Последние часы

Последние часы

Сегодняшнее утреннее небо, до этого всю неделю скрывавшее солнце за плотными серыми облаками, злорадно светится янтарными лучами, а редкие светлые облачка мерно плывут по воздуху. Будто бы сама природа с широкой улыбкой на лице встречает свою скорую неотвратимую смерть, повернулась к ней лицом, чтобы все мы отчетливо видели в последние свои секунды, что именно погрузит наши жизни в вечный мрак.

На остановке чертовски холодно, открытое рыжее рассветное небо только дает иллюзию тепла, на самом деле ноябрьский мороз пробирает до костей. Тот самый мороз, который достанет тебя под любой курткой, от которого не спрячешься и чей противный озноб пробирает изнутри, заставляя дрожать. С самого утра я замечаю, как само естество издевается над нами, пытаясь скрасить наши последние мгновенья мазками черной и серой краски.
Я уселся на жесткую сидушку, немного промерзшую, что дало о себе знать тут же. Наушники я сегодня не взял. Хочу послушать окружение, впервые за долгое время. Но окружение удивительно молчаливо. Водитель, сидящий слева, положил одну руку на руль, другой держит окурок, наполовину сгоревший, и смотрит куда-то в сторону. Даже когда мы тронулись, он мало смотрел на дорогу, о чем-то проникновенно размышлял. В салоне слышится напряженная тишина, перебиваемая тихим сопением и редким шмыганьем сопливого носа. Все молчат, смотря под ноги, в окна, на остальных пассажиров.

Не молчит только негромкое радио в магнитоле. Но говорит все время только об одном: Большое космическое тело движется в сторону Земли по касательной траектории, столкновение неизбежно... Если они говорят о таком в новостях, значит дело необратимое. Не замедлить, не разрушить, не остановить. И по рассчитанным прогнозам, столкновение будет сегодня, ближе к вечеру.

Пары сегодня есть, но только формально. Преподаватель пришел только под конец, зависал в учительской, не иначе. Но и без него никакого шума не было. Мирные разговоры, редкие смешки. Кто-то просто сидит в телефоне, а я зарылся в кофту от холода и думал. Последние дни я только этим и занимаюсь. Думаю о многом. О разном. Об истории, об обществе, о своей собственной жизни. Интересная вещь получается: человек, что считал себя хозяином Земли, установил себе удобную зону комфорта. Люди живут и умирают, работают и отдыхают, и всегда полностью спокойны о своей безопасности. Но люди слишком редко смотрят вверх. Слишком редко поднимают глаза на звезды и на далекий темный Космос. Только глянь в эту пучину планет, созвездий и глухой пустоты и ты сразу поймешь, насколько ничтожен. Хоть ты президент, хоть Царь и Бог, но ты бессилен против силы, что скрыта Там, среди туманностей и газовых гигантов. Ты станешь бессилен, если хоть чуточку изменить масштаб.

- Зачем вы пришли сюда? Скажите мне. - Профессор вывел меня из раздумий, он присел на свой скрипучий стул и посмотрел на поникших студентов. Ответом ему было только недоуменное мычание в разных концах помещения.

- Правильными хотите быть? По расписанию пришли? Да зачем? - Его голос гулким эхом гулял по аудитории, отскакивая от стен, как будто сидишь на проповеди в церкви.

- Идите домой, люди. С семьей встретьтесь. Поговорите. Здесь вас никто не ждет.

Профессор медленно встал и зашаркал к выходу. Толпа студентов зашумела, зашевелилась. Но мой резкий голос заставил снова всех замолчать.

- Вадим Екимыч!

Пожилой преподаватель остановил руку, тянущуюся к ручке двери, развернулся.

- Спасибо Вам за все!.. Прощайте!

Старик посмотрел на меня, стоящего на заднем ряду в правом углу. Поправил очки. Через секунду скривил рот и махнул в нашу сторону рукой. Не сказав ни слова, толкнул дверь и скрылся в коридоре. Дверь за ним захлопнулась с громким эхом, резким звуком, прошедшим по всем рядам. Люди снова зашумели.

Небо стало светло голубым. Все облака ушли, оставив над головой бескрайний и бездонный омут, смотрящий на тебя своей синевой. Солнце светит уже на самом верху, светит прямо в глаза, слепит, если попытаться хотя бы повернуться в его сторону. Погода солнечная, но от нее становится лишь противнее, неуютнее. Мерзкий морозец остался и периодически поднимает гусиную кожу на руках и спине. Я еду в автобусе, в тишине, лишь под рев мотора старого ветерана советского автопрома. Стою, держась за поручень и поглядываю на людей. В дальнем углу, на задних сидениях, расположились два маленьких ребенка цветастых курточках. Два пацанчика лет пяти-шести, играющих в пластиковые машинки, катая их по кожаной обивке. Они смешно надувают щеки, чтобы потом выпустить наружу весь воздух, сымитировать звук движения автомобиля. Они крутят своими маленькими головами в маленьких шапочках-ушаночках за машинками, полностью отдаваясь игре. А рядом тут же сидит их бабушка, в темно-синем тулупчике, с лицом живого мертвеца, с горечью и чуть ли не слезами глядящая на двух ребят. Грустное зрелище. На двойном сидении сидят парень и девушка, держась за руки. Они постоянно друг другу что-то шепчут и целуются, обнимаются. Другие же просто сидят и смотрят в окна, слушают музыку, слушают радио для мазохистов, в котором слышно только неизбежном, не позволяя забыть об этом хоть на секунду.

Пустая остановка. Солнце светит так, что все вокруг выглядит как в какой-то дымке, все цвета чуть тусклее, будто в воздухе держится слой пыли. Я двинулся в сторону одинокой панельной девятиэтажки. Я иду к матери. Неделю назад я наговорил ей много гадкого, за которое мне жутко стыдно, но гордость не давала мне извиниться до этого момента. Да и теперь мной движет отчаяние, а не надломленное самомнение. Все идут куда-то, к кому-нибудь. В круг семьи, к женам и детям, к девушкам. К родителям. Сегодняшнее расписание дня резко обрывается на 17:48, и никто этого не изменит. А следующее расписание уже, скорее всего, никогда не появится.
Дверь с домофоном. Ключа-магнита у меня нет, я слишком редко сюда заходил до этого. В иной ситуации я бы подождал, пока кто-то выйдет на улицу и впустит меня: только бы не набирать 14ый номер квартиры самому, просить открыть металлическую синюю дверь. Но теперь уже вряд ли кто-то выйдет в ближайшее время. Да и к черту ждать здесь хоть секунду.
1. 4. Кнопка вызова. Гудки. Даже гудки звучат глухо, будто бы воздух стал плотнее и слабее пропускает звуки. Гудки. Гудки. Тихий механический звук и тишина, только ровное, отчетливо различимое дыхание.