Поправка поправит непоправимое

Поправка поправит непоправимое

Закон на подпись

— Неужели это я написал? — губернатор оторвал взгляд от распечатанного листа и вперился взглядом в бесстрастное белое, обрамлённое такими же белыми или почти белыми волосами, лицо — самое непримечательное лицо самого важного человека в законодательном собрании — главы пресс-службы дяди Вани. Губернатор Губернатович, ибо просиживал он это кресло уже третий срок подряд, и никто уже не помнил его мирского имени, попытался вспомнить, как же эту белую амёбу звать по батюшке, но не смог, потому что этого не знал никто.
— Конечно же, нет, — ответил дядя Ваня на заданный вопрос своим таким же бесцветным, как и все его лицо и одежда, голосом. — На то и существует пресс-служба, чтобы вложить вам в уста и в руки нужные слова.
— Но что подумают обо мне граждане!
— А граждане ничего не подумают. Они разучились думать ещё на предпоследних выборах.
Губернатор насупился, но смог смолчать, ибо спорить с пресс-службой было чревато.
— Но, быть может, можно внести какие-нибудь поправки…
— Какие поправки, когда закон ещё не подписан, — сказал дядя Ваня, взял с подставки золотую ручку и протянул губернатору. — Подписывайте, а потом вносите поправки. Люди ждут.
— Какие люди? — Губернатор Губернатович стал с опаской озираться по сторонам, но, не обнаружив в кабинете никого, кроме себя, дяди Вани и графина с водкой, облегчённо перевёл дыхание. — Люди как раз и не ждут такого закона. Это же не закон, а членовредительство, честное слово.
— Членовредительство есть суть всех законов, — монотонно вещал дядя Ваня, запихивая ручку в губернаторский кулак.
— Но я ведь на стороне своих избирателей и выступаю против данного закона, — пытался увернуться от ручки Губернатор Губернатович.
— Это указ губернатора нашей славной провинции, и он не обсуждается.
— Но ведь я и есть губернатор!
— Если вы начнёте спорить сами с собой, то народ потребует у министерства здравоохранения проверить вас на вменяемость, и тогда у вас не хватит никакой водки и коньяка, чтобы откупиться от эскулапов.
— Это у меня-то не хватит?
Губернатор Губернатович гордо расправил плечи и разжал кулак, куда тут же была вставлена ручка. «О, наверное, поэтому ручку называют «вставочкой», — пронеслось в голове Губернатор Губернатовича.
— Подписывайте, а то пресс-служба от лица граждан заранее напишет петицию в министерство.
Губернатор Губернатович все дрожал ручкой в воздухе.
— А может повременим с законом-то, а?
Лицо дяди Вани абсолютно ничего не выражало.
— Кроме закона, по которому нельзя продавать алкоголь после 22-ух часов, имеются на выбор следующие два варианта: нельзя продавать презервативы после 22-ух часов и нельзя продавать детское питание после 22-ух часов.
— Причём тут презервативы и детское питание — чем они-то вам не угодили?
— Они нам всем угодили, но мы обязаны издавать законы, и мы не можем издавать то, что никоим образом не могут быть выполнены в нашей провинции, а именно — закон против взяточничества, против несанкционированного выброса мусора на обочине дорог, убиранию экскрементов после выгула домашних животных, против использования мата в общественных местах. Огласить весь список, отклонённых депутатами законопроектов?
— Не надо, — сказал чётко Губернатор Губернатович и уже было поставил свою закорючку, но вдруг спросил — А почему этот законопроект они не отклонили?
— Дело в том, что в свете последних событий в столице нашей великой Родины запрет на презервативы мог показаться процерковным, если не сказать хуже… А запрет детского питания вызовет…
— Понимаю, понимаю, — кивнул Губернатор Губернатович и подписал бумагу. — А когда можно будет внести изменения?
— Об этом будет сообщено дополнительно, — сказал дядя Ваня, поклонился в пояс и удалился спиной, будто покидал храм.
Чего только храм — непонятно.

Народная струя

От безделья разгорается аппетит, поэтому в конце рабочего для Губернатор Губернатович всегда испытывал жуткое чувство голода. Пожалуй, это было единственное чувство, на которое после третьего срока был способен помазанник народа. Рабочий день у главы провинции был ненормированным, а именно — заканчивался тогда, когда все уже было съедено, а кушать все ещё хотелось. Только в эту неделю возникла проблема провинциальной важности — у главы провинции сломалась служебная машина. Приходилось дожидаться вице-губернатора, которого, по-старинке, ещё называли Замом, а в связи с тем, что пост этот он занимал уже третий срок, то и отчество за ним закрепилось соответствующее — Замыч.
Губернатор Губернатович нетерпеливо постучал в дверь — нельзя же действительно врываться без стука, а то вдруг человек работает. В приоткрытую дверь высунулась одновременно лохматая спереди и лысеющая сзади голова, на которой усердно работали челюсти.
— У меня есть ещё есть рабочее время, чтобы дожевать, — промычала голова и скрылась за дверью рабочего кабинета.
По запаху Губертатор Губернатович понял, что интенсивная работа велась над пирожком с луком и яйцом. Зам Замыч недавно стал сочувствовать движению вегетарианцев. В пустом животе возмущенно забурлило, и Губернатор Губернатович поспешил к лестнице, ведущей на первый этаж, где располагалась столовая, в которой абсолютное большинство депутатов проводило свободное от обеденного перерыва время. Однако, сейчас было пустынно, и Губернатор Губернатович даже обрадовался, что не придётся стоять в очереди. Только радость была стёрта на корню грязной тряпкой уборщицы тёти Маши.
— Все съели, — объявила она загробным голосом. — Приходите завтра.
Губернатор Губернатович тяжело вздохнул, но пустить скупую мужскую слезу не успел, так как рука Зам Замыча легла ему на плечо.
— Ну ничего, поедем сейчас куда-нибудь и пожрём по-людски.
— Ага, — пробурчал Губернатор Губернатович. — С людскими ценами никакой зарплаты не хватит.
— Но ведь избиратели как-то живут… — философски заметил Зам Замыч.
На парковке перед законодательным собранием одиноко стояла единственная чёрная машина, хотя часы минутные стрелки ещё указывали на рабочее время. «Устали», — подумал Губернатор Губернатович, непонятно кого имея ввиду — свои золотые часы или народных избранников. Тут он ещё вспомнил, что часы его даже отставали, чтобы хозяин имел официальное извинение, чтобы не очень вовремя приходить на работу. Отставали, скажем так, на часа полтора.
— Ну и куда подадимся? — осведомился Зам Замыч, устраиваясь на заднем сиденье своего служебного автомобиля.
— Туда, где дёшево и не сердито, — ответствовал Губернатор Губернатович.
— Туда, куда доедем, — промычал некто в очках и галстуке, занимавший место водителя.
На заднем сиденье послышались вздохи, перекрывшиеся рёвом мотора. Автомобиль тронулся и встал.
— Бензин кончился? — осведомился дуэт с заднего сиденья.
— Пробка началась, — ответствовал водитель.
— А мигалку включить?
— Не велено.
— Кем?
— Губернатором, — ответствовал водитель. — Дядя Ваня вчера всем под щётки распечатанный лист положил.
— Так я такого не подписывал, — возмутился Губернатор Губернатович.
— Пресс-служба уже обнародовала, — вздохнул Зам Замыч.
— Так, может, сердечный приступ сымитировать и на скорой за хавчиком доехать, а? — генерировал идеи Губернатор Губернатович.
— С них давно мигалки поснимали, — послышалось с места водителя. — Все равно никто не реагирует, а штукатурка в ново-отремонтированных домах от звуковых волн осыпается.
— А что делать-то? А? — жалобно пропищал глава провинции.
— Вливаться в народную струю, — посоветовал водитель. — Впрочем, мы в ней уже хорошо стоим. Можете вздремнуть.
С заднего сиденья донёсся дружный храп, и водитель настроился на лучшее — хотя бы на радиоволне.