Полунощное море

Полунощное море

 На Малую Морскую, где находилась станция дилижансов, утром я успел только чудом. Накануне друзья-знакомые решили 'проводить Андрея в Дерпт', чем и занимались до весьма позднего времени. При непосредственном отъезжающего - моем, то есть, - участии.

   Я чуть было не проспал, а потом так спешил, что позабыл дома часть багажа. Насколько значительным оказался ущерб, выяснилось, впрочем, позднее.

   Сначала я ничуть не жалел, что неделю назад, покупая билет, выбрал место снаружи кареты. Даже похвалил себя за сметливость: ехать внутри, в духоте, на момент отправления казалось совсем неудачной идеей. Дилижанс направлялся в Ревель, а я собирался сойти на полпути. Уж двадцать-то часов провести на таких местах не составляло проблемы.

   Петербург уже, конечно, проснулся, и ехать через город вот так, глядя на него с высоты экипажа, было приятно. Приятно и освежающе. Однако, как со временем стало ясно, освежающе чересчур: когда мы, наконец, выехали на Нарвский тракт, я понял, что совсем продрог.

   А ведь настал уже день; не стоило надеяться, что солнце согреет воздух. Стояла середина сентября: еще немного, и для дилижансов, которые в последние годы следовали этим курортным маршрутом, наставал 'не сезон'. Но пока - пока-то! - так холодать было не должно.

   К сожалению, природа о том не знала. И воздух, такой еще накануне теплый, выстыл до неприличия. Тогда-то я и вспомнил, что не взял пальто.

   Когда мы остановились на почтовой станции, я убедился в этом воочию, заглянув в багаж. Ход своей забывчивой мысли я преотличнейше понимал: в Дерпте мне предстояло провести месяц, а октябрь мог выдаться мягким. Пальто должно было понадобиться мне на следующем этапе путешествия, но этап тот наступал нескоро. Накануне я решил уложить оставшиеся вещи утром, но когда утро настало, очень торопился. Да, я отлично себя понимал...

   Но это не значило, что не осуждал.

   Случившееся не было, разумеется, большой неприятностью. И все же, думая о том, сколько мне еще ехать, недвижно сидя наверху кареты, по внезапному холоду, радости я не испытывал. Поэтому, зайдя в станционный дом, чтобы согреться и пообедать, взял к обеду глинтвейна.

   Средство быстро подействовало: стало теплее. Так что - чего при другом раскладе делать бы, конечно, не стал, - я прибегал к нему еще и на следующих станциях. Станциях, которые являлись из сгустившегося беломолочного тумана совершенно нежданно.

   Под вечер, в Ямбурге, этом обиталище воинских чинов разного калибра, мы остановились в очередной раз. Город скрывала прежняя мгла, теперь посеревшая: относительно отчетливо я мог разглядеть только главный купол Екатерининского собора. А собор ведь был пятиглав. Решив в этот раз не пить ничего горячительного, я все-таки прошел на почтовый двор, поближе к теплу.

   А когда вернулся к дилижансу, совсем перед отправлением, застал рядом с кучером нового пассажира. Он встретился со мной взглядом - в этом я был уверен, несмотря на туман, - но даже виду не подал, что узнал. И я, будучи в тот вечер в настроении довольно язвительном, услугу вернул, молча забравшись наверх и тоже решив его не приветствовать.

   Но это же какая наглость!

   А ведь это точно был он, Карл Г. Знакомство наше состоялось еще пару лет назад, но он учился на другом факультете и поступил раньше, а в университете почти не появлялся. Поэтому пересекались мы мало. А вскоре Карл и вовсе отчислился - и, как говорили, не мог не отчислиться, потому что иначе был бы какой-то скандал.

   Нужно признать, он мне казался человеком довольно пустым, хоть и не совсем глупым. А еще, наверное, слишком богатым и слишком праздным, чтобы из него мог выйти толк. В общем, Карл - со всеми своими причудами - совсем не интересовал меня.

   И, однако же, тем стылым сентябрьским вечером я обнаружил вдруг в себе живейший интерес к Карлу Г. Со своего места я мог видеть только его белобрысую макушку и, глядя на нее, отчаянно негодовал. Это же надо было быть настолько невежливым! Это же с каким... недрогнувшим спокойствием он взял и проигнорировал пусть далекого, но знакомого! Меня.

   Настроение, не без помощи выпитого, меня охватило достаточно мстительное, и, надо сказать, бодрило и согревало оно не хуже глинтвейна. Который на последней станции я как раз и не брал.

   А потом, миновав мост, мы, наконец, въехали на эстляндскую половину Нарвы. Непривычная - после Петербурга - шведскость города тут же окружила нас, поневоле настраивая на особенный лад. Остановка там выдалась долгой, и пассажиры, даже те, кто оставался обычно внутри дилижанса, разошлись кто куда.

   И вот тут оказалось, что в Ямбурге я ошибся. В том смысле, что там Карл даже не видел меня.

   - Андрей? Андрей Березин?

   Я повернулся и встретился с ним глазами.

   Да, вот тогда-то я сразу понял, что на той станции он, может, на меня и смотрел, но - точно не видел. А все потому, что сразу вспомнил его обычный, так раздражавший меня, колючий и пристальный взгляд. Как будто две ледышки со вмерзшей в них угольной крошкой зрачков.

   Мы поздоровались, обменялись сведениями о том, кто и куда едет. Карл направлялся в Ревель - как он сказал, на воды, что было весьма необычно, учитывая, что началась уже осень. Расспрашивать я, впрочем, не стал. Он был из семьи остзейских немцев, как знать, какая у него жила там родня. Сам же я рассказал, что для написания квалификационной работы уговорился провести некоторое время сначала в Дерптском, а потом и в Гельсингфорсском университете.

   Признаюсь, говоря о том, что пишу эту работу, я надеялся вызвать у Карла, учебу не закончившего, досаду. Успехами своими я гордился, а скромность - в то время, да, впрочем, и после - мне часто отказывала. Но ему было как будто бы все равно.

   В ожидании отправления экипажа мы предприняли короткую прогулку по городу. Тесные улицы и днем-то давили, ночью же, в плещущемся фонарном свете, сулили угрозу и как будто бы какую - недобрую - тайну. Отлично прочувствовав настроение, Карл, одетый, как и я, в сюртук, но нимало при этом (с виду, по крайней мере) не мерзнувший, поведал слышанную некогда историю.