Пока липа цветёт

Пока липа цветёт

Раннее утро принесло новость: зацвела липа. Чудесный аромат ворвался в приоткрытое окно, заполнил палату и перебил, казалось, ничем неистребимый запах больницы. Николай осторожно перевернулся с бока на спину. Кровать громко скрипнула. Он замер, прислушался. Соседи по палате крепко спали, сопя и похрапывая. Воскресенье. Единственный день, когда больных не поднимают чуть свет на процедуры. Послеоперационный шов невыносимо зудел. «Заживает, — подумал Николай. — А толку? Гистология только через неделю готова будет... Да ещё эта липа. Как некстати». Он сам не мог бы внятно объяснить, почему некстати. Может, из-за того, что аромат липы будоражил, заставлял чувствовать. Запах мёда, запах заваренного женой чая, запах жизни, в которой ещё не прозвучал приговором диагноз.

Попытка заснуть провалилась под напором тревожных мыслей. Николай вспомнил, с каким трудом удалось смириться с болезнью, успокоиться, обрести душевное равновесие. Но равновесие оказалось хрупким. Обрушить его хватило такой мелочи, как запах цветущей липы. Вновь заворочались жалость к себе, злость на судьбу, отчаяние. «У каждого свой ад, — мрачно подумал Николай. — У некоторых ещё на этом свете. — И тут же приказал себе: — Отставить нытьё!» Он, предварительно прокрутил в голове предстоящие действия. Медленно встал, оделся, впервые заметив, как болтается на нём рубашка, пару месяцев назад еле застёгивающаяся. Присел на кровать отдохнуть. Так с перерывами привёл себя в порядок. Тяжелей всего дался поход в туалет на другой конец коридора. Всё отделение, включая дежурных медиков, дружно спало. Возвращаться в палату не захотелось. Николай впервые после операции пошёл на улицу, мысленно радуясь, что находится на первом этаже. Охранника на входе не обнаружилось, но дверь была распахнута. Препятствие в виде трёх ступенек вниз оказалось вполне преодолимым. Настроение немного улучшилось. Николай опёрся о перила и полюбовался липой, усыпанной маленькими жёлтыми соцветьями, собираясь силами перед следующим переходом — к скамейке, примеченной ещё из окна палаты.

Когда добрался, обнаружил, что не он один поднялся чуть свет. На скамейке сидела и курила пожилая женщина, в белом берете, яркой красной футболке и джинсах. Рядом стояла пластиковая гофрированная банка — помпа, к которой из-под футболки тянулась прозрачная трубка. Николай поздоровался.

— Не помешаю? — спросил он, перед тем, как присесть рядом.

— Падай, — разрешила женщина. И в свою очередь поинтересовалась: — Ничего, что я дымлю?

— Курите, — кивнул Николай и зачем-то сообщил: — У меня жена курит.

— Это она зря, — проговорила случайная собеседница после очередной затяжки. — Ты, парень, уж как-нибудь заставь бросить. А то докурится, как я до рака лёгких.

— А почему вы не... — Николай замялся, коря себя за бестактность.

— Почему не бросила? — Женщина неожиданно рассмеялась, потом закашлялась, придерживая рукой грудь. По трубке потекла вниз струйка красноватой жидкости. Откашлявшись, женщина затушила сигарету и сказала: — Забавная история получилась. Давай расскажу, а то подумаешь — сбрендила тётка. Когда про рак узнала, решила, курить больше не буду. Вот прооперируют, сразу и брошу. Операцию хорошо перенесла, а как в палату перевели, стала задыхаться. Не могу дышать и всё. Лечащий врач всполошился. Ну, я, грешным делом, подумала, что сынуля мой его денежкой подогрел, вот он и засуетился. А не совсем из-за этого. Смотрю, заведующего приволок. Думаю: всё, кирдык мне. Заведующий расспрашивать начал. То, сё, спросил, как часто курю. А я с такой гордостью: бросила, мол. Он аж по палате забегал, заохал. Ну, говорит, учудила. Ну, учудила. Ты, говорит, взрослая баба, а словно с дуба рухнула. Не с дуба, отвечаю, а с липы, что под окнами растёт. Он опешил, вытаращился, потом дошло, что я шучу, охать перестал и спокойно всё объяснил. Оказывается с таким стажем курильщика, как у меня, после операции резко бросать курево нельзя, загнуться можно. Ну, про загнуться я и без него поняла. Вот опять курю. Можно сказать, с разрешения высшего начальства.

Женщина задорно и как-то светло улыбнулась. Издали послышался необычный звук, постепенно приближающийся.

— Такое впечатление, что лошадь копытами цокает, — удивлённо сказал Николай.

— Так лошади и есть, — подтвердила собеседница. — Ты недавно здесь, не в курсе. По выходным больных из детского корпуса на карете катают, какой-то бизнесмен оплачивает.

— А тут и дети лежат? — удивился Николай.

— Лежат. Со всей области везут, вон, видишь, за вторым корпусом пятиэтажка. Это шестой корпус — полностью детский. Деткам выходить почти не разрешают. И катают с утра пораньше, чтоб заразу какую не подхватили. Пойду я, сердце заходится, не могу смотреть. — Женщина привычным движением подхватила помпу, встала со скамейки и довольно шустро пошла к входу в здание. Почти одновременно с этим из-за угла пятиэтажки показалась красивая карета, красно-белая с золотыми завитушками. Двумя лошадьми управлял кучер, в ливрее, в треуголке и в белом парике с буклями. Можно было бы подумать, что снимают исторический фильм, если бы не медицинская маска на лице возницы.

Николай заворожено наблюдал за каретой. Большие открытые окна позволяли хорошо рассмотреть пассажиров. Малыш на руках у мамы, медсестра в белом халате и двое детей лет пяти-шести, невозможно было определить девочки это или мальчики из-за одинаково лысых голов. Все, даже малыш, были в масках. Проезжая мимо Николая, дети дружно замахали ему, один, а может, одна, даже попытался привстать, но был вовремя перехвачен медсестрой и усажен на место.

Николай махнул рукой в ответ и смотрел вслед, пока карета не завернула за угол крайнего восьмого корпуса, уйдя на круг. «Совсем маленькие. Им-то это за что?» — с горечью подумал он. Задумавшись, не сразу заметил поравнявшихся со скамейкой двух женщин. Одна, с забинтованной головой, полная, вторая худенькая с повязкой на шее, обе в цветастых халатах и шлёпках. Возраст их Николай определить даже не попытался, может, его ровесницы, может, моложе. Он и себя в зеркале не узнавал, словно за год десять лет прожил. «Да уж, здешнее лечение красоты не добавляет, — мелькнула мысль. Но её тут же сменила другая: — О чём это я, выбора-то нет. Как там говорится: не до жиру, быть бы живу».