Последнее Либертанго Осени

Последнее Либертанго Осени

Последнее Либертанго Осени (Кабаре-клоун мертв).

 Я не проснулся... И что мне осталось? Эта жизнь и эта смерть. И все ради чего-то или кого-то! Все всегда ради чего-то… Да? Ну и я так думал и играл. Следовал правилам, ходил на отведенное мне количество клеточек и недоумевал, почему так все происходит? За что? Почему волос на смычке рвется? Почему вздрагивает что-то внутри, когда тебе еще не сообщили, но ты уже знаешь? Почему нельзя сделать ход назад? В этой игре я растратил все мои ходы, все мои мелодии! Отыграл их все… кроме самой последней – для нее мне не нужна скрипка, для нее нужно только горло. Мелодия последнего – предсмертного вздоха – мое последнее либертанго.

 Да, я играл… Играл с ложью и правдой! Играл с одними и другими, чтобы понять однажды, что играл я сам с собой!

 Понимаете, я – кабаре-клоун, один в этой комнате, и я растратил все мои добрые поступки и злодейства за кулисами кабаре. Их уже никто не помнит, и лишь эхо от смеха, вызванного моими старыми шутками, еще витает под пустыми сводами. А пятна от слез, вызванных моими сердобольными трагедиями, еще можно разглядеть в ветхом красном ковре. Глубоко в пыли… Если согнуться в три погибели и подсветить лампой. Эти пятна… Только он и остался – от всего зрительного зала. Только ковер, да эхо под сводами.

 Вся эта история – всего лишь миг между тем, как мне стало плохо, и тем, как за мной пришла смерть.

 Люси нет в комнате. Хотя мне в эти мгновения и кажется порой, что я ощущаю вес ее хрупкого тела там, с краешку, на кровати. А может, она и сидит там, в своем платье… Этот цвет… Я даже не знаю, как назвать цвет ее платья. Если бы алый был очень сильно потертым, ношеным, шитым-перешитым – это был бы алый. Мы придаем слишком много значения мелочам. Особенно цвету. Особенно, когда умираем. «Я помню зеленый». Ива была зеленой. Ранняя осень. Здесь все произошло осенью. Началось, закончилось, продолжилось, снова закончилось. Или вернее – снова заканчивается…

 Я встретил Люси под старой раскидистой ивой. Я помню эту иву… Она растет неподалеку. Старая ива, она тоже умирает, но ее агония – не в пример длиннее моей. И у нее даже нет подушки, бедная старая глупая полумертвая ива.

 Моя же голова лежит на подушке в лоскутной наволочке. Эта подушка принадлежала еще моему деду. Вот такое наследство. Были бы у меня внуки, они бы унаследовали немного смеха, я надеюсь. Да… Это была бы баночка с тугой крышкой. Открываешь, и чуть-чуть смеха вылетает, как пылинки пудры. А ты захлопываешь баночку, чтобы все не растратить сразу. Немного смеха в стылые холодные дождливые дни. Дни, как тот…

 Идет дождь. Красный мой зонтик над нами. Она в пальто и платье цвета не-алого. А руки ее дрожат в моих. И я как дурак стою и не знаю, что сказать. Циничные клоуны не бывают счастливы. Вслух, по крайней мере. Счастливый клоун? Это как же! Тут не помогут избитые шутки или сарказм. Ты просто не бываешь к такому готов – это самый неожиданный из всех экспромтов, и ты выглядишь, как дурак, когда счастлив. Дурацкое счастье… Забыл слова…

 Дождь капает. Слезы ее капают на мой красный шарф. И мы стоим под той самой ивой. А Люси смеется. Ну и плачет. В то же самое время. Это же я.

 Дождь капает на зонт, и тот тает, стекает грязными багровыми кляксами в лужи под нашими ногами. И где-то играет что-то… Будто за стеной. А, нет – здесь играет… Это зубы мои скрипят от досады. Нет никакого дождя. Нет никакого счастья. Нет никакой Люси. Это все просто сон, я знаю. Мой повторяющийся из раза в раз сон! Но сейчас… Хм… да. Сейчас – это в последний раз. Мой последний сон. Я мертв – уже на самом деле. Без сомнений…

 Мое лицо лежит на прикроватном столике, мои руки стоят в шкафу. Хотел бы я сказать, что это метафора, но нет – нет у меня уже сил для метафор… Я просто распадаюсь на куски. Листки отрываются от календарика, но некоторые из них почему-то совершенно белые – без дат. Пустые дни… Я злюсь на себя же, потому что я никак не могу вспомнить, как я потерял все мои воспоминания капля за каплей! Мои забавные туфли прибиты к стене над моей головой... Это я сделал? Мне показалось это забавным? Или я собирался куда-то идти? Или туфельные носки, торчащие к потолку, указывают, что мне пора… вверх? А все книги, что я когда-либо прочел, – под кроватью. Они вываливаются из-под перины, и я не знаю, что с ними делать. Ни в одной нет совета, или указания, инструкции, утешения, обезболивания… Да, я приколачиваю туфли к стене, а книги держу под кроватью. Это ли безумие? Каждому, кто назовет меня безумцем, я отвечу: "Мистер Зритель, а не пошел бы ты к черту!" И мне даже не будет стыдно…

 Во дворе кабаре-театра осень! Как-то слишком осенне даже для нее: слишком много листьев, и ветер их разносит туда-сюда по влажной земле, будто расхаживает в нерешительности, боясь остановиться и спросить: «Уже все? Пора?». Или это я боюсь? Боюсь, что как только перестану думать, меня не станет?

 Все опавшие листья напоминают странички календарика этой осени. Дни и числа, отрывающиеся и разлетающиеся, отсчитывающие время до конца.

 Я знаю, что это конец: конец всего этого, и клоун из кабаре играет в последний раз "Последнее Либертанго Осени"… Вы ведь помните, что это такое?