Поминки по королю Артуру.

Поминки по королю Артуру.

   Метро — это наш с тобой жизненный путь, дружище, это туннели, полные народа - по макушку, когда ноздря к затылку, и движение строго по не твоим правилам.

   Старик Метро —  вот он, божественный миксер наших чаяний: тебя ввысь, к чистому небу, меня же в мытарства. В темень. В машину. В коллективную стирку.

   Метро (это «он») выплюнул меня в тихую декорацию аристократии — в беспечность чопорных, липовых бульваров и пышных, как волосы Мадлен, особняков - сказку старого города, помнящего сто лет трагедий и вечную радость мира.

   Я очутился в гостях у предков.

История города, его сердце, будто комнатка нашей бабушки — ах, как тут интересно и мило!

Как сладко щемит внутри памяти и весело на душе!

Все так и хочется потрогать и поиграть.

Я шел вдоль бархатно черных чугунных перил по серым с проседью  вековым плитам тротуаров, а навстречу мне, из живописной перспективы желто-кремовой аллеи, двигался человек. И чем ближе он подходил, тем отчетливее я различал его волевое лицо и узнавал его мощную фигуру — вот так встреча!

Мы приблизились.

- Привет, пехота, - сказал я, улыбаясь.

Мне всегда нравился Сергей Казанцев — со своей гвардейской порядочностью и правильным, покоряющим всех юмором сильного мужчины.

- Привет, компьютерным гениям, - ответил он.

Мы пожали друг другу руки.

- Что ты здесь забыл? - спросил он. Это было продолжение приветствия.

- Иду в ад, - отвечал я, силясь улыбнуться, - На казнь.

- Похоже на то, видок у тебя, как у обдолбанного, - он смотрел с  дружелюбной ухмылкой.

- Заказчица, женщина одна, прямо замучила — не выходит из головы.

- Стерва?

- Просто необычная.

Я хотел сказать: «красивая», но не стал. Мешала ревность. Сергей, как сейчас говорят, «альфа самец».

- Так купи ей цветы. Зайди и скажи, типа, «я без ума». Если напряжется, значит, порожняк. А если улыбка, то се, бери ее в охапку и в койку.

- То есть, как это? - «бери и в койку». Мы же не пещерные.

- Да ей понравится.

   Я с тоской покопался в себе, пытаясь вспомнить ее глаза, лицо, и даже не их, а свое от них ощущение,  и с удивлением обнаружил, что совершенно не чувствую к ней того влечения, которое нуждается «в койке». Абсолютно. Это было странно, не правильно, это пугало.

Была какая-то собачья подчиненность внешней, выдуманной судорожными фантазиями, красоте. Жуткая покорность, несущей демонически ядовитую печать прекрасного, личности, даже не зная ее. Даже ненавидя ее! За эту наглость — сметь быть так головокружительно прекрасной!

И презирая ее за пошлость всего ее человеческого.

Презирая именно за право ее на личность.

И при этом готовность упасть к ногам.

Мое отношение к ней было чуть ли не рабством.

- Я иду чинить компьютер. Я, просто, как сантехник. Представь, вызвала девушка сантехника, а он пришел с цветами — какая-то порнография.

- Это все романы и кино, а в жизни женщины любят цветы. И как еще понять, хочет она с тобой или нет? Ну, купи вина хорошего.

- Ага, пришел сантехник с хорошим вином, а у хозяйки унитаз сломан.

- Тогда, майся, как знаешь, если нравится.

- А что ты? Пропадал где-то.

- Командировки. Ближний Восток, Дальний Восток, разное. Теперь здесь.

- Какая здесь служба — разве протестующих дубасить?

- Подубасишь их. Вайдосят часами, дела никакого, просто глупая толпа время палит, а чуть задел кого мизинцем, визгу на всю страну.

- А ты не задевай.

- А ты не собирайся.

- Хочу и собираюсь.

- Ух, ты! Так ты у нас свободный человек?

- Представь себе.

- А скажи, свободный человек, вот сидишь ты в кафе с девушкой, и подходит к вам жлоб, тоже свободный человек, и начинает твою девушку лапать. Ты ведь, со свободой своей,  трахнешь его бутылкой по голове? Трахнешь. И посадят тебя за «превышение».

Так вот, чтобы жлоб не лапал, а ты не садился, и нужны порядок и армия.

Только тогда и есть правильная, настоящая свобода, когда вы, свободные люди, армейский сапог чуете.

Когда табличка есть: туда ходи, сюда не ходи.

А без армии и таблички вы не общество, а стадо. Из личностей. Свободных.

   Я улыбнулся и отдал честь.

- Господин полковник, разрешите проследовать к месту работы!

- Вольно! Разрешаю!

   Мы рассмеялись и дружески обнялись на прощание.

…

    Последним адресом, который должен был посетить сегодня Сергей Петрович, была квартира на третьем этаже в старом, более чем вековом доме, немножко смешном в сравнении с ажурными небоскребами современности, но гордом и важном.

Как пан директор.

    Ребенок был тих и вял. Температура была не высокая. Лимфоузлы не увеличены. Горлышко чистое.

- ОРВИ, - объявил Сергей Петрович.

- Если будет тридцать восемь и выше, принимайте ибупрофен, чаще обильное питье, чай с лимоном. Если температура не спадет за два дня, вызывайте врача.

- А еще какие лекарства есть? - зло спросил папа ребенка, крепкий коротышка в спортивных штанах и футболке с надписью: «Утопим Врангеля в море!»

- От вирусов лекарства не нужны, - устало пояснил Сергей Петрович, - организм сам отлично справится.

- Ну да, теперь нам и лекарства не нужны, - язвительно заметил папа в футболке, - зачем нам лишние люди, пусть дохнут.

- Что вы такое говорите! - сердито сказал Сергей Петрович, - Почему это ваш ребенок лишний, и кому нужно, чтобы, - тут он задержался, подыскивая слово помягче, - чтобы он страдал?

- Не нужно никому, а все равно! Вот что! - возвысил голос папа.

Он стоял, агрессивно нагнувшись, и очень близко к Сергею Петровичу и говорил прямо тому в лицо, при этом иногда так выразительно приближаясь, будто желал укусить Сергея Петровича в нос.

- Именно все равно!

Именно напихать всякой дряни и мела в таблетки, разрекламировать и всучить через аптеки, а ты хоть околей! Именно все равно, потому что нажива! Потому что капитализм!