Последний блюз

Последний блюз

Когда я в воздухе, я кому-то снюсь, 
И этот сон у меня внутри… 


Опять кошмар: удушливый, безысходный, вязкий, как трясина. Спеленал тело, не дает вырваться, пошевелиться. И не спрятаться, не скрыться, не сбежать. Слишком реально. Звук битого стекла, противный скрежет металла. 
А начиналось всё так хорошо. Скорость. Свобода. Теплый ветер, врывается в открытое окно машины. Можно гнать вперед, не задумываясь о последствиях. Упиваться каждым мигом, когда ты не связан правилами приличий, хорошего тона и манер; когда ты отвечаешь лишь перед самим собой. 
Откуда посреди гладкой ленты шоссе, вьющейся до самого горизонта, взялась бетонная стена? Выросла бобовым стеблем из сказки. Заполонила собой пространство, вонзилась в лиловые сумеречные небеса. 
Краткий миг недоумения – удар! Сыплется стекло в салон. Сминается капот, будто картонный. Боль взрывает виски, раскрашивает мир в багряные тона… 
Каждый раз Вадим просыпался с бешено колотящимся сердцем, привкусом крови во рту. Глаза привыкали к полумраку комнаты, куда робко заглядывал уличный фонарь, чей свет падал оранжевым пятном на стену. 
Тишина квартиры удивляла. В ушах по-прежнему стоял хруст битых стекол, лязг метала, скрип тормозных колодок. 
Клятые кошмары не отступали. Напротив, они объявили охоту. Подобно опытным загонщикам шли по следу. Навязчивые видения подбирались даже днем, стоило лишь на минуту прикрыть глаза. 
Вадим поднялся с кровати, стараясь не потревожить спящую девушку. Волосы разбросаны по подушке. Бретелька французской ночной рубашки спустилась с плеча. Ее покой безмятежен. Она не видит искореженный автомобиль и себя с алеющей раной у виска, которая напоминает цветок гвоздики…. 
Счастливая девочка. Его ведьма. Не надо ей бывать в его мире, где каждый шаг может оказаться последним. Прогнать бы ее, отправить подальше, но ведь не может! Отмотать время назад, не смотреть в бутылочное стекло ведьмовских глаз. Не играть в игру, не ловить перчатку брошенного ненароком вызова… 
Спасти её! 
Но как? 
Не хочет уходить, хоть что ты ей делай! 
Чертова кукла! 
Не понимает, какую опасность он может представлять для нее, будущего, карьеры. Впереди у девочки весь мир, а у него – путь в никуда. Везде одни препоны. Что ни делаешь – тщетно. 
Ну чем не угоден умникам великим из госкино Экзюпери? Исследователь, журналист, летчик, человек Мира! Вполне соответствует идеологии. 
Так нет же! 
Сначала разрешили, сценарий пропустили, одобрили, деньги выделили, а на закрытом показе отправили на полку, пускай дожидается своего часа. 
Может быть, когда-нибудь… 
Потомки увидят. 
А сейчас залуженный писатель получился слишком уж развязным, безответственным и аморальным типом. В сценарии одно, а режиссер с исполнителем главной роли не осознали всего возложенного на них, извратили образ авиатора и героя Второй мировой войны. 
Товарищи из верхушки госкино даже не подумали, каких усилий стоит съемочный процесс. Вадиму пришлось учиться управлять старым самолетом, невесть как сохранившимся с довоенных времен. Благодаря инструктору – фанату авиации, бережно ухаживающим за раритетной техникой, которую давно пора сдавать в музей, – он поднялся в небо, узнал вкус истиной свободы. 
Нет больше ничего и никого: ни комиссий, ни чиновников, ни осуждения общественности; есть только голубой свод небес, украшенный облачной эмалью, а внизу – лоскутное одеяло земли, где леса, поля, реки кажутся причудливой вышивкой. 
Мотор ревет, заглушая все звуки на свете, кроме ветра, слагающего под крылом красного самолета одному ему известный блюз. 
Страх исчезает. Не страшно проститься с жизнью среди высоты. Один глоток разреженного воздуха стоит тысячи вдохов городского смога. Если этот миг последний, то совершенно не жаль уйти именно здесь и сейчас. 
Даже стыдно немного быть таким отчаянным. Лениво гадать: хватит топлива или нет? 
Сколько раз Вадим получал выволочку от инструктора. Зачем дотягивать до критической отметки? Лампочка на приборной панели горела красным огоньком, требовала немедленно садиться на землю, дабы накормить топливом прожорливую утробу летательного аппарата. 
Не хотелось. 
Чертовски не хотелось обрывать крылья. Вновь становится глухим к песне ветра и мотора. 
Только там, в вышине, среди лазури и белоснежной ваты облаков Вадим, наконец-то, ощущал себя цельным. Полет пьянил хлеще самого изысканного вина. 
Он сжился со своим героем. Поймал себя на мысли: Экзюпери чувствовал тоже самое. Был таким же отчаянным, бесшабашным. Тонул в океане. Умирал в пустыне без воды и еды. Сумел договориться с воинствующими берберами, не погиб в кратком плену у хозяев песков. Ему была интересна жизнь во всех проявлениях. Писатель исследовал ее каждый миг, обоснованно подходил к процессам. 
Но только крик: «От винта!» - мог свести прославленного летчика, журналиста с ума. Полет его пьянил. Воздух становился единственной гаванью. Он стремился не к земле, а от нее подальше, туда, где струятся потоки, а ветер слагает блюз. Можно из кабины рассмотреть лавандовые поля Прованса; пронестись над белой простыней Монблана; превратиться в небольшую букашку, застрявшую между бесконечностью неба и водной глади. 
Только так можно стать собой. Обрести недостающую частичку себя, украденную у воздуха земной твердью. 
Нет в полете страха. Он оживает по ночам внутри машины, едущей по серой дороге, которая уходит в серебристый атлас пасмурного горизонта. 
Последние дни кажутся особо невыносимо душными. Город давит со всех сторон. Дома-коробки удручают. Не спасают даже прогулки по старой Москве с еще сохранившимся духом прошлого века. 
Как всё надоело! 
Сердцебиение пришло в норму. Сети кошмара ослабли. Сигареты остались на кухне. Пришлось подниматься с кровати, надевать джинсы. 
Ксюша во сне повернулась, нащупала его подушку, прижала к себе. 
Кошка мурчащая. Что ты забыла рядом? Почему нет сил противиться твоим чарам? Сколько женщин было, не считая жен? Сбился со счета. Да и не считал, уж если быть честным. Нет той самой записной книжечки с вычеркнутыми именами, о которой ходят сплетни. 
Ни с одной не хотелось быть рядом. Чувствовать близость утром, днем, ночью. Ловить сонную улыбку. Ощущать податливость тела. Никогда не хотелось заглянуть в шальную голову, узнать о мыслях… 
Любовь подкралась не заметно. 
Смешно! 
Сколько раз он читал монологи о любви со сцены? Скольким читал чужие стихи? И что в итоге? Два брака за плечами. Две разные женщины. Две семьи, которые и семьёй-то и не назовешь. 
Мать всё время попрекает. Дескать, сына оставил. Как мог! 
Не переживет матушка известия, что не он оставил, а его оставили. Вера так сама решила. Поставила перед фактом, когда вернулся со съемок. 
Вера-Верочка, солнечная девочка. Желтое платьице-клеш. Ясные глаза, открытая улыбка. Как лихо она танцевала запрещенный рок-н-ролл. Кружилась юбка, показывая стройные ножки. А он ревновал, бросал косые взгляды на ухажеров, сотней бегающих за первой красавицей курса. 
Цветы – огромные охапки сирени, сорванные в старом саду. Благоухающие юностью, весной, первой любовью, несмелыми поцелуями, перерастающими в лавину наваждения, когда нет ничего кроме ее губ, нежных плеч, стонов, жарких слов… 
Развалины монастыря в Замоскворечье поросли кустами сирени. По весне лиловый лес сводил с ума ароматом. Пушистые ветки так и манили. 
С другом Костиком тогда была организована спецоперация: почти все кусты оборвали, на плечах к общаге волокли, чтобы Верочка проснулась, а у нее в комнате повсюду весна: на каждой веточке скопилась ночная роса; фиолетовые, белые лапки цветов дурманят, наполняют ароматом пространство. Не спрятаться и не скрыться. Шальной гул мая накрывает с головой… 
Верочка смеялась. Открыто, заразительно. Кажется, именно тогда она выбрала его. Победа была одержана. Все стиляги курса отправились на поиски новой королевы. Пажи удалились, появился король… 
Какие же они были дураки тогда! 
Любовь… 
Да что можно знать про любовь в девятнадцать лет, когда кровь бурлит, весна с ума сводит? Смотреть на звезды по ночам. Гулять по крышам, глядя на гирлянды фонарей далеко внизу, а небо, кажется, близко – можно дотянуться рукой. 
Для любимой сорвать звезды-бусинки? Легко! 
Крылья за спиной исчезли, спустя два месяца. 
Пришлось смириться с мыслью – не будет больше прогулок по крышам. Не слушать шум города с высоты. Если прогулки и будут, то прямиком на молочную кухню. В очередь таких же молодых и влюбленных, ныне столкнувшихся с реальной проблемой. 
Когда д же та самая любовь ушла? 
Вместе с весной, шальной сиренью, что отцвела, оставив после себя лишь рыжие осенние листы? 
Или когда Верочка утратила легкую походку, перестала крутиться под пластинки Элвиса? 
Она стала Верой – женой, матерью, той, кто живет реальностью, несокрушимой и жестокой, где есть комната в семейном общежитии, плачущий младенец, которого брать на руки страшно до дрожи. 
А вдруг уронишь? Ненароком обидишь, сам того не желая? 
Андрюшка появился на свет, когда им самим едва стукнуло двадцать. 
У Веры начались материнские и бытовые заботы, а ему пришлось работать на стройках по ночам, мешки грузить с цементом. А утром бежать на занятия, репетировать, засыпать на лекциях, потому что дома невозможно просто поспать… 
Отцвела сирень. Любовь вместе с ней тоже. 
Когда позвали на первую роль в кино, Вера, конечно же, поддержала. Она мечтала вместе с ним когда-то сыграть большую роль. Но раз сама не может, то пусть муж… 
Одна роль, другая. Постоянные разъезды по съемочным площадкам. Популярность стала набирать обороты. 
И вот уже Вадим Метлицкий попадает на обложку журнала «Советский экран». 
Вера отпустила с легким сердцем. Ей хотелось, чтобы он продолжал их мечту, развивался, не сдерживал себя и свои порывы. 
Удивительно, но с тех пор между ними появилось взаимопонимание, которого не было в пик влюбленности. Оглянувшись, они заметили, что есть друг у друга, как самые родные, любимые люди, но, увы, не мужчина и женщина. Только родители сына. 
Уже немало! 
Мать, конечно же, обожающая невестку, устроила головомойку. Где же это видано - советский человек из семьи уходит? Да как так можно? Вот мы с твоим отцом… 
Вадим в нежном возрасте считал отца сказочным персонажем, живущим в письмах-треугольниках с фронта и на старой фотокарточке с оборванными краями. 
Ему было два года, когда началась война. В памяти осталась суета эвакуации. Битком набитая теплушка. Долгий путь в солнечный хлебный Ташкент с его запахами восточных специй, фруктов и лепешек из тандыра. Там клен называют «чинара», варят вкусный плов, угощая всех по праздникам, а гранат растет посреди улиц. 
Яркими пятнами вспоминались жаркие дни, проведенные в Азии. Как и всех мальчишек-узбеков его стригли коротко. Старшие пацаны со двора брали его с собой купаться в арыках. Мать работала на хлопковом комбинате, а отец по-прежнему оставался образом с фотографии. 
Но в один прекрасный день приехал человек без одной руки. Военная выправка. Колючий взгляд. И резкое чувство неприязни, страха вспыхнуло внутри маленького Вадика. Суровый человек и есть отец? Тот самый, который сражается с фашизмом на далекой войне? Тот, кто любит его и маму?
Вадим смотрел на мужчину и не чувствовал любви. Только оценивающий взгляд. Был двухлетний карапуз, а теперь – шестилетний загорелый узбечонок, только взгляд синий с поволокой, широкая улыбка. 
Когда-то мужчина смотрел на мир так же, мог улыбаться. 
Война отучила. 
Выела ржавчиной душу, оставила непомерную усталость и желание построить новую жизнь, раз старая пошла под откос. Пришлось возвращаться в Москву, которая казалась мальчишке чужой, суетливой и холодной. 
Пришлось привыкать к новому ритму жизни, дворовым пацанам, не охотно принимающих новенького в уже устоявшуюся компанию. Вадику не понравилось, что старшие обижают щуплого мальчишку, все прегрешения которого перед дворовым братством – новенькая одежда и велосипед. Роскошь, которую не могли себе позволить обитатели послевоенных коммуналок. 
Так началась дружба с Костиком… 
С отцом Вадим ладить так и не научился. Скупой на похвалы, жесткий к жене и сыну Юрий Метлицкий не принял ни увлечений, ни профессии отпрыска. До самой его смерти между ними вспыхивали ссоры: пара слов, неосторожно оброненных, устраивали пожар. Крики, взаимные обвинения. Мать не вмешивалась. Только испуганно ойкала, пряталась в комнате, пока на кухне шли дебаты. 
Вадим пообещал, что не будет со своими детьми таким. Только вот с Андрюшкой не может найти общего языка. Не пускает его сын к себе в душу. Не обижается. Не устраивает бунтов. Пытается разговаривать на равных. 
Пусть так. 
Всяк лучше, чем постоянные скандалы. До недавнего времени в их хрупкий мир никто не вмешивался. Вадим мог говорить с сыном, ничего не требуя, только объясняя, а тот выслушивал, правда, делал на своё усмотрение. 
Пока не случилось ему познакомиться с Анькой. Андрея как подменили. Никогда еще сын не показывал характера. Но вот в общении с Анькой колючки отрастил знатные, да и жена номер два не отстает… 
Анька… 
Ворвалась ураганом, с ума свела, Кармен клятая! 
Легко сыграла на слабостях, на нежелании уступать и проигрывать. 
Неделя бешеной страсти с поцелуями до крови, прикушенными губами и следами ногтей на спине; с ревностью и битой посудой; с скороспелой свадьбой в небольшой коморке ЗАГСа. Как же, отказать известному артисту не могут, пойдут на встречу… 
Да лучше б послали куда подальше, анонимку в театр написали. Быть может, совсем другая жизнь была. 
Что толку сожалеть? В сожаленьях до смешного мало толку. Придется отвечать за дурость. Хотя бы видимость приличий сохранить. 
Вера долго и громко ругалась. Не то чтобы ей была интересна личная жизнь бывшего мужа. Ревнивой дурищей первая жена никогда не была. Она за друга переживала. Не нравилась ей дамочка, ой, как не нравилась. 
- Наплачешься ты с ней, Вадик! Помяни мои слова! Ты для нее – игрушка! Как только сниматься меньше станешь, успокоишься – всё! Забудет твоя Анька, как тебя звали! 
Традиционная сигарета была вырвана из рук бывшей жены и безжалостно затушена о перила балкона. 
- Не кури! Верка, ты слушаться когда будешь? 
- Шовинист хренов, - буркнула та. - Ты когда будешь слушать умных людей и на слабо не вестись? Тебя предупреждали, что мадам с капризами, амбициями? Да! Так нет, любитель экзотики, повелся! Тебя как ребенка провели. Женили, дурака, а он теперь не знает, что делать с новообретенной женушкой. 
- Вер, а, правда, дурак? – буркнул Вадим, понимая правоту бывшей жены, а ныне боевой подруги. 
- Правда! Костик тоже подтвердит. Одно радует: будете редко видеться с разными рабочими графиками. Завтра разводиться вам нельзя. Один скандал за другим – для тебя даже чересчур. Погоди немного. Страсти улягутся. Тогда и думай, что делать. 
Вот и думает уже почти два года, что делать… 
Анька думать не хочет. Ей подавай красивую жизнь, мужа для поддержания статуса, ворох комплиментов и поклонников побольше. Но талантлива, зараза! От арии Кармен мурашки по коже. Глазами темными сверкает. Свою красоту на показ выставляет. Фам-фаталь, не иначе. 
Развод – дело хлопотное. Для начала надо Анну из Италии вызвонить, заманить в Союз. Чувствует, всё чувствует, не хочет отдавать свою законную добычу. Грозит скандалом, разоблачением и еще бог весть чем, чего нет. А придумать – растереть да плюнуть. 
Больше всего на свете Вадим не любил чувствовать себя в ловушке. Быть загнанным зверем, не иметь возможности для маневра. Жизнь ополчилась на него по всем фронтам: запрещенные фильмы, назначенные роли; женщина, сумевшая воспользоваться слабостью, заставившая играть по своим правилам. 
От былой страсти остался лишь пепел. Из желания обладать рождалась тихая ненависть, а позже пришло унылое безразличие. 
Он в Москве делал всё назло женушке, она в Милане платила ему той же монетой. Не устраивала скандалов, не упрекала. Снисходительно улыбалась полными губами в красной помаде. Виделась ему в той улыбке не томность, а хищный оскал матерой волчицы, не желающей никому уступать жирную кость. 
Апатия накрыла с головой. Не спасала любимая работа. Спектакли превратились в монотонную рутину. 
Каждый раз серьезный разговор с Анной заканчивался нечем. Даже сжатые до боли плечи вызывали у нее ухмылку. Играла на публику она всегда гениально. 
«Сверху» давили и уже не намекали, указывали напрямую: уважаемый Вадим Юрьевич, если станет известно о втором вашем разводе с не менее уважаемой Анной Леонидовной, то о главных ролях и театре можете смело забыть. О крупных ролях в кино – тем более. Негоже известным людям жениться и разводиться. Не на «гниющем Западе», чай. 
И в миг, когда, казалось, просвета впереди нет, Вадим встретился с болотом глаз. Утонул в трясине, откуда нет спасения. Сама того не зная, ведьма бросила ему вызов. Глупая девчонка не поняла, кем для него стала: спасением, надеждой на лучшее, любимой, самой желанной. 
Впервые захотелось сделать что-то для нее. Настоящее. Хорошее. 
Отпустить. 
Прогнать. 
Не стоит он ее будущего, карьеры. Упрямая дурочка не уходит. Как котенок бездомный тянется за лаской, хоть сколько его от себя не отпихивай. 
Смотрит глазищами, как насквозь просвечивает. Будто знает о каждом потаенном его уголке души. Даже то, что сам от себя прячет и без надобности не вспоминает. 
Затушив третью по счету сигарету в пепельнице, Вадим вернулся к спящей Ксюше. Девушка приподняла голову, сонно пробормотала: 
- Опять курил? Не надоело здоровье гробить? 
- Спи, заботливая моя, - буркнул Вадим, забираясь под одеяло. Ксения тут же прижалась к нему, оплела ногами. 
- Уже не хочу. Рассвет скоро. 
Комната наполнилась серым сумраком. Из приоткрытого окна потянуло свежей прохладой. 
- Ксень, вот что ты делаешь? Почему ты здесь? – в очередной раз Вадим задал вопросы, не ожидая получить на них правдивые ответы. – Я тебя не держу. Хочу сделать хоть что-то для тебя. 
- Я так хочу. Сколько раз можно! Я тебе надоела? – она закусила губу, сдерживая слезы. Как хорошо он выучил эту ее привычку. Вот опять, сделал больно, сам того не желая. 
- Нет, конечно, нет! Глупенькая моя, - прошептал он, покрывая ее лицо короткими поцелуями. – Хочу тебя уберечь. Меня уже не спасти, а ты еще можешь, Ксюша, можешь жить, не связываясь с системой. Я заложник, и ты рискуешь потерять себя рядом со мной. 
- Плевать, на все плевать! Не гони меня, не решай за нас двоих, пожалуйста. Дай мне хоть немного себя… 
Неужели не видит, что он отдал ей себя всего? 
Пустил в душу в тот самый миг, когда их взгляды встретились посреди июньской ночи. Когда он, сломя голову, кинулся вдогонку шальной девчонке, вздумавшей идти по проселочной дороге, не боясь темноты. 
Утром в ее квартире Вадим не мог понять себя. Зачем поддался на ее молчаливые уговоры? Как смог утонуть в тепле ее податливого тела? Что теперь делать с ней? Будь проклято всё! 
Анька, карьера, вечная борьба за свое мнение… 
Пусть летит под откос всё то, что раньше создавало иллюзию его комфорта. Не отпустит теперь свою ведьмочку. 
А она исчезла. Как и не было. 
Осенней ночью вновь объявилась, снова утащила за собой в омут. 
Не убежать ему. Им двоим. 
А город продолжает давить со всех сторон: гул машин, смог, плавящийся асфальт летом. Надо бросить всё к черту, убежать отсюда прочь. Может быть, и сны перестанут терзать так часто. 
Кто и о чем хочет предупредить его? Не нужно ездить так быстро? Смешно. Кроме скорости у него было небо, и то украли. 
Хочется вернуться к старенькому самолету, сесть в кабину, и Ксюшку с собой прихватить. Разделить пьяное счастье и блюз ветра с любимой девочкой. Пусть ощутит то же, что и он, когда крыло машины рассекает воздушную плоть… 
- Мне сон снился, - прошептала Ксюша. – Мы с тобой летели на цеппелине. Ты прижимал меня к себе, а внизу было море. Хочу на море… 
- Всё будет, моя ведьмочка. 
- Когда? 
- Да хоть сегодня. Берем билеты, летим в Ялту. Море, солнце, лето. Согласна? 
- Да! Я каждое лето была в Ялте, у бабушки… 
- Завтра там будешь. А теперь спи. 
Вадим сомкнул веки, прижимая к себе Ксению. Он внутренне сжался, ожидая увидеть кровь на руках, осколки битого стекла, услышать скрежет металла. Только неведомый бог сновидений в этот раз оказался милостив. 
Автомобиль исчез. Растаял в небытие. 
Кабина самолета тускло освещалась лампой приборной панели. Красный огонек упорно напоминал о том, что топливо должно было закончиться три часа назад. Ночной полет подходил к концу. Под крылом ветер глотал последний блюз… 
Пусть так. Лучше так, чем остаться в железной коробке посреди узкого переулка Москвы. Упасть с высоты, узнав небывалую эйфорию полета. Прожить кратчайший миг счастья, поднявшись к своду небес. Если падать, то только так. 
Всё же, сны могут дарить не только беспокойство, но и забвение…