Пока кукует над Рессой кукушка...
Часть шестая. Жизнь в чужих краях Глава четвёртая. Утраты...
Часть шестая.
Жизнь в чужих краях
Глава четвёртая.
Утраты...
Тот год Душка с Иваном перебрались из деревни в Юхнов. Купили в рассрочку дом у Наташки, та окончательно решила перебраться к сестре, уже и полдома присмотрела. У Ивана денег столько не было, но Паничка ссудила ему их для покупки дома. Сёстры рассудили, что брату-инвалиду не пристало скитаться по квартирам, а деньги он будет частями отдавать.
Постепенно жизнь стала налаживаться и в доме у Душки с Иваном. Последыш Славка ушёл служить в армию. И в доме установился покой. Из большой семьи разлетелись все дети, оставив одних родителей. Жить стало непривычно и даже одиноко.
Душка теперь частенько бегала в Шуклеево через Барановку к матери и младшей сестре Нюре. Бродила там по лесу, собирала ягоды, грибы, травы на чай, по осени орехи... Казалось бы, живи да радуйся... А душу почему-то охватывала тоска. Может потому и квартирантов на постой брала? Потом написала в письме младшая дочь, что хотела бы с семьёй перебраться в родные края. Отец пригласил остановиться в родительском доме...
Иван Викторович Сударьков пропал в последний день августа 1961 года. О нём так и говорили: пропал. Не уехал от семьи, не умер, не убит... именно, пропал. Вечером накануне он сказал Душке, что намеревается сходить на охоту в родные места. Заодно решил зайти на деревенское кладбище подправить могилки родителей, обиходить к наступающей зиме.
Утром привязал лопату к раме велосипеда, захватил съестного для обеда, закинул за спину охотничье ружьё и на прощанье сказал жене, что будет к вечеру. Путь его лежал к бывшей деревне Савинки, где к тому времени уже никого из жителей не было... И не вернулся...
Душка напрасно прождала его весь вечер и ночь, успокаивая себя тем, что заночевал у кого-то из знакомых. Но когда он не явился и к концу следующего дня, подняла тревогу. Не в привычке мужа было не оповещать заранее, что задержится.
Заявили в милицию о пропаже человека в лесу. Начали прочёсывать местность по маршруту его движения. Привлекли население и солдат из соседней части. У могил родительских нашли прислоненный к дереву велосипед. По следам было видно, что Иван был здесь, почистил и обровнял могилы матери и отца, здесь же и перекусил, судя по яичной скорлупе. Куда потом двинулся, определить было трудно.
Душка уверяла, что просто так бросить велосипед Иван не мог. Он дорожил своим средством передвижения, потому что большие расстояния без колёс уже преодолеть не мог. Ноги болели.
Заметны были следы его пребывания и на заброшенной усадьбе родительской. Тут валялись пустая четвертинка и папиросные окурки... Люди, разойдясь цепью, прошли все бывшие Десятины, проверили Савинское болото... Потом нашли его охотничье ружьё, нерасчехлённое. Охотиться он в тот момент не предполагал...
Несколько дней длились поиски пропавшего, но результата не дали. Так и остался Иван Викторович Сударьков по документам и в памяти людской как пропавший без вести.
Душка, и раньше ревновавшая мужа, вбила себе в голову, что Иван, устав от беспросветной нужды, ушёл от неё к какой-то зазнобе. Уж сколько она денег и вещей переносила всевозможным ворожеям и гадалкам, и счесть не удастся. И все её заверяли, что Иван жив, что живёт далеко...
До конца дней своих, а Душка пережила мужа на три десятка лет, она молилась о нём как о живом и ждала возвращения...
Уже после смерти Душки однажды к её невестке, жене младшего сына, подошла в городе незнакомая старушка.
-- Что, так и не знаете, где могила свёкра твоего? -- спросила строго.
Невестка от неожиданности даже ответить не смогла. Она ведь замуж вышла уже после пропажи свёкра и знала о нём лишь по рассказам свекрови.
-- Не там искали, -- продолжила старуха. -- В Мошке он лежит. Когда поиски вели, предлагали в ту сторону сходить, да руководители поисков всё в другую сторону уводили... А на Мошке ряска была потревожена, видно было...
-- Почему же тогда не сказали, почему только теперь об этом говорите? -- удивлённо и осуждающе спросила Валентина.
-- Тогда время ещё не пришло. Да и опасно было.
-- А теперь?
-- Теперь заинтересованных лиц больше нет. А на том свете они и сами меж собой разберутся...
-- И всё же, что тогда случилось?
-- Свидетелем невольным твой свёкор стал. Вышел на поляну, где охотники лося разделывали. Люди среди них были известные в районе. А закон в то время был строгий: за убийство лося давали десять лет тюрьмы... Тут выбирай, или в тюрьму всем, или... Сама понимаешь. Так что в Мошке твой свёкор...
-- Почему вы это мне сказали? Через тридцать лет?
-- Кто-то же должен вам сказать, где могила его... Прощай...
Старушка довольно проворно для своего возраста развернулась и скорым шагом направилась к автобусной станции.
...А в те годы никто так и не узнал, что же случилось с опытным охотником, каковым считался Иван Сударьков. Бывало, что в лесу блудили грибники, не знавшие здешних мест. Бывало, что и пропадали люди. Случалось, что выходили из леса к жилью уже в смоленские деревни... Но не охотники, знавшие каждую тропинку в лесу. Да и брошенное ружьё смущало. Не мог охотник бросить его. Ещё велосипед -- куда ни шло, а ружьё... нет. Если он и решил уйти молчком из дома, то ружьё бы обязательно прихватил с собой...
На поиски отца приехали Аня и Сергей, младший Славка был в армии, а Галя с мужем и детьми в то время и так жили в Юхнове. Все принимали участие в поисках. Не было только Веры. Не отпустили её с работы. Да и детей не с кем было оставить, на мужа особой надежды не было, а золовка и так за родителями ухаживала, куда ей ещё нагрузку в виде двоих подвижных дошколят...
Вера втихомолку поплакала, но никому претензий не высказала. О чём говорить? На фабрике работа на конвейере, кто её заменит? К тому же её не так давно перевели в резервы. Лишняя копейка никогда не помешает. Стала она замещать ушедших на больничный работниц. Иногда получалось, что две операции совмещала. Такое не каждому по душе и по силам. Надо отлично знать каждую операцию в бригаде и, если что, становиться на место заболевшей и работать без остановок и без брака. А ещё поставили наставницей приходящим на фабрику новеньким работницам.
В чеченских и ингушских сёлах стали выпускаться по окончании школ девушки, которые стремились вырваться из сельской обыденности, устроиться в городе, получить профессию. Многие приходили на фабрику. Обучением их и занимались наставники, учившие работе на машине и в дальнейшем всем тонкостям определённой операции... Так что не отпустили Веру. Потом уже Аня рассказала ей, как искали отца, и что поиски эти не увенчались успехом.
...Вера изначально была в авторитете среди фабричной молодёжи. Хотя уже вышла из комсомольского возраста, но вокруг неё постоянно крутились молоденькие девчонки, потому что она умела поговорить с ними на интересующие их темы о жизни, рассказать о своём опыте и подсказать, как поступить в той или иной ситуации. Вскоре сблизилась с горянкой с непривычным именем Литва, хотя она просила называть её Лидой. У той была своя трагедия. Несмотря на молодость, а она была младше Веры на десять лет, Лида была уже вдовой при двух маленьких детях. Жила в доме свёкра...
На фабрике Вере всегда было весело, там свой круг общения, молодёжь, с которой можно забыть о своих домашних проблемах. Вот только разве выкинешь их из головы совсем? Подрастают дети. Дочь скоро пойдёт в школу. Сын ещё через два года. А муж тихо спивается. То, что он болен, для неё уже не секрет. Потому и стремится заработать побольше денег, чтобы прокормить семью. О другом и не задумывается. Грозилась как-то уйти от него из дома. Вроде бы на короткий период одумался, а потом опять за своё... На фабрике Вере предлагали квартиру выделить. Но она же деревенская, как прожить без своего земельного участка, где всегда вырастишь своими руками привычные овощи, а из фруктов наваришь варенья без особых денежных затрат...
Да и за детьми дед с бабушкой и тёткой всегда приглядят. Никуда водить не надо будет, думать об их безопасности...
Свёкор с удовольствием возится с внуком, учит его мастерить, рассказывает истории из своей жизни. Золовка всегда накормит и присмотрит за детьми. Со свекрами Вера смирилась, тем более, что они поддерживают её в борьбе с пьянством мужа. Так что некуда ей идти из своего дома... К тому же в трезвом состоянии Ваня примерный семьянин, первый помощник в домашних делах, любит читать книги, рассказывать разные истории интересно и увлекательно...
Николай Герасимович заметно старел. Он всё также по воскресеньям доставал из шифоньера с верхней полки, куда не могли добраться шалуны-внуки, глиняную чернильницу и деревянную ручку со школьным пером, доливал чернила, перочисткой очищал перо в ручке и раскладывал на столе конверты и тетрадь. Это уже стало ритуалом. В этот час его никто не пытался ничем отвлекать. Это было время писем родным. В каждом послании родственникам он обязательно передавал поклоны, перечисляя всех близких, живущих в Грозном. Потом обстоятельно и с подробностями рассказывал о том, что произошло у него и у родни за период между этим и предыдущим письмом... Порой надолго задумывался, вспоминая былое. Потом рука привычно выводила калиграфическим почерком с неизменными завитушками следующую фразу...
Подумать было о чём. Разве мог он в детстве представить, что когда-нибудь в небе будут летать рукотворные штуки? А вот теперь высоко над облаками чертят свои белые линии самолёты, а потом до слуха доносится их рокот. А в ночном небе летит звёздочка спутника, который люди запустили в космос, и он подаёт сигналы. А недавно запустили в космос живого человека -- Юрия Гагарина. И он вернулся... И даже теперь можно в коробке через стекло увидеть, как когда-то на киноэкране, движущиеся картинки, которые показывают откуда-то издалека. Один такой ящик он видел на соседней улице, там молодой мужик каждый вечер выставляет его в открытое окно, чтобы соседи могли посмотреть передачи. Телевизор называется.
Многое изменилось в мире. Стали другими отношения между людьми. Вот и водопровод во двор провели, не надо теперь ходить с вёдрами на городскую колонку. И в магазинах стало больше товаров. И прошла очередная замена денег... И почему-то верится, что всё, о чём мечтали, сбудется... Удастся ли только дожить то тех времён? О себе не загадывал, дожили бы внуки до светлых дней...
Рука опять выводит слова в очередном письме. Николай Герасимович извещает родных, что после болезни ушёл из жизни Василий Шаликин, теперь Маняша вдова, но живут справно. Тоня учится в институте, Петя женился, подрастают внуки Маняшины. Она вообще счастливая в этом плане. У Шуры уже двое, у Пети тоже, а скоро определится и Тоня, а потом и Славик. Он пока в армии...
На минуту задумывается... У него тоже двое внуков, возможно, выйдет замуж Лиля, и у неё появятся дети... Так что прав был дед Димитрий, утверждавший, что пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся его род. Вот только представители его семейства разбрелись по всему свету, большинство в четвёртом колене уже и не знают всех своих родственников... И никого нет в родной сторонке... Так и не возродилась своя деревня... Заросли лесом былые наделы... Нет больше близких сердцу мест...
Опять скрипит по бумаге перо, выводя аккуратные строки, передавая думы своего хозяина, пожелания здоровья и долгих лет жизни адресату и его домочадцам и родне...
Потом письмо упаковывается в конверт. В понедельник дочь отнесёт письма на фабрику и опустит в расположенный рядом почтовый ящик. И будет Николай Герасимович ждать ответа, с надеждой на то, что пока родные живы и связь с ними не прервалась...
...Ему шёл уже 76-й год. И он понимал, что пришла пора ему уходить. Всё чаще ему снились почившие родичи: дед Димитрий с бабушкой, которую он внешне уже не помнил, так как она умерла, когда он был ещё мал, но в душе не переставал любить, мамушка, которая приходила к нему во сне молодая и весёлая, звала за собой. Тятя снился всегда за работой: то за станком из глины горлач тянет, то во дворе сани ладит или дрова колет, то землю пашет. И смотрит на Николая из-под чёрных бровей, мол, всё ли ты, сын, сделал для моих потомков, сохранил ли наш род?
Иногда приходили во сне дядька Семён со Степанидой, а то дядьки Никита и Василий... Чаще стал вспоминаться Андрейка со своей Санюшкой... Он молча с укоризной смотрел на Николая, и тот понимал, что брат корит его за то, что не положили Саню рядом с ним... А Саня смотрит на деверя все понимающе и прощающе...
Раза два привиделась и первая жена Катерина с сынком Митенькой на руках. Давненько Николай о ней не вспоминал... Стояла так в сторонке, склонив голову к сыну...
Всю зиму, с тех пор как на Николу-зимнего ему исполнилось 75 лет, стал Николай Герасимович чувствовать, что пора ему... Ольгу с дочерью не беспокоил своими болячками. Что бес толку тревожить, всё одно конец будет... Он чувствовал, что всё, предназначенное ему на этом свете, он выполнил... Продолжил свой род, хоть и пришлось пройти суровые испытания жизнью. Сохранил, хоть и не всех, своих детей, появились внуки... Свою обязанность перед родом он выполнил. Да, пришлось оставить свою родину, но такую судьбу уготовила жизнь большей части жителей родных мест... И на чужбине обеспечил своих потомков собственным домом и кусочком земли...
Беспокоил Николая Герасимовича сын Ваня, выстраданный, вымоленный и вырванный из семьи судьбой в самые сложные годы взросления. Фашистская оккупация, отправка в Кемерово, работа в шахте, служба на Чукотке... Самые важные годы -- больше десяти лет -- вдали от семьи... Отец понимал, что эти годы не только отдалили их с сыном друг от друга. Без отцовской поддержки и наставлений сын ослаб внутренне, утратил родовой стержень. И оправдание себе всё больше искал в рюмке... Это была самая острая родительская боль. Но изменить он ничего не мог... Сын, да ещё Ольга держали его на этом свете. За жену он был в ответе. И понимал, что без него она долго не проживёт...
Чувствовал вину и перед дочерью за то, что в свои тридцать она ещё не завела семью. Сознавал, что был неправ перед нею. Но кто бы тогда ухаживал за матерью? А так она прожила с ним ещё целый десяток лет, и он надеялся, что будет жить и дальше...
К весне стали напоминать о себе старые раны, полученные ещё в Первую мировую, тупой болью отзывались в голове контузии Великой Отечественной... Ему вдруг остро захотелось на родину, на берег Рессы, вдохнуть аромат сохнущей под лучами яркого солнца земли, благоухание распускающихся берёз, услышать серебристую капель стекающего по жёлобку сока. В голове мгновенно всплыло воспоминание детства, как тятя подвешивает туесок над ранкой, нанесённой мамушкиной берёзе, и по жёлобку начинает вначале сочиться, а потом и струиться прозрачный сок. И на губах и языке вдруг явственно ощутился этот непередаваемый вкус сока, с привкусом дерева, прохладный и живительный...
На дворе уже по летнему жарко, а Николаю Герасимовичу всё зябко, кажется, что он дома, в родном Красном. Готовится с тятей к выезду в поле... В ракитнике заливается кукушка... Как там дед Димитрий говорил: пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся наш род...
...Лиля подходит к отцу, лежащему на кровати. Он в последнее время её тревожит. Ослабел, отказывается от еды. Всё лежит с закрытыми глазами и о чём-то думает... Склонилась над ним, хотела поправить сбившуюся подушку. Услышала шёпот. Разобрала лишь два слова: кукует... кукушка...
Николая Герасимовича не стало на майского Николая-угодника...
Его жена Ольга Григорьевна пережила мужа на десять месяцев. И последней мечтой её было побывать на родной Калужской земле, пройти по Красному, спуститься к Рессе, перейти её вброд и вдоль берега дойти до Лазина, где прошло её детство, где жили её родные...
...На следующий год, спустя более двадцати лет после исхода из родных мест, поехала в отпуск на родину Лиля, взяла с собой племянницу. В Москве заехала к тётке Арише. Та пока так и жила в том же доме, в коммуналке, но обещали власти в скором времени переселить в более благоустроенное жильё. Повспоминали с сестрой те давние времена, когда Лиля с родителями отправлялась в Орск. Сестра сводила родню по некоторым достопримечательностям Москвы, на Красную площадь, в Мавзолей, в парк имени Горького. Больше всего понравилось кататься в метро. Спустился на эскалаторе вниз, под землю, сел в поезд -- и ты уже в другом конце города. Поезд шумит, за окнами мелькают то станции, ярко освещенные, то тёмные тоннели. А запах непередаваемый, специфический, чем-то напоминающий вокзальный...
Побыв дня два у родни, отправилась Лиля в Юхнов. И какая же тут была разница в жизни, не только в сравнении с Москвой, а даже с Грозным. У невесткиных родственников остановились на ночёвку. Потом двинулись пешком по родным местам. Шли мимо деревень, кое-где уже начинавших отстраиваться. Но скольких селений не было: так и не восстановились. Наконец добрались до Гороховки. На лугу вдалеке паслось стадо колхозных коров, где-то гудел трактор, но людей видно не было. Все заняты делом.
Вдоль поля пошли в сторону Красного. Той, привычной в детстве, дороги не было. Всё изменилось за эти годы. С трудом Лиля определила расположение деревенского кладбища, уже заросшего лесом, а вот могилки родных уже не смогла найти: некоторые проросли деревьями, какие-то сравнялись с землёй.
Вдруг из-за кустов вышла старуха с клюкой. Приостановилась, вглядываясь.
-- И чьи же вы будете? Видать, не нашенские. Наши тут не ходят. Кладбище было раньше, до войны... Не принято в этих местах грибы собирать, -- предупредила старуха, увидев, что девочка кинулась к кустам на опушке, где, как ей показалось, рассыпаны пряники, один был вроде как надкусан с одной стороны... Тётка ей объяснила, что это поддубени, грибы такие...
Тётка Лиля немного поговорила со старухой, поспрашивала ту о дороге, потом распрощалась с ней и пошла дальше.
-- Не узнала меня Филимониха, постарела, усохла. Это ведь она на моего папку, а твоего дедушку до войны анонимку написала, на его место в артели устроиться хотела, а человека невиновного в тюрьму отправила... Да, видать, не в прок пошло ей это доносительство. Не приобрела ни хором каменных, ни злата-серебра... Всё воздаётся по делам праведным...
Вскоре показался то ли луг, то ли поле, а за ним внизу, под горкой река.
-- Вот и Ресса, а это наша красная горка, -- со слезами, вдруг выступившими на глазах, произнесла Лиля. -- Раньше чуть другая была, теперь вся изрезана окопами. Так и не заросли, не затянулись они за двадцать мирных лет... А это овраг, по нему к речке спускались. Вон там меня немец заставлял вести на водопой его лошадей. А твой отец выхватил у меня поводья из рук и сам повёл их вниз по этому оврагу... А то бы затоптали меня кони... Что мне было, ровно как тебе сейчас... А вот тут наша изба стояла. Вот только один валун и остался от нашего дома...
Лиля шла вдоль зарослей крапивы, иван-чая, лебеды и рассказывала племяннице, а может и самой себе, где чья изба стояла, где были сады, где овощники... Ничего не осталось, даже плодовых деревьев.
Присели на берегу, перекусили тем, что с собой взяли. Над лугом гудели слепни, выискивая добычу. В глубине зарослей ракитника вдруг глухо закуковала кукушка...
-- Ну вот, и кукушка кукует... Радуется, что мы сюда пришли. У моего прадеда, мне мой папка рассказывал, была присказка, что пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся наш род... Разбрелись все по свету, не по своей воле, и в родные места вряд ли вернутся... У них другая доля... А слышишь, кукует кукушка, значит, живы наши дальние родичи, жив наш род. И у нас вы с братом появились. У вас, глядишь, тоже дети будут... Может, и не вернётесь в эти места, но помнить о родине предков вы должны...
Пригляделась из-под руки в ту сторону, за реку.
-- Вроде в Лазине, где бабушка твоя, а моя мамка до замужества жила, кто-то дома построил... Может и возродится деревня...
Перешли вброд Рессу, Лиля разыскала родники, которые продолжают бить из-под земли и стекают в реку, питая её. Попили холодной до ломоты в зубах воды... Путь лежал в Каплино, к тётке Дуне.
Изба тётки заставила сжаться сердце. На дворе 1964 год, а в избе ни света, ни других удобств. В русской печи с утра готовится еда, днём ставится самовар. Пока он закипает, сверху в нём на марле раскладываются яйца и варятся до готовности. Хлеб в автолавке можно купить только раз в неделю. Так что тётка готовит сама свежие лепёшки. Дочка её работает в колхозе дояркой, получает грамоты за ударный труд, муж её летом пастух, зимой -- скотник. Ни о каком отпуске и речи нет. Хотя сказали, что жить стало немного полегче. Но доставать воду из глубокого колодца и потом через половину деревни таскать в ведрах к дому тоже тяжело. Такое ощущение, что деревня и её жители затерялись во времени где-то в начале двадцатого века: ни света, ни воды, ни магазина...
Поговорили с сестрой о жизни...
-- И не думай сюда возвращаться, -- бросила в сердцах сестра. -- Нечего здесь делать. Я своих девок отправлю после школы в Москву к бабке Арише. Пусть там устраиваются. Там хоть нормальной жизнью поживут, с удобствами. А здесь мы все и богом и начальством забытые... От нас только и требуют: работайте, не разгибая спины, а за труды ваши после смерти воздастся... Нет, за работу почести оказывают, грамоты за ударный труд дают... Но разве это жизнь? Навкалываешься на ферме, потом бегом домой, надо огород обиходить, скотину накормить-напоить, вечером опять на ферму... А в автолавке купить нечего, да и не за что... В Мосальск за каждой нуждой не наездишься... Не думай, не возвращайся... Везде, говорят по радио, строят, жизнь благоустраивают, только не здесь, не в наших деревнях. Считают, что окраины надо отстраивать, а вот возрождать наши деревни после войны не к чему, мы и так проживём. Уж больше двадцати лет с конца войны прошло, а что улучшилось? Обещают в восьмидесятые годы коммунизм построить, да только не в наших местах и не для наших людей. Председатель только и обещает: потерпите женщины, и до нас когда-нибудь очередь дойдёт... А дойдёт ли?
Возвращалась Лиля из Каплина с тяжёлым сердцем. Перед глазами стояла избушка тётки Дунина, покосившаяся на один бок. В комнате кровать самодельная, из досок сбитая, стол да лавки. У сестры Клавы изба поновее, говорила, что мать ни в какую не захотела к ней переселяться. Сказала, что век свой доживёт в той избе, что с мужем поставили. И так тоскливо было видеть, что тётка как в старину при лучине вечер коротает. Керосин кончился, а автолавка не приехала ещё...
Воротились в Юхнов, побродили по лесу, пособирали грибов. Потом отправились в Калугу на автобусе. На автовокзале юхновском в центре города распрощались с роднёй. Городок небольшой, но какой-то заброшенный по сравнению с Грозным. Там-то стройки идут, старые дома частные в центре сносятся. Строятся многоквартирные. А тут построили два двухэтажных на шоссе недалеко от автовокзала, да два у моста через Кунаву. Может где ещё, да пока не видно.
Путь из Юхнова до Калуги долгий, объездной, через Малоярославец. Добрались наконец и до калужского автовокзала. На троллейбусе доехали до нужной остановки. В Грозном такого транспорта пока нет. Всё больше трамваи и автобусы...
...Шура, старшая из двоюродных сестёр по матери, жила в деревянном бараке недалеко от берега Оки. Старше Лили больше чем на двадцать лет, она была уже на пенсии, но ещё работала. Жила вдвоём с сыном.
По скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Длинный коридор, у дверей, расположенных с двух сторон, стоят столы или шкафы с кухонной посудой, примусы...
За вечерним чаем разговорились о жизни в Грозном, о Лилиных родных, о сёстрах и братьях Шуриных. Лиля рассказала о поездке в родные места, о том, что побывала и недалеко от Лазина...
-- Была я с сыном года два назад в Лазине. Посмотрела на наши места. Кто-то строился. Но вроде как дачу, на лето приезжать. Дошли до Бардина, где был при фашистах пересыльный лагерь для угоняемых в неволю наших людей. Ничего уже нет... А мачеха часто вспоминала страшные события тех дней. Многих по именам до самой смерти помнила. Другим рассказывала, как люди гибли. Да всё забылось. Хорошо, хоть не попрекают, что в немецкой неволе были...
-- Даже у нас, на Кавказе, находятся те, кто до сих пор может уколоть в разговоре, что, мол, в войну в оккупации на немцев работали. Братову жену, тоже из Юхновского района, вывезли с родителями в Белоруссию немцы, ей и было лет десять, а вот по сию пору иной раз ущемят при разговоре...
-- Почему бы вам не перебраться в родные места? В Калуге теперь стало получше. Устроиться можно на работу... Может быть, пару себе найдёшь?
Лиля вздохнула потаённо, задумалась на мгновение:
-- Куда мне ехать от родительских могил. Да и брат там с семьёй. Им надо помогать. Дом, отцом моим купленный. Говорили мы с невесткой о возможности переезда. Но если ехать, надо дом продавать, здесь обустраиваться. А там уже всё налажено. И, знаешь крёстная, там сейчас жизнь лучше, сытнее, чем здесь, в наших местах. Может быть, когда дети подрастут, а мы выйдем на пенсию, переберёмся на родину. А сейчас нет смысла срываться с места...
На другой день погуляли по Калуге, которая показалась какой-то патриархальной и словно бы явившейся из прошлого века, с узкими кривыми улочками, древними, вросшими почти по окна деревянными домами, сквозившая какой-то заброшенностью окраин. Лишь в центре наблюдались подвижки в благоустройстве...
В Москве у тётки Ариши разговор о переезде Лили в родные места продолжился. Сестра Клава предложила устроить на работу в магазин, пусть и на окраине, но место хлебное...
-- Не с моими знаниями, Клава, работать в магазине. Я ведь только пять классов отучилась. За эти годы и писать уже разучилась... Да и не привлекает меня торговля. Люблю шить. В Орске меня Люся устроила в ателье. Я там и манекенщицей могла стать, а потом мастером. Да не довелось. Эта работа по мне...
-- Так, давай, сходим на фабрики, лимитчиков же постоянно набирают...
-- И жить в общежитии, зная, что свой дом есть? Нет, сестра, поеду к себе. Далеко от родины, но там брат, племянники, работа уже отлаженная, почёт, уважение. Я ведь второй раз депутатом горсовета избрана... Да и легче там сейчас жить. Если и вернусь на родину, то не в Москву. Колготно здесь, шумно, людей много, и все незнакомые... Не нравится мне это. Но приезжать в отпуск буду, дорогу теперь знаю...
Эпилог.
Ваня с Верой вернулись на родину уже к концу восьмидесятых, когда вышли на пенсию. Дети их тоже перебрались в центр России. Лиля вышла замуж, уехала на Украину.
А в связи с военными событиями в Чечне разъехались в 90-е из Грозного и станиц родственники и знакомые. Кое-кто осел в Юхнове и Калужской области. Но в сравнении с сытой и благоустроенной жизнью на Кавказе быт родных мест некоторым показался по-прежнему трудным и неустроенным, а отсутствие рабочих мест и низкая по сравнению с другими краями зарплата отпугивали.
Люди искали более удобной жизни. И то сказать, на Кавказе уже в 70-е все дома в городе и пригородах были газифицированы, и газопроводы тянули в отдалённые аулы и станицы. А в родных краях Юхнов стали газифицировать только в начале двухтысячных, деревни же отдалённые всё ещё ждут своего срока. И это в двухстах километрах от Москвы...
Многие деревни исчезли полностью, кое-какие превращены родственниками, когда-то уехавшими искать лучшей доли в Москву, в дачные посёлки...
Пока ещё жива Гороховка, а Красное так и не возродилось, как и десятки других деревень. Вместо Савинок теперь образован природный заповедник "Савинское урочище" из-за расположенного рядом болота под названием Мошок. Нет больше и Харенок...
... Но по-прежнему заливается-кричит каждое лето кукушка, отсчитывая года ушедшим с этих земель жителям, а значит, не перевелись пока наследники их, и может быть, когда-нибудь вернутся они на родную землю, когда выйдет из головы и сердца поселившийся там вирус наживы, когда душа запросит свободы, счастья и простоты жизни в общении с природой...
Юхнов, апрель 2019 г.
Добавить в библиотеку 