Пока кукует над Рессой кукушка...

Часть пятая.     Победа! ...Одна на всех       Глава вторая. На мирные  рельсы...

                                                               Часть пятая.
                                                    Победа! ...Одна на всех
                                                              Глава вторая.
                                                           На мирные  рельсы...

    В первый мирный год Наташка  добилась разрешения на перезахоронение своего мужа Андрея с аэродрома на Юхновское городское кладбище. Вместе с отцом и дядькой Артёмом останки мужа они сложили в гроб и похоронили по христианскому обычаю. Кладбище также, как и город в период войны было испоганено. Разрушена кладбищенская церковь, семейные захоронения юхновчан разбиты, памятники старинные повалены, многие взрывами бомб уничтожены. Но люди несли сюда своих почивших родных. Вот и Наташка решила, что  на городское кладбище она всегда придёт к мужниной могилке.

    Она и всегда-то была богомольной, хоть и в комсомолках побывала, и Андрей был ярым атеистом. Но несмотря ни на что верила в высшие силы, в Иисуса Христа. А после того, как сгорели в тифу мать и младшенький, казалось бы выжившие в самые суровые военные времена, стала больше  говорить о боге. Бегала временами в Мочаловскую церковь по привычке, а больше молилась дома перед иконой, оставшейся после матери.

   Стала строго соблюдать все церковные посты, объясняя и отцу, и брату, да и самой себе, что таким образом вымаливает у бога благополучие на том свете для почивших родных. По осени не ела яблок до яблочного спаса и мёда до медового, мотивируя тем, что если нарушит запрет, то в праздник её умершие дети не смогут вкусить сладости из-за её греха.

    Виктор Константинович только вздыхал, глядя на дочь, но ничего не говорил. Понимал, что ей так легче жить,  создавая внутри себя иллюзию того, что она таким образом заботится о тех, кто покинул этот свет. Ему тоже было нелегко. Почему-то никогда не задумывался, что его крепкая и стойкая Марья уйдёт раньше него. Он не представлял жизни без неё, хотя, пока была рядом, бывало и сердился, когда гоняла его за то, что приходил домой пьяным, что деньги, которые можно было направить на семью, относил в лавку.

    Он и сам понимал, что бывал неправ. Но не объяснишь же Марье, что пройдя  Первую мировую войну, где для поднятия воинственного духа перед боем, а потом для снятия напряжения после кровавой бойни, выдавалась обязательная чарка водки, он, как и многие другие русские солдаты, привык к употреблению спиртного и уже в мирной жизни не мог жить без водки. Потому он, требуя от жены и дочерей соблюдения запрета на спиртное, сам порой набирался до состояния невменяемости.

    Потом просил прощения, обещал, что больше в рот не возьмёт... Но... всё повторялось вновь и вновь... А теперь и той, с кем прожил четыре десятка лет, с кем делил все беды и радости, рядом уже нет... И дети и внуки разлетаются из отчего края... И не видно уже смысла к продолжению существования на этом свете...

    Паничка, которая планировала на другой год начать строить избёнку, как-то известила родных, что её Осип вернулся домой, но жить в Харенках не собирается. У него есть другая задумка. После победы он сразу отправился  в отход с артелью, да там и присмотрел домик в Подмосковье. И работы в том городе невпроворот, и немцы не озоровали так, как в Калужской области. И Паничке работа найдётся. Обсудив с отцом, сестрой и братом, что здесь ей одной не возродить свою усадьбу,  Паничка уехала за мужем...

    Иван частенько наведывался в Савинки. Здесь, в лесу потихоньку охотился. С самого начала понимал, что ходит по острию ножа. Правительством была запрещена охота на многие виды живности, ослушников ждало порой суровое наказание. За убийство лося, к примеру, охотник мог получить десять лет тюрьмы. Возможно, государство таким образом охраняло почти совсем уничтоженную фауну тех мест, где прошли страшные кровопролитные бои. Но почему-то при этом не учитывалось состояние тех жителей, кто в этих местах перенёс военное лихолетье и в первые послевоенные годы умирал от голода.

    Зная свои родные места, Иван охотился на всё, что могло быть пригодно в пищу. Приносил домой подбитую на болотах птицу, попавших в силки зайцев, глухарей, тетеревов, однажды подстрелил косулю... Всё, что было запрещено убивать, разделывал в Десятинах, вдали от чужих глаз... Опасаясь доносов, не делился добычей ни с кем из родни, кроме Наташки и отца... Да и дома приказал детям не рассказывать, что приносит добычу. Как-то собрал их всех, это ещё до своих походов в лес, и предупредил, что если кто проболтается, то он застрелит и детей и себя, но в тюрьму не пойдёт...

    После окончания пятого класса Серёжка по совету деда поступил в Вяземское училище на пчеловода. Профессия эта ему нравилась, и дед с отцом здраво рассудили, что для парня подучиться  работе с пчёлами по науке будет неплохо...

    Доучивалась в школе и Аня. Родители прочили ей судьбу учительницы. Поддерживали  старшую дочь в её решении учиться дальше. Отец и дед гордились тем, что их любимица возмечтала вырваться из тяжёлой крестьянской жизни, посвятить свою жизнь учёбе детей...

   Подрастали младшие. Вера, пошедшая в мать и внешне, и в характере,  с первого же года жизни в Ракитне перезнакомилась с девчонками-ровесницами, но всё больше тяготела к подружкам постарше. Уже с двенадцати лет бегала с ними на посиделки. Не пропускала ни одной вечёрки, где девки-перестарки устраивали танцы или попевки. Очень скоро научилась сочинять  и  петь под балалайку частушки, топотать на пятачке за околицей кадриль, русского, барыню... Была у неё одна закадычная подружка Зойка, года на два старше, остальные ещё взрослее. С ними бегала  в клуб в Тибеки, Кулиги, Подполево...

    Мужики и парни возвращались  в родные места после войны... Но было их мало... Многие оставались на срочную службу, оседали в городах... А деревенские девицы входили в возраст, когда пора наступала заводить семьи. Вот только мужиков, к тому же свободных, оставалось слишком мало... И если уж где приходил со службы парень, туда стремились попасть на вечёрку и все окрестные девки...

   Вера не страдала от  отсутствия внимания со стороны ребят. Всё-таки её ровесников было в достатке. Но вот этот праздник жизни, это веселье на вечёрках, это внимание к мужскому полу со стороны возрастных подружек, эти разговоры полунамёками об интимном кружили голову...

    Закончив семилетку, Вера пошла работать вместе с матерью на ферму. Однажды она призналась родителям, что хотела бы стать портнихой. Были у неё к этому наклонности. Умела шить и вышивать. Обожала из кусочков ткани создавать удобные кисеты для своих воздыхателей, расшивала их цветными узорами... Но мать с отцом ей наглядно пояснили, что из семьи и так двое учатся. Серёжка в Вязьме, а Аня наконец поступила в пединститут. Так что больше учащихся семья не потянет. Поэтому Вере одна дорога -- на ферму.

    Впрочем, тягот работы в колхозе вторая дочь Ивана в полной мере не сознавала. Ведь в основном все так жили. Ещё учась в школе  замещала мать на заготовке дров, на дойке коров, на других работах. Особо тяжело было с заготовкой древесины. Деляны для вырубки выделяли порой довольно далеко от дома. Для вывоза заготовленных брёвен председатель давал годовалых бычков, совсем не обученных ходить в упряжке. И вот  на них девчонкам и бабам при минимальной помощи инвалидов-мужиков приходилось пилить лес, разделывать на брёвна, загружать на телеги и везти в свою деревню.

   Куда интереснее было в жатву, когда собранное зерно на подводах отправляли сдавать на Мятлевскую. Досушивали его, бывало, на обочинах дороги. Рассыпали вдоль большака и под лучами жаркого солнца лопатами провеивали зерно, перебрасывая с одного места на другое. Тут уж и песни пели, и частушки, когда и плясали...

   Следом за Верой пришла в колхоз и младшая Галя. В отличие от второй сестры эта была скорее домоседкой. Вечёрки её не интересовали. Всё больше занималась огородом да хозяйством. Но была у неё особая тяга к оставшимся в Савинках дедушке и тётке Наташке с братом Виталиком.

    Здесь, в Савинках она чувствовала себя дома, помогала тётке управляться с огромным огородом, с коровой-ведёрницей, которую Наташка, собрав средства, всё же купила. А до того справляться с козами, которые так и норовили забраться в огород.

    Работа на усадьбе была тяжёлая, особенно огородная.  Ну-ка, прополи, окучь пятьдесят соток, где росли не только картошка, а и другие овощи. А тётка спуску не давала. Сама вкалывала как ломовая лошадь, но и племянников гоняла. И всё же Гале было здесь спокойнее. Здесь был дедушка, которого она обожала и который всегда её поддерживал...

     Вот только Виктор Константинович стал слабеть. Он и прежде после плена ещё в германскую не отличался крепким здоровьем. Недаром жена его Марья Прохоровна всегда старалась ему по мере возможности готовить нежирную и больше зерновую пищу. Знала, что у того проблемы с едой. Даже в голодные времена военные выменянную гречневую крупу, которую немцы животным скармливали, хоронила от других и понемногу варила мужу. И корила его за пьянку больше потому, что после неё здоровье его расшатывалось.

    И вот жены не стало. Наташка, более резкая, более языкастая, отца ругала почём зря, хотя любила его не меньше остальных. И кусочки ему подкладывала самые лакомые: то сливок нальёт, то маслица свойского, только что сбитого, в кашу положит. Отцу и сыну ничего не жалела. И никак не поймёт, почему отца опять скрутило, опять под ребром болит...

    А тут ещё напасти разные приключаются. Учётчики по налогам приходили в деревню и записали всё хозяйство на Виктора Константиновича. Наташка бы и не возражала. Но ей, как вдове погибшего в войну, было послабление по налогам. А тут получается, что у неё ничего и нет за душой, и послабления её не касаются...

    Пошёл Виктор Константинович в город по инстанциям. Стали разбираться. По документам изба и подворье принадлежат дочери, она строила, она хозяйка. А учётчики на своём стоят: как так, в избе мужик есть, и он  не имеет послаблений в оплате налогов, потому пусть и платит.

     Наташка в слёзы...

     Доказал-таки Виктор Константинович, что всё хозяйство принадлежит дочери. У него только и есть, что ульи с пчёлами. За них был согласен оплачивать налоги. Ульи должны были перейти внуку Серёжке. Он как раз закончил учёбу в Вязьме.
Только занялся пасекой под руководством деда, как пришла повестка идти ему в армию.

    -- Ладно, дедуль, пригляди за пасекой, пока я служить буду. Вернусь, продолжим с тобой работу, -- прощаясь с дедом сказал Сергей.

    Да только не пришлось им больше свидеться. Служить попал Сергей на флот, на долгих пять лет...

    А Виктор Константинович вдруг загрустил. Ничто ему стало немило. Ослаб. А потом и вовсе слёг. И пережив свою Марью всего на четыре года,  в 69 лет, в том же возрасте, что и она, отошёл на тот свет. Похоронили его рядом с женой...



    После окончания школы случилась у Веры любовь. Уж больно по душе ей был бывший одноклассник Валик. Казался ей мужественным, сильным, нахрапистым. Умел ловко сворачивать самокрутки, пускать кольца дыма, смачно материться, когда взрослых не было рядом. Все окрестные девчонки были от него без ума. А он этим и пользовался.

    Был он постарше и однажды два года назад решил, что пяти классов образования для него вполне  достаточно. Пошёл в колхоз, стал водить дружбу с взрослыми мужиками, заглядываться на девок-перестарок. На Веру смотрел снисходительно. Её робкие признания и знаки внимания воспринимал благосклонно, иногда на вечёрках даже танцевал с ней. Но когда она намекнула на возможность в будущем стать мужем и женой, язвительно рассмеялся:

     -- Знаешь сколько у меня таких, как ты, доярок? Ну уж нет, если и решу жениться, то только на образованной -- на учительнице или на бухгалтерше, может, на зоотехничке... Это я погулять с вами, доярками да скотницами,  могу, а женитьба --  дело серьёзное...

    Этими словами он разбил сердце Веры. Она-то ведь знала, что учиться ей больше не придётся...

    В колхозе она была активной комсомолкой, азартной до работы, языкастой. Бывало, что говорила нелицеприятные вещи председателю по поводу проблем на ферме, о том, что скотники-мужики вместо того, чтобы чистить коровники, уходили по избам, занимались своими делами. Да хорошо, если делами, а то напьются самогона и валяются под забором...

    Отец частенько советовал ей придерживать свой язык, пока ничего серьёзного не случилось. Но советы его не пошли Вере впрок. Однажды, на очередной районной комсомольской конференции, куда она от колхоза была направлена одним из делегатов, и ей был председателем и секретарём комсомольской организации написан текст выступления, случился конфуз.
 
    В тот день Вера увидела, что её Валик в открытую гуляет по Юхнову с какой-то девицей, явно не местной. Он привёз делегатов конференции на подводе, и председатель разрешил ему погулять по городу...

   Когда  вышла на трибуну, Вера просто забыла все написанные слова. В душе было горько и обидно. Это его, Валика, она должна хвалить? За что? Что днями не появляется на ферме, отсыпается после ночных гулянок? Что пастух стадо бросил на солнцепёке оводам на съедение, и коровы вместо того, чтобы травы наедаться, залезли в болото, спасаясь от насекомых? А с доярок потом молоко спрашивают. А на ферме что творится? Коровы по колено в навозе стоят, лечь некуда, а скотники пьянствуют, да ещё над доярками и телятницами насмехаются: мол, а вы на что? Берите лопаты и сгребайте навоз, всё одно делать вам нечего... А сами под кустами валяются... А председатель всё это видит и им потворствует... Женщины работают не разгибая спины, а мужики пьют, а когда рассчитывать трудодни, всё одно мужикам начисляют больше... Почему?

   Никто не ожидал такой гневной отповеди от обычной доярки. Комсомолки из других колхозов громко и одобрительно захлопали, парни недовольно зашумели... Видать и в других хозяйствах было то же самое...

   Назад возвращались молча... Председатель сидел чернее тучи... Когда кучер о чём-то спросил его, получил жёсткую отповедь... Вера была уже и не рада, что выступила. Всё одно ведь ничего не исправить в колхозе. Бабы так и будут надрываться, тянуть тяжёлую лямку работы, а мужики, объясняя свою лень тем, что они своё здоровье подорвали в окопах, защищая их, будут просто пьянствовать... Конечно, не все скатывались до попоек, были и трезвые, разумные мужики, но те кроме работы в колхозе подряжались и в артели, жгли кирпич, строили избы и колхозные строения... Несли каждую копейку в семью...

    ...День спустя к Ивану Сударькову наведался вечерком председатель колхоза. Друг друга знали хорошо. Иван шил председателю сапоги, тот в ответ отпускал в отход по потребности. Бывало, что и чарку в праздник в одной компании пропускали...

    Зашёл председатель в дом Иванов, оглядел со вздохом единственную  тёмную из-за подслеповатых окон комнату, огромную, занимающую половину помещения русскую печь, палати под потолком, в печном углу ведра с пойлом телёнку, запаренную картошку поросёнку... Унылость и нищета. Душка у печурки копошится, растапливает. Иван у окна на сапожной лапке обувь латает. Младший сын Славка рядом играет...

    -- С чем пожаловал, Петрович? -- в ответ на приветствие поинтересовался Иван.

    -- Небось слыхал, что твоя Верка учудила? -- вопросом на вопрос ответил председатель.

    -- Да уж наслышан. Сколь раз говорил ей, чтоб укоротила свой язык. Так нет же, всё правду-матку ищет. Доищется...

    -- Я на этот счёт и пришёл. Тут такое дело. Серьёзное. Вроде как партконтроль хочет проверку провести по словам твоей дочери... Сам понимаешь, копнут одно, а там потянется ниточка... до чего дотянется...

    -- Ну, и что делать? В Савинки что ль  отправить? Куда ни отправь, везде сыщут...

    -- Отправь-ка ты её куда подальше... В другой город, к примеру... К старшей сестре...

    -- Это без паспорта? Да её сразу назад вернут... -- Иван удивлённо взглянул на председателя.

    -- Разрешение на отъезд я дам и с паспортом похлопочу. Будут спрашивать, скажешь, что, мол,  учиться поехала... Главное, чтобы сейчас убрать с глаз долой...

    -- Так и быть... По рукам. Мне это только в помощь. Сам видишь, каморка маленькая, где нам всем уместиться. А девки подросли. Знамо дело, надо им определяться...

    -- Вот и ладно...

    Известие о том, что ей выпишут паспорт, и она сможет поехать учиться, Веру не только удивило, но и обрадовало. Вспомнилось, как год назад с матерью и тёткой ездила в Москву на рынок продавать мясо выращенного бычка. Председатель разрешил, так как старшая Аня, закончив учёбу, по распределению отправлялась на работу аж в Душанбе. Нужно было собрать денег на дорогу...

    Вере Москва понравилась. Много машин, красивые высокие дома, везде порядок. Только вот мать с тёткой не особо ей дали разгуляться. Сразу поставили за прилавок. Симпатичная розовощёкая селянка умело, с шутками да прибаутками, зазывала покупателей, предлагая соблазнительные куски мяса.

    Ещё утром черноволосый и усатый рубщик, заглядываясь на молоденькую торговку, очень удачно и виртуозно порубил привезённую полу тушу бычка. Сам он то и дело поглядывал на понравившуюся девушку, а потом предложил Душке отдать за него дочь. Заверял, что в обиде ни она, ни дочь не будут. Уж очень девица на душу запала...

    Душка посмеялась над запальчивым интересом усача, сказала, что девчонка ещё молода, да и паспорта у неё нет. Вот через годик-другой можно будет поговорить. Тем более, что рубщик на московском рынке человек известный и уважаемый.

    Благодаря виртуозности этого рубщика, у которого все куски мяса казались почти без косточки, весь свой товар мать с Верой распродали уже к вечеру. А так как выписали в правлении справку на три дня, то поехали в Егорьевск, где обитала Паничка.

    Город Вере приглянулся. И церкви красивые, и дома старинные, и дороги ровные. И, видать, от фашистов не шибко пострадал. Не то, что Юхнов.

    Паничка жила в доме, который никак не сравнить с их жильём в Ракитне. И удобно всё, и вода в колонке рядом, и отхожее место укромно устроено.

    Мать с тёткой Наташкой потетёшкались с мальцом: Паничка на старости лет обзавелась ещё одним сыном Колюшкой. Старший Борис учился в школе и помогал Осипу по работе, а Паничка сидела с младшеньким.

    Поговорили об устройстве на работу в городе. Паничка соблазняла родных хорошими условиями и заработками. Сводила даже на прядильную и на ткацкую фабрику: туда как раз работники требовались. Надо было только отучиться какое-то время.

    Но Душка, всю жизнь прожившая в деревне, совсем не представляла себе, что будет делать в городе. Да и девки, считала, разбалуются от вольной городской жизни.

    А Вере работа на фабрике приглянулась. Она даже с мастером побродила по цехам, посмотрела, что делают работницы. И даже загорелась идеей устроиться на фабрику. Но Душка быстро охладила её пыл, напомнив, что для приезда в город ей потребуется паспорт и разрешение от председателя...

    И вот, год спустя, разрешение на выезд получено, паспорт на руках...



    Лето в тундре короткое. Не успеешь порадоваться теплу, распустившимся цветам, а уже ненастье на дворе, опять дождь, потом снег... И опять вьюга, метель, сугробы выше пояса. Тоска... Глазу некуда приткнуться. Ни леса, ни деревни русской... Посёлок чукотских жителей какой-то убогий... Возле каждой яранги выводки собак, которых запрягают в сани,  зовутся они нартами, и ездят на них и зимой и летом по тундре...

    Совсем недалеко край земли. Берег океана. Как разбушуется морская махина, мало никому не покажется. Волны вздымаются над берегом, с воем обрушиваются на землю, словно хотят её с собой в пучину утащить...

    В такое время местные рыбаки в море не ходят, по домам сидят. Это только солдаты в наряды идут, какой бы ни была погода. Первый год и Ваня в нарядах бывал. Потом, когда в писари перевели, стал реже назначаться. Больше писаниной занимался...

    В казарме скучно, хоть и времени, почитай, свободного нет. Порой только голову на подушку уронишь, а уже подъём или тревога учебная...

    Хорошо, что рядом товарищ, Антон. Он чуть постарше, успел и на войне побывать. Недолго, правда. С ним интересно. Он-то и открыл Ване глаза, почему его так часто в наряды посылают. Ваня-то некурящий и не употребляющий спиртное. Вот его, пока остальные на перекур отправляются или в свободное время, где-нибудь раздобыв спирт,  пируют, старшие посылают  то на кухню, то с поручениями, то убирать курилку...

    -- Что ты выбиваешься из коллектива? -- однажды спросил Антон, когда пошли вдвоём к берегу океана.

   -- Да разве же я выбиваюсь? Всё же делаю, как все, -- удивился Ваня.

   -- Всё да не всё... Что из себя девицу корчишь? Я не курю, я не пью... Вот тебя цацой и зовут и посылают вместо других в наряды...

    -- Антон, я понимаю, но... противно же курить, отец мой, да и дед никогда не курили, говорили, что грех это, себя травить зельем...

    -- Так ты что, сектант что-ли? -- Антон удивлённо взглянул на товарища.

    Парень молодой, работящий, отзывчивый, ни от какого задания не отказывается, на помощь сразу приходит, а какие-то у него понятия старорежимные...

    -- Никакой я не сектант, -- обиделся Ваня. -- Я деревенский. У нас избы из дерева, чуть что сгорят дотла. Нас родители сызмальства учили, что с огнём игры плохие. А курево самое распоследнее дело. Мы мастеровые, нам надо блюсти порядок, с огнём не баловать, да и после курева не очень поработаешь с глиной... А потом я в шахте работал. У меня мастером был дед Фёдор. Как шахтёры ушли на фронт, он в шахту вернулся, нас обучал. Так он тоже гонял учеников за курево. Говорил, что забой не прощает тех, кто закон нарушает...

    Но чувствуя несправедливость к нему, потому что не курит, плюнул на всё, правда, отцу отписал, что закурил поневоле, и вскоре дымил рядом с другими...

    Было у него и ещё кое-что, за которое многие из солдат завидовали и подначивали. Познакомился он с молоденькой чукчанкой. Ну, как познакомился. Сама к нему подошла. Он её раньше в посёлке не видел. Обратил внимание уже летом. Приедет она на своих нартах, остановится в отдалении от комендатуры и ждёт чего-то. Солдаты молодые, азартные, много чего от старослужащих наслышанные о нравах местных, вокруг неё как пчёлы вьются. А она от них отмахивается, что-то такое им говорит, некоторые горохом от неё сыплются.

     Но стоит только Ване в дверях показаться, сразу же расплывается в улыбке, машет рукой. Парень вначале дичился. Неудобно как-то. Пока Антон однажды не подтолкнул приятеля в спину:

     -- Иди уж, всё равно не отстанет. Только других раззадоривает...

    Так началось их знакомство.

    Оказалось, что чукчанка местная. Недавно из школы-интерната на лето приехала.
Она смело подошла к парню, как только увидела, что он не против пообщаться.

    -- Ты когда сюда приехал? Я тебя в прошлом году не видела, -- почти чисто на русском языке спросила, заглядывая в глаза. Сама черноволосая, две косы на груди поверх одежды. Глаза узкие, тоже чёрные. Лицо скуластое, гладкое. Какое-то притягательное... Когда улыбается, зубы белые видны... Одним словом ладная девчонка.

    -- Как тебя зовут-то? -- поинтересовался для знакомства.

    -- Зови меня Катей, так в школе называют, -- засмеялась, глаза в щёлочках век совсем потерялись. -- А тебя все Ваней называют. Есть у нас в посёлке старик, его имя такое же, как у тебя... Пойдём к берегу?

    Отпросившись у командира, Ваня сел на сани, девчонка что-то крикнула собакам, толкнула сани, вскочила сзади на полозья, и они заскользили по мху под напором бегущих псов...

    Девчонка была забавная. Оказалось, что ей пятнадцать лет. Отучилась пять классов, а потом отец забрал её домой, надо матери помогать. В семье ещё шестеро детей. Все, кроме младшего, девчонки. Теперь другая будет учиться, а Катя уже взрослая...

   И завязалась у них дружба. Катя хоть и не похожа на Лилю, а Ване сильно сестру напоминала. Тосковал он по семье, по родным. А тут светлая отдушина. Чукчанка хоть и невелика ростом, а сильная, выносливая. Всё, что положено, дома выполнит, а потом бегом к воинской части, к комендатуре -- и ждёт, когда же Ваня освободится...

    Завистники из казармы за спиной уже шипят, что, мол, навлечёт этот недоумок гнев местных мужиков на военных, кто-то вечерами допытывается, чем же солдат с девчонкой в тундре занимается. Скабрезности говорили, пошлости... Не верили в простую человеческую дружбу. Кто-то анонимку командиру накатал. Тот, не разобравшись, на "губу" писаря отправил. Потом, поговорив с отцом девушки, отпустил солдата...

    Не понять им было, что для Вани Катя как сестра. С ней было интересно. Она много рассказывала о быте местных народов. Однажды привела на берег, когда к нему притащили загарпуненного кита. И Ваня впервые увидел, как тушу разделывают.

    Детвора носится вокруг, радуется, собаки под ногами вьются. Для всех праздник...

    Ваня много рассказывал подруге о тех местах, где прошло его детство. Катя никак не могла поверить, что могут быть такие высокие деревья и их столько, что можно заблудиться, что в воде летом купаются, что на широких пространствах растёт трава, которую потом косят и семена собирают. Нет, она, конечно, пробовала хлеб в интернате, и в школе учитель рассказывал о том, что делается хлеб из перемолотого зерна, которое растёт на полях... Но то было в школе, а вот так услышать от обычного человека, который своими глазами видел...

    Однажды спросила:

    -- Тебе нравится здесь, у нас?

    Ваня на мгновение замялся. Оглядел окрестности. По-своему красиво. Необычно. Куда ни бросишь взгляд -- вдали горы, а тут простор, глазу не за что зацепиться. Кругом тундра. Забредёшь ненароком вглубь и заблудишься... И для души нерадостно.

    Вспомнилась краснинская горка, Ресса в зарослях ракитника. За полем тёмный лес хвойный. Сосны высокие, стройные, на ветру качаются. Елки пушистые, пирамидами стоят. А с другой стороны куртинки берёзовые, светлые, радостные...

     -- Красиво, необычно здесь... Но жить в этих местах не смог бы... Другая земля, не наша... И небо не такое, как у нас...

     -- А как же мы с тобой? -- спросила, отводя глаза. -- Как же нам быть?

     Ваня впервые взглянул на подругу другими глазами. Нет, он и раньше обращал внимание на её девичью свежесть, на весёлый нрав, на раскованность... Но никогда не задумывался об общем с ней будущем... Радовался, когда она появлялась у комендатуры, тосковал, если её долго не было... А вот мыслей о том, что они могут быть вместе, даже не возникало. Слишком из разных миров они, из разных культур. Он понимал, что ни она в средней полосе России не выживет, ни он здесь, на берегу океана...

    Катя иногда спрашивала о тех местах, где он родился, о деревне, о быте семьи. Удивлённо распахивала глаза, когда рассказывал о своей избе из брёвен, о том, что посреди избы стоит огромная печь с удобной лежанкой. Что на ней зимой хорошо лежать после работы на морозе, согреваться. Девушку удивляло многое. Что надо работать в поле и в огороде, весной сажать семена, а осенью собирать урожай...

    -- А когда же он успеет вырасти? -- задавала вопрос: -- Ведь лето короткое?

    И Ваня рассказывал, что лето на его родине длиннее, чем на Чукотке, но и там бывают времена, когда зима приходит рано и урожай собирают никудышный...

    -- Нет, я бы там не смогла жить, -- со вздохом констатировала Катя. -- У нас лучше. У нас вот мужчины уходят на промысел рыбы, потом на охоту... Там, далеко, -- она махнула рукой куда-то за горную цепь на горизонте, -- живут родичи матери, они оленеводы... Если нет возможности здесь прокормиться, собираем яранги и откочёвываем в другое место... А у вас? Сможете вы разобрать свою избу и перевезти на новое место?

    -- Нам это и не нужно делать. Женщины остаются в избе, а мужчины уходят в отход, на работы...

    Кате непонятна та жизнь, о которой рассказывает Ваня. Но интересна. И она вновь расспрашивает об обычаях, о богах той местности, о законах тех мест. Доказывает, что здесь, на чукотской земле жить лучше, здесь всё проще...

    Так пролетел год.  И однажды Катя приехала какая-то понурая и нерадостная. Тихо сидела на нартах у комендатуры, ожидая, когда Ваня к ней выйдет...

    Наконец тот появился на крыльце комендатуры. Комендант разрешил увольнение на час. Катя молча указала на нарты, потом крикнула собакам... и они потащили нарты к берегу...

    -- Что случилось, Катя? -- встревоженно спросил Ваня, когда подруга затормозила  на привычном месте.

    -- Отец приказал откочёвывать. Сказал, что зима будет суровая. Остановимся у родичей матери... Завтра уходим. Вот, пришла попрощаться. Увидимся ли? -- на глазах Кати появились слёзы.

   -- Не печалься, возможно, следующим летом вы вернётесь, тогда и встретимся. Мне ещё долго служить здесь... -- утешал подругу Ваня, а у самого тоже слёзы внезапно  навернулись. Словно чувствовал, что расстаются навсегда...

   После отъезда Кати на душе стало как-то тяжко, словно что-то ценное в жизни потерял. А тут Антон, как змей-искуситель:

    -- Брось, не отдадут чукчанку за тебя. Отец, видно, решил выдать её замуж от греха подальше... Вот и снялся с места, увёз семью подальше. Было бы плохо здесь, и другие семьи ушли бы. Пойдём, выпьем... И на душе спокойнее станет...

    От спирта, ожёгшего гортань и прокатившегося огненным шаром по внутренностям, вскоре действительно полегчало. Вот только утром было плохо...

    Ваня теперь не отказывался от предлагаемой выпивки, но под благовидным предлогом старался увильнуть от попоек. Чувствовал, что не для него это развлечение. Уж больно плохо после него организму...

    На следующий год к началу лета в посёлок вернулась семья Кати... но без неё. Отец пригнал стадо оленей. Установили ярангу на прежнем месте...

    Уже ближе к осени однажды к комендатуре подъехали знакомые нарты.

    Антон заскочил в комнатёнку писаря:

    -- Вань, глянь, кто приехал... Иди встречать...

    Ваня глянул в оконце. Так и есть: нарты, знакомые собаки. В нартах две фигуры в кухлянках... Радостно бухнуло сердце, заколотилось как бешеное... Выскочил на крыльцо...

     Навстречу ему поднялась с нарт одна из фигур. Кухлянка красиво  расшита узорами, в руках какой-то меховой мешок.

     -- Здравствуй, Ваня. Вот приехала к родителям и тебя увидеть хотела. Сестра привезла сюда. Меня ведь замуж выдали там. Вот, смотри, сынок родился, -- Катя протянула меховой мешок, в разрезе которого виднелось лицо младенца. -- Я его Ваней назвала. Муж был не против...

     Катя ещё что-то говорила, говорила, едва сдерживая слёзы. Ваня тоже сцепил зубы, чтобы не заплакать...

     Что поделать, ведь изначально знал, что ничего из их дружбы не получится. И отец предупреждал, чтобы не загуливал. Напоминал, что жениться надо на девицах своего народа. И Ваня понимал правоту слов отца. А вот поди ж ты, увидал Катю, и сердце сразу запрыгало от радости, а услышал от неё известия о замужестве, и словно чёрная пелена затмила свет...

    Они стояли так, казалось, целую вечность, не решаясь расстаться. Ваня смотрел на личико младенца, похожее на Катино, и представлял, что это мог бы быть и его сын... Но понимал, что это была несбыточная мечта. Они из разных миров...

    Наконец, сестра что-то сказала Кате. Та словно проснулась, оглянулась вокруг.

    -- Прощай, Ваня. Я и не надеялась уже свидеться. Муж едет в дальний посёлок по делам и меня с собой взял навестить родителей. У меня всё хорошо... И тебе желаю счастья. Когда-нибудь ты закончишь службу, вернёшься к себе и тоже женишься. И у тебя тоже появятся дети... Может быть, когда-нибудь вспомнишь и обо мне. А я тебя буду помнить всегда...

    Катя повернулась к нартам, устроилась в них с ребёнком на руках, сестра что-то крикнула собакам... и нарты покатили в сторону посёлка...

    Юхнов, август-сентябрь 2018г.