Последний читатель

«Остановка «Свельной бунвар». Сонный Вадим Зинчук с трудом разлепил глаза, поднялся с места и медленно выплыл из вагона метро – казалось прямо на улицу, – и тут же влился в толпу, которая тягучим липким вареньем текла в сторону цирка. Утро девятого января было солнечным, снежным и морозным, но ни одно лицо в этой толпе не выражало радости и счастья, скорее – наоборот: длинные январские праздничные дни закончились и пришла пора работать. Снова. Работать.
Эта медленная и бессмысленная толпа состояла из подобных Вадиму людей – каждому хотелось в этот день только одного: медленно и сонно, прижавшись к друг другу, двигаться куда-то, желательно так долго, чтобы потом, в конце дня повернуть обратно. Откуда-то изнутри эту массу разрывал нудный репродуктор, похожий на квакающую кастрюлю. Голос щелкал, хрипел, словно стрелял словами:
– Читайте книгу лауреата премии Евгения Солнцева «В сумраке»! Страшная тайна опутала… всех обитателей города… Читайте Солнцева, лауреата премии «Самый темный писатель года»!
Голос снова защелкал и затих. Закинув матюгальник за спину, долговязый мужчина в клетчатом пальто неожиданно развернулся, поправил замызганную рекламную вывеску, что болталась на его тонких угловатых плечах, хлюпнул носом, и двинулся прямо на Вадима, словно не замечая его. Одет долговязый был совсем не по сезону, а скорее всего в то, что единственно составляло скудный гардероб в его еще более скудной жизни. Нечёсаные, местами седые виски выдавали возраст, а кашель и не проходящий насморк – скорее выдавали профессию «уличного зазывалы».
Вадим замедлил ход, смерил глазами долговязого, затем смерил его рекламную вывеску и его глаза неожиданно «споткнулись» о серый шрифт на темном фоне. Надпись была расположена так, что прочитать ее было практически невозможно, тем более издали.
– Да, с такой вывеской – никто не купит… – негромко буркнул он, так, чтобы долговязый услышал. – Обложку книги нужно показывать крупно, а не фамилию автора!
– Где? – Долговязый вытянул шею и посмотрел вниз, на вывеску, которая болталась на его плечах.
– Вот тут. Смотрите – шрифт серый, на темном фоне – ничего не читается, а обложка книги – самое главное.
– Много ты понимаешь, умник!
– Да мне-то что, ваши проблемы…
– Подожди, а ты – это… умеешь, что ли, делать афиши такие? Пошли! – долговязый взял Вадима за руку и потянул в сторону.
– Куда? – Зинчук несмело попытался сопротивляться.
– Пошли, пошли!
Они свернули с тротуара куда-то вглубь переулка, и только здесь долговязый повернулся лицом к Вадиму и негромко произнес:
– Ты кто?
– Вадим.
– Не, в смысле, кем работаешь?
– Дизайнером.
– Вот таких, как ты, я как раз и ищу! Во! Я этих идиотов от издательства уже давно бы выгнал… какие они делают вывески, такие у них и продажи, никакой голос не поможет, – он отвернулся и захрипел чуть ниже. – Да и голоса уже не осталось… Ты это… учился серьезно этому?
– Конечно, институт культуры.
– Э-э-э… культура, это не про то. Культура – это та-а-ам! – Он показал рукой куда-то в сторону центра города. Тут нужно учиться у мастеров, как в старину…
– Ну, преподаватель…
– Подожди. Я тебе вот телефончик черкну. Мне нужно будет сделать афишку… Подожди…
Долговязый долго возился с шарфом, пытаясь залезть в собственные карманы пальто. Наконец он достал ручку, подышал на нее и нацарапал на бумажке какие-то цифры.
– На, позвони завтра. Нужна будет афиша. А хотя… подожди. Я тебе книги сначала покажу. Пойдем.
Вадим глянул на часы, до начала работы оставалось еще минут пятнадцать, а довольно загадочный долговязый зазывала обещал как минимум пятнадцать минут веселого трэша.
– Чо ни пойти? А пойдем! – махнул рукой Вадим.
Шли минут пять. Долговязый петлял в переулках, словно глубоководная рыба в рифах, будто запутывая путь обратно, но Вадим уверенно держался в маршрутах. Наконец хлопнула дверь подъезда, и они очутились в темном подвале какого-то старого высотного дома.
– Заходи!
Дверь открылась, и показался длинный коридор.
– Это… вы… куда меня привели?
– Да не ссы, куда я тебя приведу-то… дизайнер. Увидишь! Это склад нашего издательства. Там конечно, есть ещё кое-что…
Долговязый включил лампочку. Помещение было большое и полутемное. Огромные полки резали пространства вертикально и поперек, и на каждой полке лежали коробки, пачки книг, отдельные тома и еще выше, на самых верхних, какая-то россыпь книг. Это был книжный рай.
– Чума… Это сколько? И все нужно продать? – усмехнулся Вадим.
– Да, это все непроданные распродажи. Или распродажные непродажи. Это мой облачный сервис, так сказать. Когда вот такие уроды, – он снова ткнул в свою рекламную вывеску, – делают рекламу, другие – обложку, третьи пишут всякую… хрень, простите, – получается вот это! Сотни тысяч гибнущих книг, тонны бумаги, миллионы деревьев, а! – он обиженно махнул рукой и стал снимать свою вывеску, выворачивая неестественно голову. – Садись!
В углу подвала, на небольшой тумбочке проявился из тени небольшой термосок. Вадим стал отказываться, но долговязый успокоил:
– Это чай! А ты думал, я тебя коньяком, что ли, буду угощать? Герой-дизайнер! Давай! – он достал откуда-то два пластмассовых стаканчика. – Между прочим, зовут меня Вениамин Игнатьевич Крамской. И это не псевдоним, как называют себя многие горе-писатели! Прячутся от людей за чужими фамилиями, понимаешь!
– Так вы писатель?
Долговязый Вениамин Игнатьевич поперхнулся.
– Какой писатель? Ты что? Разве я похож на писателя?
– Очень даже похожи... Похож… Они все такие странные…
– Нет, я не писатель! Я – Читатель! – Вениамин Игнатьевич поднял голову и выпрямился на стуле, как будто гордился этим. – Запомни, ты сегодня пил чай в подвале издательства «ЖКТ» с самим Крамским!
– А «ЖКТ» – это издательство?
– Ну не желудочно-кишечный тракт, это понятно. И не путай с ЖКХ! Наши лучшие книги – детективы, вот Палыча, например, возьми…. Это Иван Палыч Девочкин – лучший автор детективов на сегодня. Читал?
Вадим покрутил головой.
– Ну, а Анисову хоть читал? «Убийца в халате»? Нет? А этого… вот этого – Перцова? Хотя, чего я спрашиваю, видно же, что ты не читающий совсем. Знаешь, что? Я тебе так скажу… я сам такую хреноту не читаю, просто приходится просматривать по диагонали, чтобы хоть о чем-то рассказывать. Я вообще ЭТО не читаю. Знаешь Фумико Хаяси?
– Нет.
– А Савако Ариёси?
– Нет.
– Ну, подожди, хоть Кобо Абэ читал?
– «Человек-ящик» что ли?
– Ну да….
– Читал. Давно правда.
– М-м-м, Вадик?! А ты… это… молоток! Я не ожидал. Ну тогда продолжим… – Он помолчал, словно вспоминая. – Ну тогда ты… должен был наверняка прочитать и Галича, Оруэла, Джойса, Кафку, Хармса, Агутагаву. Кстати, как тебе Хармс?
– Ничего. Жестковат местами.
Вениамин Игнатьевич слегка вздрогнул и вытянул голову.
– А скажи: вот ведь круто сейчас, в эпоху расцвета тотального когнитивного диссонанса читать вот такую чушь, ведь скажи?
– Не знаю.
Долговязый Вениамин хитро заулыбался, медленно почесал бороду:
– Я думаю сейчас по-другому уже нельзя. Времена не те.
– Это почему?
– А уже все написано, сказано, а… – Он махнул рукой куда-то опять в сторону. – Эпоха антилитературы, попирание устоев, переворот сознания, на арену выходит чушь, бред. Постмодернизм фиговый, одним словом… Что в литературе, что в музыке… Три ноты ляпнут – и полные залы, афиши, Ла скала, зал Чайковского… – Он промычал еще что-то несвязное, одновременно со словами полез рукой в рот, что-то выковыривая из зубов. Было ощущение, что именно так он медленно и нервно выковыривал из себя свои замысловатые ответы.
Наконец он встал, зашлепал к ближайшей полке, заваленной книгами.
– Вот, полюбуйся! Тут у нас всё! Лучшая и ещё местами живая литература! – Вениамин вдруг округлил глаза, выставив грудь вперед. – Вот она, – он тыкал рукой в полки, – вот тут у нас «великие тайны» по триста рублей, а это литературные памятники по четыреста пятьдесят. А это мемуары, рефлексия уставших писателей, по «триста пятьдесят». Это вот – приключения, мать их, никто не берет уже. А вот – Рогов, вкусовщина, скажу тебе, пошлейшая. До беллетристики – как до Луны. А тоже мне, лауреат премий. Тут мистика, тут эзотерика с православием, это еще ничего…. А тут, с краю, поэзия. Ну, известные поэты… э…э, вот этот из школьной программы, эта… а кто её помнит? Поэзия вообще не идет. Не рифмуется она с нашей экономической моделью развития.
– Как это? – Вадим отхлебнул из стакана.
– А так! У нас модель какая – добудь деньги, любой ценой, купи-продай! А на доходы получи удовольствие. Так все и живут! Так нас учат… Теперь… Э…э… Теперь информация потребляется. Заметь, какое точное значение спрятано в этом слове. По-тре-бля-ется…. – растягивая слова протянул Вениамин. – А раньше просто читали, отправлялись вместе с автором в путешествие… по страницам книг… помнишь? А! – он махнул рукой, – где тебе помнить? А поэзия… Поэзию читали на стадионах, по-о-олных стадионах, можешь себе представить? Книга… книга была вдохновением для жизни, а теперь стала просто средством передачи информации. А ведь я… я до сих пор с карандашиком читаю! Выделяю местами, записываю в дневник. Раньше такие продавали даже… «Дневник читателя» назывался. Ну а сейчас… Сейчас – гаджеты… Гаджеты захватили всё! Ведь в туалет с ними ходят! Посмотри, как в метро едут – все уткнулись рылами в свои устройства! Эх… а ты говоришь, культура! Русская культура – это то, что осталось далеко позади. А сейчас «культура» – это кисель, который выливается из телеящика. Ты, кстати, телевизор-то не смотришь?
– Нет.
– И правильно!
Вениамин Игнатьевич открыл сумку, достал завернутый в фольгу кулек, медленно развернул и извлек два мятых бутерброда с сыром.
– Ешь. Это настоящий сыр. Домашний.
– Да спасибо, я только позавтракал дома.
– Ешь, ешь, до обеда еще далеко. Кстати, а знаешь, нашего брата – уличного зазывалу – между собой называют «бутербродом». Мы же ходим с вывесками на груди и на спине – и он залился хриплым смехом вперемежку с кашлем. – Представляешь, я – Бутерброд! Прямо как у Абэ!
Насмеявшись своим огромным щетинистым ртом и немного отдышавшись, он замолчал. Но через минуту продолжил:
– Телевизор – вообще помои. Все вываливают туда – и беды свои, и горести и радости и потом вместе сидят, и разбирают, кто кого… как и зачем. Тьфу! – Вениамин отпил из стаканчика, пригладил свою нечесаную бороду и продолжил. – Ведь до чего дошли, посмотри: «Вторая книга бесплатно». Представь себе, они ее продают, как ненужную вещь, как бонус. Скоро килограммами будут книги продавать, на вес! Помнишь, как у Оруэлла, книга это… где-то между повидлом и шнурками для ботинок!
Он встал, стряхнул с себя крошки, и несколько минут бродил вдоль полок, скрестив руки на груди. В этот момент, среди этих книжных «гор» он казался Вадиму директором департамента культуры небольшого города. Никак не меньше.
– Ведь никто больше не рыдает над книгами! – всплеснул он руками. – А знаешь, почему? – и сам себе как будто рычал в ответ. –Ррррразвелось нынче писателей, все стали писать, мать их! Пора читателя вносить в Красную книгу! Нет больше читателя! – он кричал в густую темноту длинного книжного подвала. – Я последний читатель! Кстати, один тут… пару дней назад купил у меня сборник «Сто смертных грехов» и расплатился карточкой «Совесть», представляешь?
– Представляю… – Вадим приподнял бутерброд с сыром и закивал головой. – Густо, густо…
– Что «густо»? Да я масла совсем чуток намазал, – закивал Вениамин Игнатьевич, словно оправдываясь за свои бутерброды.
– Я говорю: краски густо кладете. Сгущаете краски… Картина мира совсем не такая, как вы, уважаемый Ви… Ве… рисуете. – Вадим говорил медленно, наверное, потому что было девятое января и весь этот пустой день был впереди. – Начнем с того, что картина мира – это картинка, которую каждый рисует в своей голове. И чтобы картинка мира была более-менее похожа в головах, людям эту картинку дают в виде изображения. Можно не смотреть телевизор, но сегодня куда больше видеоконтента заходит через тот же «ютуб» и прочие видеохостинги. Картинка мира довольно четкая, хотя я с ней лично не согласен.
Вениамин Игнатьевич сидел, полуоткрыв рот и слушал. Со стороны было непонятно, согласен он с Вадимом или категорически не согласен.
– Так вот, уважаемый…Вени… амин. Вопрос только в том, что и «слово» и «картинка» – всего лишь часть мировосприятия. У каждого из нас свой язык, который ему ближе. Новое поколение читать практически разучилось, потому что… – он посмотрел вниз, словно подыскивая слова, – ну потому что многобукав! Поэтому все довольно четко: есть картинка, есть контент. Нет картинки – нет контента. От-так!
– А я посмотрю, ты довольно продвинутый… этот… дизайнер. Рисуешь, значит, эти картинки мира?
– Ну почему же картинки мира? Так, упаковку для печенья, для памперсов и прочей, как вы сказали, фигни. Работаем. – Вадик доел бутерброд, отряхнул руки и допил чай из стаканчика. – Ну, что, афишу будем рисовать?
– Будем, будем. Только я… Не согласен я с тобой, молодой человек. Картинка мира должна быть у каждого своя и нарисовать он эту картинку каждый должен сам. Силой своего воображения. Иначе…
– Да ладно, своего! У некоторых не то, что воображения, и двух извилин нету, чтобы что-то сложить в голове. Таким только картинку и надо, чтобы не мучиться извечно русскими вопросами, типа «Что делать» и «Кто виноват?»
– О! Разве это вопросы? Я уже давно дал на них ответы!
– Не может быть? – съязвил Вадим. – И?
– Все очень просто! «Ничего» и «никто»!
– Во! Красава! Прямо в точку! Так и напишите в своей книге!
Вениамин Игнатьевич откинулся на стуле и как-то сник. Его библиофильский и книготорговый запал куда-то быстро улетучивался, он понимал, что между ними и Вадимом пролегает огромная пустыня непонимания, и преодолеть этот длинный путь он будет не в силах. Он скорее предпочтет остаться в своем немытом оазисе, чем отправиться в дальний путь за неведомой истиной. Вадим эту перемену в настроении Крамского заметил и как мог пытался его успокоить:
– Ну вы ведь умный человек, вам зачем.. все это?
– Что это?
– Ну, вот эти книги, этот «бутерброд», эти продажи?
– Ну, а как-то зарабатывать на жизнь я должен? Или ты предпочел бы жить на одну нищенскую пенсию?
– Нет, конечно. Лучше на нищенскую пенсию и нищенскую зарплату вместе. Все-таки ноль целых, две десятых…
– А я не о том печалюсь. Все-таки, ты, Вадик, не прав. Картинка мира – это всего лишь чья-то картинка, переданная другим в виде изображения. А я бы описал словами эту картинку так, чтобы каждый увидел в ней свое! Понимаешь, свое!
– Мы с вами говорим на разных языках и никогда не придем к истине. Она также далека от нас, как скульптуры на станции метро «Проспект революции» от вкуса этого дешевого чая!
– Ну почему? Если в исследовании есть противоречие, нужно просто увеличить охват аудитории исследования! Давай спросим, вот прямо выйдем на улицу и спросим первого встречного, какую сторону он примет – мою или твою?
– Ха! Да не вопрос! Только, боюсь, вам, книжным червякам, придется осознать, что вы засиделись в своих книготорговых подвалах, тем временем, когда ютуб завоевывает миллиарды пустых голов!
– А давай! Только я еще пару пачек заберу! – Вениамин Игнатьевич, быстро поднявшись, нацепил свой бутербродный щит, застегнул видавшую виды сумку и был готов выскочить из подвала с двумя связками книг, пока Вадим еще не спеша застегивал куртку. – Пошли!
Полутемный подвал остался позади, Вениамин долго возился с замком в двери, когда на лестнице подъезда (он оказался вполне жилым) послышались шаги. Причем это были не шаги в обычном понимании, – казалось, что так шумит в апреле шумная капель с крыши: быстро-быстро кто-то сверху перебирал тонкими шпильками, спускаясь подряд несколько пролетов.
– Тс! – шепнул Вадиму Крамской. – Не спугни. Видать, дама!
– Ёоу! Тем более, явно молодая, так лететь-то. Легкая походка, красивый взгляд, яркая внешность… – закрыв глаза, представлял себе Вадим то небесное создание, которое спускалось к ним с верхних этажей. «Небесное создание» оказалось совсем юной девушкой со скрипичным футляром в руках. Поначалу её немного напрягли двое странных (один – явно немолодой) мужчин в углу подъезда. Один (тот, который явно немолодой) держал в руках две связки книг, а второй, (который моложе), широко улыбался, ожидая явный перевес в интеллектуальном споре об истине.
Девушка со скрипкой звалась Наташей и торопилась в консерваторию на занятия. Вся эта ситуация в подъезде была ей немного неприятна, но успокаивало её то, что дверь в подъезд была настежь открыта, а за дверью, в машине, её ждал отец.
– Уважаемая леди! Спешу вас уверить, что мы хотим задать лишь только один вопрос. Всего лишь вопрос. Мы уже два часа обсуждаем и не можем прийти к определенному мнению. Если позволите, я кратко изложу…
С первых слов о сути спора Наташа поняла, что это не простой вопрос, сколько определенный осознанный ею выбор, можно так сказать – выбор судьбы. И дослушав до конца, она взяла паузу, насколько могла длинную. Секунд на пять.
– Я не знаю, о чем вы два часа спорили, но вы оба не правы!
– Вау, леди делает успехи! Ну, а вам как кажется?
– Миром управляет только музыка. И лишь только музыка способна передать все человеческие чувства, которые...
– Все, пошли…Вадик! Тут нас не поняли. – Вениамин Игнатьевич переложил связку книг в другую руку, и поморщился.
Вадим послушно последовал за ним, украдкой оглядываясь на застывшую на лестнице Наташу с открытым ртом. Дверь подъезда манила светлым пятном, чистым морозным воздухом и кривой надписью «Выход» наверху. Выйдя на улицу, и поймав на себе солнечные январские лучи, спорщики в первую очередь закрыли глаза от яркого света, а остановившись и открыв их – одновременно улыбнулись. На лавочке у подъезда сидела молодая пара. Их губы были заняты страстным поцелуем.
Первым вышел из оцепенения Вадим:
– Нет, все-таки… что-то есть в этом первом рабочем дне нового года, что-то свежее и страстное. Что-то такое важное и главное, что…
Молодые люди прекратили целоваться. Их лица выражали столько радости и счастья, сколько и недоумения – вопросительный Вадим и удивленный Вениамин Игнатьевич с пачками книг стояли перед ними и изо всех сил старались не рассмеяться.
Крамской первым нашелся, чем ответить на их вопросительный взгляд:
– Ничего, ничего… Продолжайте! Мы вам… вопросов задавать не будем. Двинули, Вадик!
– А двинули!