Полёт огонька

Ожидание

Вирджиния, Синбург, ноябрь 2016

Джеймс отравлен не меньше грязной местной реки с тем же именем. Его шатает. Тошнит от дешëвого виски. Кажется, в последнее время он пьëт даже больше папаши, который вроде как умел только это — если не считать особого навыка нытья и жалоб на несправедливость жизни. Пить ему не нравится, курить тоже. Да и жить в большом городе, что уж там... Но он уже здесь. И здесь немного легче, если притуплять ощущение, что внутри нет ничего, а весь мир беспросветно отвратителен по своей сути.

Привалившись к серой каменной стене, он смотрит на руки. Кривится в отвращении и пытается вытереть запëкшуюся кровь о тяжëлый тëмный плащ. Чëртов Сэм портит и без того отвратные деньки... Никак не успокоится. Мало того, что тащит в этот грëбаный город и ввязывается в очередное «выгодное дело» — по факту, снова становится одним из десятков прилипал местного короля улиц — так ещë и нудит. И в голове снова истеричный визг «друга»: «Ты, блядь, понимаешь, что чокнулся?! Понимаешь насколько?!» Бесит, сука. Сам-то грëбаный ангел, Сэмюль Шестикрылый, чтоб его... Только список грешков в разы больше, а крылья чëрные и в крови измазаны. Но какая разница? За собой же не видно. Последнее его выступление бесит настолько, что привычное спокойствие смывается и стекает в канализацию вместе со всем мусором улиц.

Джеймс оглядывается. Мерзкий город. Не лучше его родного Хоупвела, разве что в несколько раз больше: не двадцать тысяч жителей, а под сотню. Или несколько сотен. Над ним не клубится дым фабрик, но небо вечно затянуто тучами — тяжëлыми и грязно-серыми. Издали очень даже похоже. Огромный, серый и неповоротливый город, изредка поблëскивающий размытым светом цветных вывесок и окон раздражающих высоток. Чëртов Сэм уверен, что это — лучшее место для выживания жизни, Джеймс честно пытается понять его позицию, но сдаëтся, едва попав под ледяной дождь и столкнувшись с местными.

Жители Синбурга делятся на две больших категории: хищники и жертвы. Первые — озлобленные твари. Считают, что им можно всë, играют — иногда буквально — с чужими жизнями и давятся деньгами. Вторые допивают помои в бутылках из-под виски и даже не пытаются сопротивляться, когда их мешают с грязью. Самое отвратительное, что Джеймс не знает наверняка, какая категория, бесит его больше.

Джеймса слепит ярко-красная неоновая вывеска, но он не отходит. Щурится и ждëт. Его задумка близка к безумию, но ему на самом деле плевать. Эта женщина нужна ему, нужна любой ценой. Даже если за это его подвесят где-нибудь на строительном кране, сейчас существует только она. Рыжая дьяволица, красавица из бара, которая могла опоить не только виски, ловит его в сети в первый же день.

Гремит музыка из бара, кто-то протяжно стонет в переулке. Привычные городские звуки смешиваются в какофонию похоти и злобы. Мимо пролетает такси, обливая с ног до головы водой из грязной вонючей лужи. «Дерьмо», — бормочет он, мысленно желая водителю застрять где-нибудь на окраинах, где нет ни одной приличной мастерской, и в естественной среде обитания тусуются банды шестëрок местной мафии.

Мерзкий город. Серый. Иногда кажется, что грязь льëтся на все эти модные высотки прямо из густых туч. Холодный и вязкий. Всë здесь — от пыли на дороге до разума жителей — напоминает вязкую жижу, налипающую на подошвы потëртых ботинок. Джеймс ждëт. У Рыжей сегодня смена, а в такие ночи она, как ответственная хозяйка паршивого бара, уходит последней, запирая все двери. Ровно в час и одиннадцать минут. Каждый раз, как чëртова машина. Осталось тридцать две...

Джеймс ждëт. Город никогда не затихает, он начинает к этому привыкать уже в первую неделю здесь. Кто-то вопит в доме напротив. Окна трещат, покрываются частой сетью сколов, рассыпаются... Здесь этим никого не удивишь. Стрельба, крики боли и смерть — вечные поселенцы этого города.

На соседней улице надрывается полицейская сирена, и Джеймсу кажется, что в голове стучат в тот длинный африканский барабан мелкие ярко-красные дьяволы. Из переулка вываливается очередная девица в рваной юбке и с грязью на лице. Он отводит взгляд, отвлекается, пытаясь сосчитать, сколько таких видел за последнюю дерьмонеделю. Не меньше четырëх.

Двадцать три минуты. Грязная кошка с прилипшим к спине животу подходит к нему, пытается потереться, орëт, требует что-то... Джеймс шикает — трусливая животина поджимает облезлый хвост и сваливает обратно в подворотню. Ему не нравятся коты. Безразличные эгоисты не лучше него самого. Другое дело — собаки. Верные, дополняющие и немного доверчивые, за что порой и расплачиваются, встречая беспринципных ублюдков. Вроде Сэма.

Джеймс ждëт. Однажды рыжая вытащит тощие ляшки из бара, не сможет прятаться вечно. Всего десять... Пока она не знает о его плане, не знает решительно ничего. И делать ничего не будет. Она ещë верит, что в этом городе никто не сможет тронуть еë и пальцем. Пусть верит. Он новенький здесь, и ему плевать на самопровозглашëнных королей ночного Синбурга.

Выходит. Наконец-то. Она дрожит от холода, как свечной огонëк на ветру, натягивает ветровку сильнее, пытаясь скрыть чëрную яблоню на пояснице. Она не идиотка и знает: одеваться по погоде бессмысленно, еë здоровье тут никого не волнует, только внешность. Растягивает размалëванные алой помадой губы в тошнотворно-приторной улыбке. Рыжая. Волосы помада, улыбка... Вся она слепит не хуже их неоновой вывески. Но Джеймсу это не мешает: он идëт за ней, не давая спрятаться в толпе.

Он следит за каждым шагом, лавируя между пьяницами и гуляками, которыми в этот час заполнена улица. Только один бородач, от которого перегаром несëт на всю округу, врезается в него, материт, будто и не сам виноват. В ответ Джеймс — как только бородач, шатаясь, проходит мимо, задевая его плечом, — с каменным безразличием запускает руку в карман грубияна. Засунь придурок язык за зубы, Джеймс прошëл бы мимо. Но он пытается выпендриться и показать, насколько крут. Сам виноват.