Поминки

Поминки. Часть 3-я. Неумеха

==========================Бабушкины гости==========

И свадьба, и развод, и бабушкина нелюбовь – давно стало прошлым, которое, говорят, с годами забывается и помнится – хорошим, добрым и светлым. Но у Саши не забывалось, помнилось – горько, с обидой («Ах, Сашка, Сашка… Всё-то у тебя не как у людей!»).

Бабушкины сестры и браться один за другим состарились и поумирали, в живых осталась только восьмидесятишестилетняя Зина, которая жила в Нижнем Новгороде с дочерью и внуками (на которых Зина за что-то обиделась и завещала дом племяннице, оставив дочь без крыши над головой). С Сашей она не общалась, да и другие папины тётки и дядья не появлялись в их доме со дня похорон Сашиного отца.

Не любила Сашу родня. Да и отца – любили только на словах. Если папа был для них родной, то разве его дочь может быть чужой? -  А она, Саша, им чужая. Она с детства это чувствовала.

Когда маленькую Сашу привозили к «папиной бабушке» (раз в месяц, по требованию Антонины Федоровны), у неё всегда гостил кто-то из родни, и приезд сына с семьёй превращался в спектакль: бабушкины братья украдчиво бросали взгляды на Сашину маму («и где он такую нашёл?») и беззастенчиво разглядывали Сашу, выискивая – что в ней «не так». И найдя, обсуждали радостно, не стесняясь её присутствия: «Худенькая до невозможности, не кормят её, что ли?.. А на мать-то как похожа – просто копия! А от Юрочки – ничего. Совсем ничего от отца… Вылитая Гликерия. Ну-ка, подойди сюда… Да не отворачивайся, дай на тебя посмотреть!»

Но Саша отворачивалась: ей было не по себе от цепких оценивающих взглядов, от пристального недоброго внимания. Она боялась подойти к чужим, незнакомым людям – дичилась, по выражению бабушки. Наконец пытка бабушкиными гостями кончалась… И начиналась другая: гостей приглашали к столу.. На Сашин стул бабушка водружала две подушки-думочки (иначе девочка не доставала до стола) и сама усаживала внучку. Закусок и салатов было столько, что у Саши разбегались глаза. Мама наливала ей в бокал шипучий ледяной нарзан и тихонько спрашивала, что ей положить, но могла бы не спрашивать: Саша всегда выбирала салат оливье. И начиналось…

- Да положи ты ей как следует, что ты ей чайную ложку кладешь, как цыпленку, ей-богу! – возмущалась бабушка. – Она такими глазами смотрит… а ты не даешь! И налей ей лимонаду, что ты её нарзаном поишь, она лимонад хочет. Правда, Сашенька? Лимонадик у бабушки такой вкусный...Бабушка тебе нальёт.

- Лимонад ей нельзя, будет пить нарзан, она любит. А если её салатом досыта накормить, она потом горячее не будет есть, - спокойно возражала Гликерия.

- Как это не будет? Бабушкину курочку – не будет? Ещё как будет… Курочка такая вкусная!

- Я буду! И салат буду, - заявляла Саша. Бабушка радостно вываливала  в Сашину тарелку несколько ложек салата. Саша вопросительно смотрела на мать, Гликерия молча пожимала плечами, и Саша принималась за салат… но не съедала и половины, отодвигала от себя тарелку и мотала головой: «Не хочу, в меня больше не лезет».

- Ну, не лезет, так не ешь. Бабушка тебе курочки даст, с рисом… - ворковала Антонина Федоровна, радуясь, что накормила внучку до отвала. Но курица в Сашиной тарелке оставалась нетронутой, девочка наотрез отказывалась есть и повторяла своё «в меня не лезет». И действительно, ничего больше не ела, пила только нарзан, равнодушно глядя на заставленный снедью стол.

- Маму надо было слушать, а не бабушку, - прошептала Гликерия в дочкино ухо. – Нельзя так наедаться, надо уметь сдерживаться. Наелась салата, а остальное даже не попробовала, а всё такое вкусное! Съела бы по крошечке всего, тогда и курочка в тебе поместилась бы, она знаешь какая вкусная! Попробуй, возьми у меня кусочек» - но Саша отказывалась, морщась и мотая головой: «Не могу, не лезет»

Последней каплей был чай с пирожными, который Саша пила без пирожных, к неудовольствию бабушки «Как это – не хочу? Странная она какая-то у вас… Вы бы её врачу показали. Какой нормальный ребенок от пирожных откажется, специально для неё покупала, а она… взять боится!»

Гликерия толкала мужа в бок и делала страшные глаза.

– «Мама! Ну что ты говоришь такое, - возмущался Сашин папа. – Она нормальная, просто знает, что нельзя, потому и не берёт. Я же тебе говорил. Ты бы ей яблочек сушеных дала, она бы не отказалась. А ты варенье выставила! Мы, пожалуй, поедем, мам, ты не обижайся… Нам ехать далеко».

Но Антонина Федоровна всё равно обижалась – на сына, на невестку, на внучку… На прощанье бабушка вручала внучке подарок – пакетик шоколадных «Мишек». Саша прятала руки за спину, и бабушка кривила губы: «Что она у вас такая дикая, у родной бабушки конфеты взять боится?

Конфеты в доме были под запретом: Саша серьёзно занималась гимнастикой. Бабушка об этом знала, и всё равно каждый раз настойчиво её угощала, и каждый раз Саша мотала головой, отказываясь.

- Не любишь сладкое? – всякий раз притворно удивлялась бабушка. - Так не бывает! Все дети любят конфеты, а ты нет. Или тебе мама не разрешает?

Саша вопросительно смотрела на мать. Гликерия молча брала её за плечи и выводила в коридор одеваться. – «Нам пора. Конфеты она не возьмёт, и Вы об этом знаете».

- Мам, не дразни ты её, зачем ты каждый раз её дразнишь? Неужели нельзя игрушку подарить или апельсинки-мандаринки, почему обязательно сладкое? – не выдерживал Сашин папа.  Антонина Федоровна скорбно поджимала губы и качала головой:

- Что ж вы с ребенком делаете, родители! Эх, Юрка, Юрка! Не жалко тебе её? Мать над ней изгаляется, а тебе всё равно…