Последнее письмо

Последнее письмо

Последнее письмо

Здравствуй, неизвестный читатель! Если твои глаза пробегают сейчас по этим строкам, значит, нет меня больше на этом свете.

История, что я собираюсь поведать тебе, сколь страшна, столь печальна. Но я должен сделать так, чтобы ты её знал. У меня просто нет никакого другого выбора. Ты всё поймёшь позднее, уверяю тебя. Ты поймёшь, но едва ли сумеешь меня простить…

Сначала же, я расскажу тебе, о том, как и с чего началось это бедствие. Перескажу, как сумею, историю того несчастного юноши, что волею судеб вскрыл невольно жуткий ящик Пандоры, выпустив в подлунный мир то, чему никогда не следовало бы в нём появляться. История его, как и всякая другая история, которой, вероятно, не одна сотня лет, и которая передаётся, как по цепочке, от одного человека к другому, через многие поколения, всегда обрастает чем-то таким, что изначально не было ей присуще. Ведь каждый рассказчик добавляет в неё что-то своё – свой взгляд, свой запах, частицу своей души. А посему, уже никто и не скажет, что правда в ней, а что нет. Впрочем, сути нашей истории это, увы, ничуть не меняет, в чём и предстоит тебе убедиться, читатель.

Ах, зачем же он открыл эту проклятую книгу – сероглазый школяр с наивным детским лицом? Мог ли знать тогда студент-богослов Генрих Беккер, сколь многим невинным жертвам он подписал приговор?

Ещё совсем недавно жизнь казалась ему замечательной штукой. Весёлой и предсказуемой, полной счастливых надежд, которые (он-то знал это точно) просто не могут не сбыться. А как же иначе? Ведь господь его любит. У господа он на хорошем счету. И эта осень тому подтверждение. Как же прекрасна она в Гейдельберге!

В водах Неккара растворена глубокая небесная синь. Неторопливо плывёт она вместе с ними. С синью плывут по реке облака – утром розовые, повитые серебряной дымкой, к вечеру – густо-багряные, заволоченные туманными седоватыми прядями. Дрожит отражённое золото крон прибрежных деревьев. Всеми своими арками дрожит в воде Старый мост, дрожат громады окрестных холмов, что пригрели город на своих мохнатых ладонях. А воздух так прозрачен, так чист, словно не воздух это, а слеза юной девы.

С высоты, огромным печальным рыцарем, взирают на город руины гейдельбергского замка, ещё помнящие дым и копоть тридцатилетней войны. Руины взирают на ковёр черепичных крыш, что ласкает осеннее солнышко, на брусчатку умытых вчерашним дождём улочек – прямых и узких, на суету рыночной площади, на величавую церковь Святого Духа, возвышающуюся посереди площади, на её чернеющий остроконечный шпиль, пальцем пронзающий небо, там, где царствует бог, который так любит Генриха.

Отец Генриха – человек с говорящей фамилией Беккер (что по-немецки означает пекарь) хозяин пекарни. И не какой-то там завалящей пекарни, а самой, что ни на есть лучшей в городе. Хлеб испечённый у Хельмута Беккера поставляется в дома гейдельбергской знати. Дела идут как нельзя хорошо, и герр Беккер способен оплачивать сыну учёбу. Альма-матер Генриха – знаменитый университет Гейдельберга, и скоро быть Генриху бакалавром, а после магистром, а дальше, кто знает, может, и доктором богословия. Сын пекаря – уважаемый доктор! Разве это не то, что достойно и гордости, и восхищения?

Что же сделало эту осень особенной в жизни нашего Генриха? Что утвердило его в мыслях о том, что создатель, несомненно, расположен к нему? Очаровательное существо с золотыми кудряшками и большими голубыми глазами. Существо заполнившее всю душу его до краёв, до отказа, лишившее сна и покоя, отвлекшее от молитв и трактатов. Агнет. Дочь ткача. Фройляйн Мюллер.

Сколько раз, он провожал её молчаливым взглядом, под весёлый стук башмачков, когда она бежала по улице вниз, в лавку молочницы фрау Марты. Как стучало, как скакало галопом в груди его сердце, когда он украдкой шпионил за ней, поливающей у окна пёстрые звёздочки маргариток. Невыразимо долгие месяцы он не решался заговорить с нею, боясь быть отвергнутым. И всё же он сделал это.

О Агнет, Агнет! Бог услышал его молитвы. Она ответила на его чувства в самом начале этой благословенной осени. Ответила так же жарко и пламенно, как пылало его сердце. Дело уверенно шло к счастливой помолвке, пока, подобно грому среди ясного неба, не случилось того, что не должно было произойти.

В отличие от отца Генриха, родитель Агнет отнюдь не процветал. В большой семье Мюллеров концы с концами сводились непросто. Поначалу, сын зажиточного пекаря казался папаше Агнет весьма выгодной партией, но лишь до тех пор, пока в Гейдельберг сатана не привёл чудовище по фамилии Кёниг. Фон Кёниг. Барон фон Кёниг.

Этот старый обрюзгший вдовец, с поросячьими глазками и тошнотворным запахом изо рта, толстый, как боров, выращенный на убой, прибыл в Гейдельберг к доктору Нойманну, для лечения застарелой подагры. Говорили, что у старика скверный характер. Говорили, что у аристократа деспотический нрав. Говорили, что у вельможи душа чёрная, будто у чёрта. И всё это было правдой. Отчего же судьбе стало угодно, чтобы златокудрая красавица Агнет попалась ему на глаза?

Фон Кёниг посватался к Агнет. Это могло показаться немыслимым – дворянин сватается к простолюдинке, дочке ткача, если не брать в расчёт двух обстоятельств – прелести молодой невесты и уродства старого жениха. Генрих, он-то, хоть и парень не бедный, но ровня ли он дворянину, владельцу земель, по правую сторону Нѐккара? Вопрос за кого отдать дочь, был решён отцом Агнет скоро и однозначно. Наконец-то его семейство вырвется из нищеты!

Так эта осень и забрала у Генриха всё, что дала, и не было слов, что могли передать всю силу его отчаянья. Конечно, он умалял Агнет бежать из города, бежать далеко-далеко, бежать без оглядки. Пусть ждёт их впереди неизвестность, скитание и нужда. И пусть никогда не стать ему доктором богословия. Но зато они будут вместе – ведь любовь превыше всего! А она отвечала, рыдая, что не может противиться воли отца, что не вправе лишать надежды семью, а надежда эта нынче одна – её брак с омерзительным стариканом; и, коль так, видит бог, следует покориться горькой, как хина, судьбе…