Последний танец судьи

Последний танец судьи

Посвящается Кормаку Маккарти

Услышь меня, дружище, сказал он. На этой сцене есть место лишь для одного зверя, и только для одного. Всем остальным суждена вечно длящаяся ночь, которой нет имени.

Кормак Маккарти. Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе

На фоне алого предзакатного неба, по холму, что казался чернее надвигающейся ночи, ехал всадник. За ним двигалась вереница людей. Ноги их обнимали железные кандалы, тяжело гремящие на каждом шагу. Люди шли стройно, нога в ногу, хотя при жизни никто из них не отличался ни любовью к порядку, ни, тем более, желанием повиноваться. Но не потому они встретили посмертие в бесконечном марше позади лошади Скрипача. Убийцы, насильники, людоеды, военные преступники, мародёры – все они решили примерить на себя костяную корону Хозяйки.

Смерть дозволяет каждому прикоснуться к Себе ещё при жизни: разрешает увидеть в пустых глазницах ближнего Свой далёкий образ. Кому-то хватает заметить чёрную тень в застывших зрачках умирающего от долгой болезни – и он потом всю жизнь несёт где-то под сердцем немой и тягучий холод. Люди, что шли в кандалах за всадником, – они из другой породы. Им такого зрелища не хватило.

Они жаждали увидеть смерть от рук своих; смерть, завершающую страдания, причинённые по их воле. Некоторые умудрялись найти искусство в алых тонах внутренностей. Для них смерть была красками, а человеческое тело – холстом, на котором они рисовали свой безумный мир. Были и те, кто признавались за стаканом чего-нибудь крепкого, что они просто рады убивать. Они получали от этого телесное наслаждение. И чем беспомощнее жертва – тем это чувство слаще.

Всадник же, что правил вереницей пленников, играл на скрипке заунывно-грустную мелодию. Она разливалась по чёрному холму, а грохот кандалов звонко отмерял ритм, точно удары сердца, задающие ход жизни.

Все они двигались, не замечая дороги, точно во сне или под гипнозом. Но если всадник ещё мог обрести разум, то те, кого он вёл – никогда. Их разум послужил разменной монетой. Изредка Скрипач задумывался: что там – за бездумными стеклянными глазами, но только изредка. Подобные мысли могли помешать ему выполнить работу.

Он забыл своё имя, забыл откуда он – из каких краёв, из каких земель? Помнил лишь, что хорошо играл на скрипке, стрелял и ездил верхом. Когда-то этого было достаточно, чтобы тебя считали славным парнем. Как вышло, что он стал работать на Хозяйку, кто-то старательно стёр из его памяти, прихватив заодно и воспоминания о былой жизни. Остались лишь далёкие образы, похожие на пыльные витражи да изъеденные плесенью картины. Но пока всадник играл на скрипке, призраки прошлого его не беспокоили. В мире бесконечного заката нет места воспоминаниям, там голос скрипки заполняет воздух, разгоняя мысли, там гремят кандалы о чёрную землю, разбивая надежду.

Всадник играл, пока не уловил шум среди ровного грохота железных сапог. Какое-то время он старался не обращать внимания, но шум не прекращался. Тогда всадник спрятал скрипку в футляр, привязанный к передней луке, и спрыгнул с лошади. Он взялся за верёвку, что тянулась от кольца, врезанного в заднюю луку, и пошёл вдоль неё. Точно посредине между первым заточённым и лошадью болтались пустые кандалы. Скрипач понял, что это значило, но все же огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто не сбежал – будто бы у кого-то ещё была воля на подобную дерзость. По обе стороны от холма тянулась чёрная равнина, над которой сверкали далёкие немые грозы.

Скрипач поднял кандалы и пригляделся повнимательнее. Они были необычно большого размера. Кажется, его ждал здоровяк. Но размер пленника не волновал его, ведь если новичок и замедлит общий ход, спешить все равно некуда, ибо вся их цель – путь следом за вечно уходящим за горизонт солнцем.

Всадник вернулся к лошади и отвязал верёвку от задней луки, затем достал из седельной сумки осиновый кол, припасённый для таких случаев, всадил его в землю поглубже и обвязал верёвку вокруг. Скрипач обернулся на колонну из заточённых, но не заметил никакой реакции на свои действия. Выждав ещё пару мгновений, он вернулся в седло и направил лошадь вниз по холму – туда, где сверкали молнии, разрывая чёрное небо.

Он скакал как во сне, мимо летели беспредельные пространства, позади сияло багровое солнце, отправляя перед всадником длинную и острую, точно игла, тень. Где-то впереди обитала гроза: молнии скакали меж облаков – так скачет горный ручей по каменистому дну. Изредка в чёрной толще прорубались ветвистые синие вспышки, делящие небосвод на фрагменты мозаики. Местами попадались одиноко стоящие старые ивы, похожие то на виселицы, то на кресты. На ветви одной из них Скрипач увидел то, что искал. Всадник остановился под сухой ветвью и снял с неё кобуру с шестизарядным револьвером и патронташ – кожаный поясной ремень, заправленный семнадцатью пулями, с одной пустой ячейкой.

Сколько он скакал, прежде чем увидел вдалеке огонёк, Скрипач бы не ответил. Разве можно сказать сколько длился сон, сидя на кровати, соображая кто ты и где? Огонёк же то пропадал, то появлялся, когда всадник взбирался на холм, сопровождаемый громами. Небо позади него рычало, но свет и вспышки не долетали до глаз Скрипача – он видел лишь огонь впереди.

В тех землях, куда он прибыл, разливалась глубокая ночь. Огонёк, что служил маяком, сиротливо дрожал в окне деревянного домишки. Когда Скрипач приблизился, он увидел ещё десяток подобных строений. Ветхие лачуги тихо дремали на прохладном ветру, который летел из-за холмов и убаюкивал округу скрипом оконный ставней. Напротив окошка, в котором горел свет, всадник увидел табличку: «Шахтёрское поселение… » Название скрывала то ли грязь, то ли кровь.