о жене для старшего сына. Побывал в Есипове у родни Лизаветы. Тесть уже умер, тёща жила в доме младшего сына. Внуков своих, детей Лизаветы, она никогда не забывала, при возможности навещала и всегда с гостинцами. Заботу зятя о сыне приняла к сердцу и обещала пособить в решении судьбы первенца Лизаветы.

   Она и посоветовала обратить внимание на дочь гороховского кузнеца Прохора Киселева, приходившегося ей дальним родственником. Конечно, девица молода ещё, но домовита. К тому же, одна дочь у родителей. Они в ней души не чают.
Шестнадцатилетняя Катерина оказалась крупной, румяной девицей под стать Николаю. И выглядела заметно старше своих лет. К тому же, как и Николай, окончила церковно-приходскую школу, была грамотной и даже читала книги. Одно нехорошо было, что на все случаи она имела своё суждение и предпочитала не слушать ничьих доводов.

   Николаю она приглянулась. Чувство оказалось взаимным. Катерина приглядела суженого ещё на пасхальном богослужении в храме, поразившись тогда облику пришедших на праздник кавалеристов. И тогда же поклялась себе, что не упустит этого краснинского парня и разобьётся вдрызг, но выйдет за него замуж. Настроила на эту мысль и родителей, которые ни в чём не могли перечить своему единственному дитяте. Потому, как только зашёл разговор о сватовстве, гороховские Киселёвы сразу же откликнулись, достойно встретили прибывших сватов и договорились о предстоящей свадьбе. Хотели отложить её на осень, когда соберут урожай, и настанет пора праздников, но тут заартачилась невеста, показав свой крутой норов. Она довольно категорично заявила, что ждать так долго не собирается, и нет ничего страшного в том, если свадьба пройдёт через неделю.

   Герасим переглянулся с двумя своими братьями, которые выступали сватами, потом взглядом спросил у Николая, как ему самоуправство девицы. Тот только пожал плечами: Катерина ему была по душе, а то, что выступала сейчас не по чину, списал на крайнюю молодость и легкомыслие.

   Родители девицы несколько смутились от такого непочтения к мнению старших, но и перечить дочери не стали. Сговорились со сватами о предстоящей свадьбе, о приданом. За дочерью отдавали кроме одёжи и постели ещё швейную машинку, корову-первотёлку, жеребёнка, новую коляску на рессорах, которую отец Катерины сам выковал и собрал на радость дочери. Завели разговор и о том, что молодые могут перебраться в Гороховку, в дом родителей Катерины. Но на это предложение Николай с благодарностью за предложение отказался. Никто из его родни до сего времени в примаки не уходил. Не гоже было так поступать и  первенцу Герасима.

   Свадьба удалась на славу. И конный поезд был нарядный, и всё приданое было выставлено  на всеобщее обозрение. Герасим уступил молодым горницу, перебравшись за печь на палати.

   Новая невестка попыталась завести в печном углу свои порядки, но Ариша при поддержке сестёр и Сани сразу же поставили Катерину на место. Может быть, вскоре она бы и отстояла своё право на первенство как жена старшего сына, но тут пришли мрачные новости. Царь-батюшка начал войну с Германией.

  Военнообязанному мужскому населению предстояло идти воевать. Первым призвали Николая. Всего-то и погулял после армейской службы пять месяцев, да две недели в роли мужа. И вот опять тяготы солдатской доли, на этот раз на настоящей войне.

   Катерина вначале не поняла той трагедии, что свалилась на её только что созданную семью. Была счастлива тем, что замуж вышла за самого завидного в округе парня, по которому страдало не одно девичье сердце, в семью, пусть и небогатую, но ладную. И вдруг все её мечты и надежды разом рухнули.

   Родители Катерины, прознав, что Николая отправляют на войну, сразу же прибыли в Красное. Тесть уединился с Николаем в саду под предлогом того, что нужно обсудить предстоящие проводы, и откровенно признался, что Катерина не выдержит жизни в другой семье, слишком неуступчива и строптива. Предложил, чтобы дочь ждала возвращения мужа в родной избе. Так будет удобно и спокойно всем. Но решение об этом должно исходить от Николая, чтобы не портить дочери жизнь. Мало ли что может произойти на войне.

   Николай, пройдя солдатскую службу, вполне реально представлял себе, что на поле боя он может и погибнуть. Тем более, что в армии он исполнял обязанности  ездового конной упряжки артиллерийского орудия. Потому  он не понаслышке знал, что в любой момент может погибнуть под снарядами противника, пытающегося уничтожить артиллерийскую батарею.

   Тесть, также прошедший солдатскую муштру, реально представлял ситуацию на фронте и возможные потери. Погибнет Николай, а дочь, ещё и не пожив всласть, останется вдовой-приживалкой в семье мужа. На это они с женой были не согласны. Не для того растили единственного, с трудом вымоленного у бога ребёнка, чтобы уготовить ей такую судьбу. Но если заберут дочь из семьи без согласия не только мужа, но и всех домочадцев, за молодухой потянется шлейф сплетен и пересудов, будет опорочено её имя, и, что бы ни случилось в будущем, нормальной жизни ей уже не будет. А она ещё так молода и глупа, что, оставшись в семье мужа, может наделать глупостей, которые ей сельское общество не простит.

   Разговор был долгим и для обоих тяжёлым, но Николай согласился со всеми доводами тестя и пообещал сделать всё таким образом, чтобы доброе имя Катерины не пострадало.

  Посоветовавшись с отцом, он объявил домочадцам, что на то время, пока будут идти военные действия и отсутствовать Николай, Катерина переберётся в семью родителей, чтобы помогать матери по хозяйству, так как той тяжело стало управляться по дому.

   Чтобы односельчанам не показалось странным такое выдворение молодухи из дома, приданое оставили в семье мужа, Катерина забрала только кое-что из одёжи да конную коляску.

   Впрочем,  жителям Красного было уже не до того. Почти в каждый дом пришли уведомления о призыве на военную службу. Полдеревни носили фамилию Наумкиных, и все были в разной степени родства между собой. Объединяло одно – все они направлялись на фронт, в действующую армию.